На минуту черные глаза дрогнули. Я почувствовала, что ей меня жалко.

– У вас есть сын, – наконец проговорила она. – У вас есть двое детей. Забирайте их и бегите.

Ее слова прозвучали словно прорицание бессердечного и неумолимого каменного идола. Я затаила дыхание.

– Мне пора идти. – Вероника освободилась от моей руки.

– Нет! – закричала я. Внезапно до меня дошел смысл ее слов. Она считала Джоула убийцей. Но это было невозможно. Я начала перечислять даты предыдущих убийств, совершенных в то время, когда Джоул находился в Марокко.

– И полиция уже все проверила.

– Полиция, – повторила она пренебрежительно. – Да, легавые знают, кто убил тех девушек.

Я поняла, что до сих пор ломилась в открытую дверь.

– Значит, их убил Тонио?

– Конечно, – подтвердила Вероника, – все знают об этом.

У меня голова пошла кругом. Зловещее предупреждение Вероники никак не вязалось с ее последним утверждением. Я решила во что бы то ни стало выяснить все до конца.

– Если убийца Тонио, значит, Джоул не убийца. Почему же ты советуешь мне бежать и оставить моего брата?

На этот раз я загнала ее в угол. В темных глазах опять появилось беспокойство, но вместе с тем они выражали и сострадание. Предостережение Вероники выглядело теперь бессердечным и жестоким. Но я знала, что жестокость ей не свойственна, и к тому же она любила моих детей. Это и заставило ее заговорить. Наверное, она думала о них, когда мы стояли на оживленном перекрестке Испанского Гарлема, и вокруг нас бегали маленькие темнокожие девочки.

– Ты знаешь, где сейчас Тонио? – осторожно начала я. – Куда он делся, когда ушел из дома? Если бы полиция могла найти его…

Я умолкла, закусив губу. Лицо Вероники опять стало суровым. Я боялась, что она повернется и убежит. Конечно, мне нельзя было упоминать полицию. Наверное, весь жизненный опыт Вероники учил ее избегать любых контактов с официальными властями. Я совершила грубую ошибку и теперь с горечью чувствовала, что теряю шансы спасти Джоула.

– Если Кэрри и Питер в опасности, ты должна мне сказать.

Она тяжело вздохнула и взглянула на меня почти с ненавистью, но я поняла, что вернула упущенное.

– Пойдемте.

Она повернулась и без дальнейших объяснений зашагала по Лексингтон-авеню.

Ничего не понимая, но опасаясь, как бы она не изменила своего решения, я последовала за ней мимо кафе с рекламой cuchifritos,[15] витрины фотографа и farmacias. У дверей магазина грампластинок я едва не столкнулась с каким-то небритым человеком, и когда мы наконец разошлись, я испугалась, что Вероника может раствориться в толпе Испанского Гарлема. Мне удалось догнать ее как раз в тот момент, когда она сворачивала в темный переулок.

Недостроенные дома, мусорные баки, церковь с побеленными стенами; рядом с ней убогое серое здание – funeraria.[16] За грязными окнами виднелась ваза с искусственной каллой.

Апрельское солнце как будто лишилось своего тепла. Меня знобило от холода и страха. Когда у самых моих ног приземлился горящий окурок, я подняла голову и увидела человека, который, ухмыляясь, смотрел на меня из черного хода.

Мне захотелось повернуться и убежать отсюда. Вспомнился тот вечер в Ла-Эсмеральде, когда голубое море вдруг потемнело и хижины приобрели странный зловещий вид. Меня охватила такая же паника, как тогда. Только теперь я уже не была вестчестерской девушкой, которая могла убежать на безопасную Сэмс-Плэйс. Я боролась за своих детей и за своего брата. Тень Эль-Баррио нависла над моей тихой, уютной жизнью.

Вероника остановилась и коснулась моей руки. Мы оказались у входа в botanica. За пыльным окном виднелись какие-то статуэтки. Я узнала Святую Барбару. И рядом с ней – темный лик Святого Мартина Поресского. Вдоль стен стояли ряды зажженных свечей.

– Что это? – спросила я. – Мы не будем входить туда?

– Не беспокойтесь.

Она распахнула дверь и под звон колокольчиков провела меня в лавку.

Внутри царил холод и сумрак, пахло травами. На прилавке лежали какие-то кадильницы и кипа книг «Сонник Наполеона». Затем из-за черного занавеса появился человек.

Я не могла определить его возраст. Светловолосый, с желтыми глазами и довольно темной кожей, но не настоящий африканец, а скорее некая карибская смесь чернокожих, индейцев и, быть может, испанцев. Он был одет на манер островитян: спортивная рубашка поверх брюк. На шее у него висело ожерелье из собачьих зубов.

Он мне совсем не понравился, я ему тоже. И это, несомненно, поняли мы оба. Впрочем, у него было больше оснований для неприязни. У меня явно не могло быть никаких дел в этой лавке. Вероятно, он принял меня за какую-то даму, которая отбилась от группы туристов, осматривающих Испанский Гарлем.

– Нет, мадам, у нас закрыто, – сказал он.

Вероника обратилась к нему и заговорила так быстро, что мне не удалось разобрать ни одного слова, кроме ahora.[17] Я стояла, беспомощно глядя то на одного из них, то на другого.

Очевидно, доводы Вероники возымели действие. Пока она еще говорила, он снова бросил взгляд в мою сторону, и я поняла, что меня уже не считают незадачливой туристкой. Но какова бы ни была моя новая роль, я чувствовала, что она понравится мне еще меньше. Взгляд желтоватых глаз таил в себе странную смесь уважения и угрозы. Так смотрят на опасное животное, угодившее в ловушку.

Но Вероника, кажется, решила, что ее посредничество увенчалось успехом. Он действительно не оказал серьезного сопротивления и немного медлил лишь из предосторожности. Когда Вероника подтолкнула меня вперед, он не остановил ее. Внезапно осознав, что меня толкают к черному занавесу, я попыталась задержаться, чтобы получить объяснения, и в желтых глазах хозяина лавки мелькнул насмешливый огонек.

– Идите, миссис Бенсон, вы же просили моей помощи. Я все устроила, – шепнула Вероника.

Не решившись отвергнуть столь ценный дар, я позволила ей пропихнуть меня за пыльный занавес и оказалась в другом помещении, большем, чем лавка, но столь же сумрачном. Я разглядывала коробки с сухими корявыми корнями, статуэтки, раскладушки, потертые кресла, железную франклиновскую печь. Но в полусумраке я поначалу не заметила маленькую женщину, съежившуюся в темном углу.

Однако она сразу встала, узнав меня. И тогда я увидела, что это миссис Перес. Ее маленькие карие глазки печально встретили мой взгляд. Она подошла ко мне и протянула руки, словно прося у меня защиты. Ощутив прикосновение ее холодных пальцев, я с ужасом подумала, что теперь, кажется, стала для нее товарищем по несчастью.

События последовавших нескольких часов до сих пор иногда возвращаются ко мне в виде кошмарных ночных видений. Я как будто пытаюсь вытянуть Джоула на веревке из страшной бездны. Тени и запахи неведомых трав смешиваются с беспокойными шорохами. И, просыпаясь среди ночи, я некоторое время хожу по комнате, убеждая себя в том, что все уже позади.

Беспокойные шорохи, между прочим, издавали ящерицы. Дон Педро, владелец «ботаники», держал их в клетке возле франклиновской печи. Заметив, что меня беспокоит возня ящериц, он сбросил ткань, покрывавшую клетку, чтобы я могла их увидеть. Потом он сунул руку в клетку, поймал одну ящерицу, перевернул ее брюхом кверху и провел по нему ногтем, словно вспарывая его. Несмотря на все усилия, я не смогла сдержать своего отвращения. Он усмехнулся. Я спросила:

– Зачем вы вскрываете их?

Но он только покачал головой, продолжая усмехаться. Позже я узнала от доктора Райхмана, что выпотрошенные ящерицы служили для hechizo, черной магии. Дон Педро был брухо. Он торговал ящерицами, змеиными головами, которые передаются жертвам в спичечных коробках, грязью из свежих могил, используемой для привлечения духов умерших, espiritos perturbados и еще – рутой, собачьими резцами, кровью черных петухов и шариками мышьяка, который использовался карибскими рабами как яд.