И вот топчемся мы на месте, не зная, что делать. А из погашенных амбразур — лупит по нам всякая сволочь из ружей. Одно счастье — пушки там замолчали насовсем. Но стрелков не выведешь так просто. И толку, что дорога в эдаком углублении, метра в два стенки — от ближней стороны спрятаться можно — а с другой ты как на расстреле у стены. Хорошо хоть продольно не так много амбразур бьют — тут вообще негде прятаться. Так и сидим, а нас расстреливают, пули щелкают по камням, то кто‑то свалится мешком, то заорет. Команды нету, и тут значит, такая злость меня берет — как рядом со мной кто‑то свалился, что думаю — убьют, а я даже еще ни разу не стрельнул. Ну и давай, в нарушение всякого порядка, лупить в россыпь по замеченным амбразурам. Варс оглянулся, орет чего‑то, напротив, с той стороны дороги, народ смотрит ошалело, винтовки к себе прижимают, пригибаются, как вражья пуля цокает рядом… Жалкое ж зрелище. Однако, кто‑то рядом со мной вдруг тоже стрельнул, потом еще. На той стороне вдруг зашевелились, винтовки вскидывают — сообразили. И понеслось. Треск стоит, матерщина. Правда что — теперь‑то куда как реже я палю, да и по убитому рядом шарю, патроны беру. И ведь — ослаб вражий огонь! Можно сказать, совсем пропал. Только я передохнуть решаю, Варс злобный нарисовывается, за ворот меня хвать.

— Ты чего устроил, сволочь?!

— Раз. решит. те, вашбродь — передавил же горло, гад, приходится немножко его за большой палец вразумить, классическим приемом — Огневое подавление, вашбродь. Подавляем врага огнем, не давая прицельно наносить нам урон.

— Подавление? — Варс от удивления даже не обрщает внимания на мою наглость по отдиранию его лапы от моего ворота — А дальше‑то чего?

— А дальше, вашбродь — …дальше мне очень хочется ему в лицо высказать, что я думаю о нем, как о взводном, у штрафника такое спрашивающем, об отцах — командирах, нас сюда загнавших, и об тех, кто, как обычно, в штабах это планировал. Но, увы, некогда — Короче, Варс. Нам патронов на некоторое время хватит. А потом — или патроны надо, или отходить. Вечно мы так не выдержим. Надо, если ничего не придумаем, уводить всех. А то выбьют, как рыбу на отмели.

— Отойти… Нет, браток, за это и вас, и меня пристрелят. Не объясню я им… А, ладно! — срывается он куда‑то, а я продолжаю то, что и раньше — бить по амбразурам.

У винтовки, как бы ни странно это показалось, тоже есть настрел до перегрева. Примерно двести выстрелов — и все, гильза застревает или затвор клинит. Я об этом думаю, механически уже прицеливаясь, и пытаясь прикинуть — долго ли еще? Выходило — не очень‑то. А потом… ну, положим, несколько винтовок от убитых и раненных осталось — не так и много нас побили, как казалось, просто страшно очень было, безответно когда. Но этого мало, тех винтовок — значит, враг возобновит огонь, и потери буду… надо что‑то делать. Тем более что опять прилетела мина, хорошо хоть рванула над дорогой, поверху прошли осколки. Если прилетит к нам в дорогу — будет каша. Нет, так жить нельзя, так можно сдохнуть. Чего же придумать‑то.

Но случилось чудо — начальство подумало за нас. Первыми появились драгуны, тащившие сумки с патронами. Потом — саперы. Они поступали просто — ставили лестницы к цоколю вдоль дороги, а по ним взбирались наши штурмовики, и ползли выше, к амбразурам, не обращая внимания на наши пули, свистевшие над ними. А дальше — эти парни, словно бессмертные, работали как на учениях. Один, махнув нам, чтобы прекратили огонь, одним прыжком доскакивал до амбразуры, и начинал опустошать в нее барабан своего устрашающего револьвера. Второй, подскочив поближе, по окончании стрельбы бросал внутрь что‑то, похоже, склянку с горючей смесью, после чего внутрь летели гранаты — обычные и дымовые. В это время саперы подтаскивали мешок с песком, и сразу после взрывов гранат, а пару раз успев и до них — затыкали амбразуру. После чего штурмовики скатывались вниз, а саперы еще некоторое время оставались, забрасывая поверх мешка камни покрупнее. Быстро и слаженно эти ребята заклепали почти все амбразуры, кроме нескольких, расположенных уж слишком неудобно. Но и перед ними сложили бруствер из мешков и камней, так что из винтовки с тех амбразур нас тоже не достать. Потери — минимальные. Один штурмовик таки словил пулю в спину с противоположной стороны, и так и остался висеть на камнях, еще двое чего‑то намудрили с гранатами, или внутри что‑то сделали — в общем, рвануло неудачно, свалились вниз, и один уже не встал. Впрочем, саперы все равно заклепали амбразуру. Самим саперам досталось под финал уже — откуда‑то сверху полетели гранаты — нескольких поранило.

А мы тоже уже не сидим без дела. Понаблюдали было этот цирк Дю — Солей в милитаристком колорите — как тут прибегает Кане, начинает орать, и понеслось. Внаглую, не руками как‑нибудь, а прямо четверкой лошадей — притаскивают дальнобойную пушку — ох, серьезная она вблизи, зараза, даже как‑то помощнее советской трехдюймовки, той что тридцатого года. Отцепив передок, едва разворачиваем ее в узком канале дороги — только — только места хватило — длиннющая! Лошадок в тыл, дальше руками — ну и началось… Вот уж теперь амбразуры щелкают как орешки — и снаряд тут такой, что в большинстве случаев доктор, то есть саперы — акробаты, уже не нужны — с концами. Грохает внутри смачно, и, похоже, обваливает частично. Но и мы не спим, помогаем, прикрываем — тут и миномет подтянулся, дымом забросал, и выкатываемся мы в следующий поворот. Гасят пушкари и тут амбразуры продольные, и тут приказ — останавливаемся. Саперы дочищают амбразуры, и начинают строить поперек дороги баррикаду, пушку мы помогаем откатить назад, там ее уже ждут лошадки — ну, правильно, таким орудием рисковать нельзя. С тыла навстречу пушкарям бегут штурмовики — вчерашнее подкрепление — до того их почему‑то в резерве держали.

Выдохнуть мы не успеваем. Кане орет, чтоб все слышали, благо все скучились на повороте дороги, тесновато даже, про миномет и думать не хочется…

— Так, воины! Не расслабляйтесь! Драгунам — держать на прицеле гребень — сейчас пехота их полезет, сверху в нас стрелять и гранаты кидать! На пушки не рассчитывайте особо, они помогут, но в меру! А остальные — вперед, на склоны — и на штурм! Выкурим валашцев из их нор!

— Штурмовики, вперед! — подхватывает его призыв лейтенант Фаренг — Поджарим их, братцы! Смерть врагам!

Поначалу я, как, пожалуй, вскарабкался по лестнице на склон, так и опять в некое умственное оцепенение впал. Как при атаке на укрепление давеча. Словно в тумане, тут помню, тут не помню. Вот наверх карабкался — помню. Еще подумал, обратно, как же погано в горах бегать — не поймешь, то ли под ноги смотреть чтоб не переломаться нафиг, то ли вверх где враги, чтоб стрельнуть успеть. Как выбрались на гребень — не помню, вроде гранаты кто‑то кидал — то ли в нас, то ли наши. Потом, конечно, в спину нас с того края сыпать стали, но тут уж помню артиллерия ювелирно сработала — повесили над ними шрапнели, миномет туда отправил парочку — и все, как не было.

А вот дальше провал какой‑то, только потом помню — мы в свежеотбитой траншее, в камне вырубленной, под ногами валяется кто‑то в сером, и на нем стоять, жало высовывать на посмотреть удобно, хотя и не рекомендуется долго светить мордой — только что шмякнуло противно, и один любопытный с пробитой башкой отвалился и сполз по задней стенке окопа. Но высовываться приходится — иначе провороним атаку, или еще чего. Тут штурмовики бегут и с ними эти парни — огнеметчики. В черных кожаных плащах, в масках типа противогазных, тащат баллоны здоровенные, похожи на сварочные — кислородные, разве покороче. Револьвер на поясе небольшой видать, ножик, а больше оружия и нету, кажется.

Следующим куском память выдает — с вражьей стороны жирный, густой дым валит из одного каземата, стрельба, а в траншею к нам вваливается, с воем диким, огнеметчик. В пламени весь, горит, как танкист, пожалуй, а то и пострашнее. Кататься начинает, а мы стоим, оцепенев, что делать не понимаем. Потом, не сговариваясь, кинулись тушить его плащ — палатками, да чем попало, чуть друг — друга штыками не покололи, сразу не догадались винтовки бросить. Я уж подумал, что хрена мы потушим огнесмесь — а явно же она на нем горит, ожидал, что там что‑то вроде Ка — Эс нашего. Однако, нет, забили тряпками, потушили.