– Ну а Гвиневера? – спросил я наконец. – За время пути сюда ты имел возможность близко ее узнать. А Артура никто лучше тебя не знает. Подойдут ли они друг другу? Какова она на самом деле?

– Прелестна. Полна жизни – по-своему не менее полна, чем Артур, – и умница. Засыпала меня вопросами о войне, и вопросы эти были вовсе не праздные. Она понимает его деятельность и интересуется каждым его шагом. Влюбилась по уши с первого взгляда еще тогда, в Эймсбери… Я-то думаю, что она была влюблена в него и раньше, как все девы Британии. Но она девица разумная и с юмором, а не какая-то там бледная немочь, мечтающая о короне и королевском ложе. Она понимает свой долг. Мне известно, что королева Игрейна давно задумала этот брак и уповала, что он совершится. И все это время учила и наставляла свою воспитанницу.

– Лучшей наставницы и быть не могло.

– Согласен. Но Гвиневера к тому же еще нежна и такая хохотушка. Я очень рад, – заключил Бедуир.

После этого мы заговорили о Моргане и о другой свадьбе.

– Будем надеяться, что и этот брак тоже будет удачным, – сказал я. – Он отвечает желаниям Артура. А что Моргана? Она как будто бы тоже этого хочет и счастлива.

– О да, – подтвердил он и с улыбкой недоумения продолжил: – Можно подумать, что у них сговор по любви и никакого Лота на свете не было. Ты всегда говоришь, Мерлин, что не понимаешь женщин и в толк не возьмешь, что ими движет. Ну так вот, я тоже их не понимаю, хоть и не рожден отшельником, как ты. Скольких я знал и теперь чуть не целый месяц им всякий день прислуживал – а они для меня по-прежнему загадка. Каждая мечтает о замужестве, а ведь это для них в своем роде рабство, да еще сопряжено со смертельной опасностью. Можно бы понять тех, у кого за душой нет ничего, но взять, к примеру, Моргану: у нее и богатство, и знатность, и свобода, которую они ей обеспечивают, и покровительство верховного короля. А она все равно соглашалась пойти за Лота, хотя какая у него слава, ты знаешь, и вот теперь с радостью идет за Урбгена в Регед, а ведь Урбген в три раза ее старше, да она и не видела его толком никогда. Почему?

– Я подозреваю, что из-за Моргаузы.

Он искоса посмотрел на меня:

– Возможно. Я обсуждал это с Гвиневерой. Она говорит, что с тех пор, как прибыло известие о родах Моргаузы, а следом ее письма о том, какой пышный двор она содержит…

– На Оркнейских островах?

– Так она пишет. Что она сама управляет королевством, это похоже на правду. Кому же еще? Лот много времени при Артуре… Так вот, Гвиневера мне сказала, что в последние недели Моргана стала раздражительной и произносит имя Моргаузы только с ненавистью. И еще она снова вернулась к своему «черному искусству», как называет это королева Игрейна. Гвиневере даже страшно. – Он замялся. – Их послушать, так Моргана занимается магией, но ведь в этом нет ничего похожего на твою силу, Мерлин? У нее это что-то мутное, скрытное.

– Если ее обучала Моргауза, то это, уж конечно, черное искусство. Ну что ж, стало быть, чем скорее Моргана станет королевой в Регеде и обзаведется своим семейством, тем будет лучше. А как же ты, Бедуир? Не подумываешь о женитьбе?

– Нет еще, – весело ответил он. – Мне недосуг.

Мы оба рассмеялись и разошлись спать.

А на следующий день при сиянии солнца, под музыку, среди пышности и ликования праздничной толпы Артур обвенчался с Гвиневерой. После пиршества, когда факелы зачадили, выгорая, когда гости наелись, и напились, и насмеялись вдосталь, новобрачную увели, а вскоре вслед за тем и жених, окруженный своими рыцарями, удалился в опочивальню.

В ту ночь мне привиделся сон. Был он краток и неотчетлив – лишь промельк, быть может, вещего видения. Занавеси на окне раздувал ночной ветер, по углам теснились стылые тени. На ложе покоилась женщина. Лица ее я не видел, и кто она – не знал. Сначала я словно бы узнал в ней Игрейну, но ветер вздул пламя светильника, и тогда оказалось, что это, скорее всего, Гвиневера. Она лежала недвижно, словно бы мертвая – или истомленная ночью любви.

И снова я ехал на север, в этот раз западной дорогой, прямо на Лугуваллиум. То было воистину свадебное путешествие. Прекрасная погода держалась весь месяц – славный месяц сентябрь, лучшее в году время для путешественников, недаром он посвящен богу путников Гермесу.

Всю дорогу рука его вела нас. Большой западный тракт по распоряжению Артура был подновлен и содержался в отменном порядке, и даже вересковые равнины по сторонам стояли сухие, так что не приходилось размерять путешествие от селения до селения для удобного ночлега дам. Если закат солнца заставал нас вдали от жилых мест, мы разбивали лагерь там, где остановились, и ужинали у ручья, а кровом нам служили древесные кроны; в вересках, засыпая, перекликались кулики, и цапли, возвращаясь с ловитвы на ночлег, хлопали крыльями над нашими головами. Я был бы совсем счастлив, если бы не два обстоятельства. Первым была память о моем прошлом путешествии. Как всякий разумный человек, я, казалось бы, отбросил все сожаления о прошлом, но однажды вечером, когда кто-то из спутников попросил меня спеть и слуга принес мою арфу, мне вдруг показалось, что вот сейчас я подниму глаза от струн и в кругу света от костра увижу улыбающегося Бельтана, золотых дел мастера, и Ниниана у него за спиной. И с той поры мальчик был постоянно со мной, в воспоминаниях и в снах, а с ним и горчайшая из печалей – сожаление о том, что могло бы быть, но чего нет и никогда не будет. Это было больше, чем просто печаль по утраченному ученику, который продолжил бы после меня мое дело. Я вдобавок еще мучительно корил себя за то, что так бездарно допустил его гибель. Должен же я был знать в ту минуту в Корбридже, когда все мое существо встрепенулось, – должен же я был догадаться, что именно заставило меня за него заступиться. Правда состояла в том, что, печалясь о мальчике, который мог бы стать мне учеником и наследником, я печалился и о себе самом: Ниниан умер оттого, что я больше не был прежним Мерлином. А вторым шипом розы была сама Моргана. Я не был с ней близко знаком. Она родилась и выросла в Тинтагеле, когда я тайно жил в Регеде, где проходили детские годы Артура. После того я видел ее всего дважды: на коронации ее брата и на его свадьбе – и поговорить с нею мне не довелось ни в том, ни в другом случае.

Она походила на брата высоким для своих лет ростом, и черными волосами, и глазами – сказывалась, я полагаю, испанская кровь, привнесенная в род Амброзиев императором Максимом, но чертами пошла в Игрейну, тогда как Артур больше напоминал Утера. Она была белокожа и настолько же смирна, насколько Артур был буен. Но при всем том я чуял в ней ту же внутреннюю силу, ту же сдержанную душевную мощь, скрытый огонь под слоем серого пепла. И еще в ней было что-то от коварства ее единокровной сестры Моргаузы – вот уж чего совсем не было у ее брата Артура. Впрочем, это вообще черта женская, они все отличаются этим свойством в той или иной мере, подчас это их единственное оружие и в нападении, и в защите.

Моргана отказалась от паланкина и каждый день часть пути проезжала рядом со мною на лошади. Наверно, в обществе женщин и юношей разговоры велись о предстоящей свадьбе; но со мной она беседовала главным образом о прошлом. Снова и снова она побуждала меня рассказывать о моих прошлых делах, и все больше о тех, что вошли в легенды, – о драконах в Динас-Эмрисе, о король-камне на горе Киллар, о мече Максена в камне. Я отвечал на ее расспросы с охотой, но ограничивался лишь внешними событиями и, помня жалобы ее матери и Бедуира, старался внушить ей истинное понятие о магии.

Для юных дев магия – это ворожба и приворотные зелья, нашептывание в темном чулане и гадание о суженом в канун летнего солнцестояния. Вполне понятно, что дела любовные занимают их в первую голову: как забеременеть, как не беременеть, какими чарами отвести опасность при родах, как угадать заранее, кто родится, мальчик или девочка. Но Моргана, надо отдать ей справедливость, ни о чем таком со мной не говорила, верно, все эти секреты она уже успела узнать. Не выказывала она интереса, в отличие от своей сестры, и к искусству врачевания. Все ее вопросы были направлены в одну сторону – они касались моей силы, и главным образом в том, что имело отношение к Артуру. Она с жадностью расспрашивала о том, что и как было с первой встречи Утера и Игрейны и до поднятия Артуром великого меча Максена. Я отвечал ей учтиво и достаточно подробно, я полагал, она вправе знать внешнюю сторону дела, и притом старался растолковать ей (поскольку ей предстояло стать королевой Регеда, почти наверняка пережить своего мужа и воспитывать будущего короля этой богатой земли), какие планы были у Артура на послевоенные времена, и внушить ей те же устремления.