— Гад! — впервые ожила Таэйнна, пытаясь вырваться из пут заклятия. — Как же в твоем духе! Умолчать о тех, кто откажется! Из-за твоей трусости Хелла под угрозой колонизации! Из-за тебя мы вынуждены лебезить перед этими… — взгляд, которым она наградила Устина, был куда красноречивее всех возможных трехэтажных конструкций.

Диллиан улыбался. Почти умиротворенно.

— Знаешь, — проникновенно заговорил он, — из-за тупости тебе подобных Хелла на пороге войны, после которой ей гарантирована колонизация, но, пожалуй, я спущу это дело на тормозах.

— Что?! — хором обомлели Устин с Таэйнной.

— Я сказал, что спущу на тормозах дело о государственной измене, — мирно подтвердил Диллиан, — потому что в этом случае право убить тебя достанется главе Инквизиции. Настоящей главе.

Взгляды присутствующих все как-то разом сошлись на сгустке пламени, где смутно угадывалась оная. Я смущенно опустила глаза, осознавая, что авторитет хелльской Инквизиции только что сгорел вслед за маскировкой.

— Но я хочу убить тебя сам, — как ни в чем ни бывало продолжал Владыка, рассеянно выплетая между раскрытых ладоней что-то отчетливо разрушительное. — По личным мотивам.

Я поспешно отвернулась, роняя авторитет Инквизиции ниже некуда.

Со временем трепет перед человеческой жизнью проходит, оставляя только опустошение и брезгливость, только вот страх перед смертью, пусть и чужой, не исчезает никогда.

Свет не угасал ни на минуту, шустрыми многоцветными лучами ползая по многолюдному залу и создавая ощущение того неуловимого полумрака, в котором обманчиво легко сориентироваться; лишь дальние углы, заставленные маленькими столиками и уютными диванчиками, были погружены в темноту. Музыка играла так громко, что постепенно слух переставал улавливать мелодию и слова песни: оставались лишь ритмичные барабанные удары да радостные выкрики из танцующей толпы. Как при этом ухитрялись слышать друг друга Диллиан и Тенгар, глава сецыг, мне, наверное, никогда не понять, но уже по одной донельзя довольной физиономии Владыки было ясно, что о выдаче Дагаллиана и его показательной казни он таки договорился. По лицу его собеседника, как и следовало ожидать, ни о чем судить не приходилось — вполне человеческие, по-своему симпатичные черты застыли каменной маской, как у рожденного слепым. Его выдавал лишь голос, когда глава сецыг с нескрываемым азартом торговался за каждую монетку от и без того астрономической суммы, которую предполагалось платить его народу за «государственную службу», и от удваивания первоначальной ставки его удерживал только Устин, крайне выразительно полирующий когти своей медвежьей шкуры.

Словом, все были при деле, и только я, как всегда, сидела смирно не знала, куда себя девать. Можно, конечно, плюнуть на все и удрать на танцплощадку, но что-то мне подсказывало, что это будет не самым лучшим решением — до тех пор, по крайней мере, пока у меня не перестанут гореть кончики пальцев.

Несмотря на скоропостижную кончину своей создательницы, заклинание и не подумало исчезать. Пламя чуть потускнело, но гаснуть явно не собиралось, жизнерадостно потрескивая у меня на ногтях и порой ритмично подергиваясь под музыку. Кажется, ему было глубоко фиолетово, что без второй души траш не способны изменять и поддерживать чужую магию, и я, вдосталь насмотревшись на это по-детски непосредственное нахальство, тоже плюнула на логику и здравый смысл, некультурно развалившись на плече у Устина и здорово портя ему концерт в духе бравого мачо. Таший уставился на меня точно так же, как я за минуту до этого — на огонь, и, подумав, привычно сгреб меня в охапку, бесцеремонно припечатав к собственному боку. Я сдавленно пискнула, но вырываться не стала.

Следовало бы задуматься, почему я все-таки не сгорела, сообразить наконец, чем это объясняется, — может, удастся защитить тут кандидатскую на тему траш? — но я вполне предсказуемо расслабилась, сонно плывя в волнах чужого тепла. Недовольный взгляд Диллиана мы с Устином дружно проигнорировали. Слухов, что я не Эртрисс, все равно уже не избежать, так зачем мучиться?

Тем более что я вряд ли задержусь дольше, чем на пару недель…

Мысль была такой яркой, внезапной и неприятной, что я невольно поморщилась.

Все уладилось. Я могу вернуться домой.

Только отчего же мне так грустно?..

Ощущение чужого пристального взгляда оказалось ничуть не приятнее недавних мыслей. Я дернулась, с нечеловеческим усилием поднимая голову с такого уютного (и фиг бы с ним, что жесткого) плеча ташия. Устин сжал меня покрепче, выдавив еще один жалкий писк, — и ведь поди ж безо всяких недобрых намерений, медведь несчастный! — но, слава богу, вовремя спохватился, позволяя сделать вздох.

А я, напоровшись на тяжелый, изучающий взгляд сецыги, внезапно забыла, как же этот самый вздох делать.

— Что-то не так? — неуверенно поинтересовалась я, чем заслужила еще один взгляд — устало-уничижительный. От Диллиана, кто б сомневался.

— Все в порядке, — Тенгар говорил с совершенно непроницаемым лицом, но меня обдало щекотливой волной удивления. Не моего. — Я думал, что траш исчезли.

— До вчерашнего дня я была твердо уверена, что сецыги — тоже, — болезненно усмехнулась я. — Но в очередной раз получила подтверждение, что не всему написанному стоит верить.

На его лице не дрогнул ни единый мускул.

— Могу я поинтересоваться, чья душа была принесена в жертву во второй раз?

— Второй? — переспросила я, недоуменно глядя поверх макушки сецыги на Владыку, и непоколебимый оплот спокойствия и силы всей Хеллы с виноватым видом отвел глаза. — Диллиан?!

— Он не успел бы сплести заклинание, — ответил вместо него Устин, неделикатно оттаскивая меня назад, поближе к себе. — Отказаться от души — куда быстрее.

— Он не видел, где я и что делаю, и отказаться мог только заранее, — поморщившись, возразила я, — и тотчас же забарахталась в волнах чужого веселья. Тенгар, по всей видимости, получал искреннее удовольствие от спровоцированного им разбора полетов.

— Я заберу, — неловко пообещал Владыка Хеллы. — Ты-то должна понимать… почему я подстраховался.

— Понимаю, — мрачно подтвердила я.

Действительно, что может быть очевиднее, чем подобный ход? Когда я ценна даже не столько как разведчик, сколько как обманка, призванная заменять его Эртрисс, — если погибну еще и я, придется сознаваться, — да, не уберег, не сумел… и долгие годы убеждать всех — и самого себя — что больше ничего подобного не повторится, он не допустит…

— Надеюсь, со своей душой ты мне никакого проклятия не подкинул? — не удержалась я от подколки — и тотчас же пожалела об этом.

Он не стал ни подкалывать в ответ, ни гордо расправлять плечи и изображать оскорбленную невинность; Диллиан, редкостная самодостаточная скотина, которую ненавидел весь высший свет Хеллы и которая искренне этим гордилась, — ссутулился, склонил голову, пряча выражение глаз, тихо буркнул свое «нет» и не выпрямлялся еще две мучительно долгие минуты.

Но вместо вполне уместного сочувствия меня кольнула одна простая и донельзя неприятная мысль.

Найдется ли человек, который будет так же тосковать, когда тебя не станет?

Словно почувствовав перемену в моем настроении, Устин покрепче обнял меня, трогательно прижавшись щекой к моей макушке, и резцы его жутковатой медвежьей маски повисли в опасной близости от моего лба. Я с подозрением покосилась на зубы давно умершего зверя и все-таки расслабилась, в очередной позволяя тискать себя на манер любимой плюшевой игрушки.

Не знаю, будут ли тосковать по мне, и не хочу знать. Мне достаточно того, что я нашла человека, которого мне будет ужасно не хватать, когда я все-таки попаду домой. Наверное, я еще тридцать три раза прокляну себя за скоропалительные решения и идиотскую непредусмотрительность… но его место — здесь. Медведю ташиев, точно так же, как и его народ, влюбленному в джунгли, нечего делать на моей родной планете, где единственная ценность леса заключается в том, что его можно вырубить.