Да, многим нравится западный тип жизни, но перенести его основания в Россию — утопия, поразительная для современного уровня знания. Цивилизационная судьба России была определена тысячу лет назад, и уже в ХVI веке она стала для Запада «хуже Турции». Пришлось идти своей дорогой, а она такая, что надо было за десять лет решать те задачи, на которые Западу история дала сто лет. По деньгам, отпущенным для решения одинаковых задач, разница была уже в сотни раз. А это никак было бы не осилить, если бы народ утратил космическое чувство и «естественный религиозный орган» — способность ощущать святость Общего дела.

Запад, получив доступ к ресурсам колоний и «третьего мира», мог позволить себе стать безрелигиозным, а в России каждое серьезное дело было не бизнесом, а почти подвижничеством. Весь труд русского пахаря — подвиг. Как говорят богословы, его труд имел литургическое значение, иначе ему было не справиться. Огромная масса людей в нашей истории вошла в современные виды труда и службы через культурное пространство малых городов.79 Это пространство не задушило ни их «естественного религиозного органа», ни космического чувства. А попади они из деревни сразу в мегаполис — и это могло бы произойти.

Форсированная индустриализация СССР поневоле опиралась на крупные города. При острой нехватке ресурсов только здесь можно было создать необходимую плотность кадров, культурных и трудовых ресурсов. «Одноэтажный» СССР отставал в развитии и модернизации. Война и перегрузки послевоенного восстановления отодвинули назревающий кризис малых городов, а с середины 60-х годы уже велась целевая программа по предотвращению этого кризиса.

В малых городах создавалась сеть современных предприятий — отделений и цехов крупных заводов и комбинатов. Молодежь получила доступ к рабочим местам с высокой технологией, увеличилась и подвижность работников — стали много ездить к смежникам, на обучение, для наладки и ремонта у пользователей. Это было время бурного развития науки и техники, строительства больших сооружений, освоения Севера, так что многие молодые люди уезжали на учебу, стройки, в экспедиции. Проблема оторванности малых городов от большого мира была смягчена.

Все эти каналы социальной мобильности были моментально, катастрофическим образом перерезаны рыночной реформой 90-х годов. Именно малые города оказались самой незащищенной против такого удара частью России. Деревня обеднела в ходе реформы сильнее, но деревенский двор стоит на земле, его главное средство производства и предмет труда — вот они. Да, тип труда изменился, когда реформа придушила крупные сельские предприятия. Как говорят, «село отступило на подворья». Но нет здесь той безысходности, как в малом городе, где останавливается единственное современное предприятие или цех парализованного реформой большого комбината.

Отсутствие заработка и перспектив здесь оказывается тотальным, и ощущение безнадежности давит на людей невыносимо. Они начинают метаться, ездить за тридевять земель выполнять любую работу в большом городе, бродить по стране. Молодые люди сбиваются в стаи, стоят кучками в сквере. Работодателем становится криминальный мир.

Давит и демонстрационный эффект большого города. Он всплыл, как будто оттолкнувшись ногами от тонущих малых городов и села, растлевает и одновременно обозляет заехавших поглядеть на «настоящую жизнь» молодых людей. Ведь ножницы в возможностях, которые предоставляют столицы и райцентры, раздвинулись до размера пропасти. Как будто у больших городов образовался свой «третий мир». Он еще не свалился до уровня фавелы, но во многих регионах к этому дело идет. Да и между самими малыми городами возникли разрывы. Распадается ткань всей сети малых городов, которая скрепляла страну.

Пока что среду обитания десятков миллионов жителей этих городов поддерживает инерция старых систем — какое-то производство, школы, больницы, воинская часть. Стоят еще дома, хотя уже валится с потолка штукатурка, работает котельная, хотя и с перебоями. Но не видно никакого импульса к возрождению, в брошенных цехах уже и стекла из окон разворовали.

Эта безысходность чревата потрясениями, и они зреют, как нарыв. Какое-то время люди надеялись, что эта напасть временная и жизнь наладится. Сейчас видно, что положение стабилизируется и даже золотой дождь нефтедолларов не дал ни капли для оживления малых городов как системы. При нынешнем рынке они действительно превращаются в «третий мир» с его порочными кругами.

В то же время телевидение с его идеологизированной рекламой и наглядный образ жирующей столицы разбудили в молодежи малых городов болезненные и несбыточные притязания. Отброшены свойственные малым городам непритязательность и спокойствие жизненных планов, кризис заставляет хватать наслаждения здесь и сейчас. Возник «культ иномарки», молодые люди убивают время и скудные деньги, покупая, ремонтируя и продавая поношенные «тойоты» и «фольксвагены».

Но этот суррогат деятельности не успокаивает. Закупоренные наглухо каналы социальной мобильности создают у молодых людей ощущение, что они навсегда заперты в каком-то гетто, что их город как будто выброшен из страны на обочину жизни. И никаких форм борьбы против этой наползающей серой мглы нет. Даже политика, какая-никакая, — там, в Москве, этом «сияющем городе на холме».

Инерция старых норм и старой культуры иссякает, и ее тормоза скоро откажут. Тогда и прорвется нарыв. Как прорвется, мы не знаем. Никто не мог предугадать, что подростки в гетто малых городов, спутников блестящего Парижа, станут для своей психологической разгрузки жечь автомобили. Кто-то им посоветовал такой сравнительно безобидный, но зрелищный способ. Что придумают для наших подростков, пока не известно. Автомобили, видимо, жечь не будут, это у нас пока что культовый предмет. Но у нас еще много чего есть поджечь или взорвать. Может оказаться более зрелищно.

На Западе уже десять лет назад предсказали «молекулярную гражданскую войну» — войну без фронта и без цели, месть обществу, отбросившему часть населения как обузу.

Разве Россию, втягивая в Запад, не заражают этой его болезнью, отягощенной у нас разрухой хозяйства? И ни увеличением штата МВД, ни песенкой о «равных возможностях» этого процесса не остановить. Равные возможности надо реально создавать — это и должно стать нашим срочным «национальным проектом».

Летом 2004 г. в Госдуме был принят, а в Совете Федерации утвержден закон, заменяющий предоставление льготным категориям граждан ряда благ в натуральном выражении денежными выплатами. Власть настояла на своем, большинство населения с этой акцией было несогласно. Возник социальный конфликт — как говорят, латентный, «дремлющий», хотя он и прорывался в отдельные демонстрации. Он выявил важную деформацию знания власти о России как цивилизации. Из нее было исключено традиционное знание, выработанное в культуре России, и неявное знание чиновников. При этом оказалось выхолощенным и рациональное знание, выраженное в аналитических материалах социологов.

Почему загорелся этот сыр-бор? Казалось бы, из-за гораздо более сильных ущемлений наши люди не волновались. Власть отнимала все сбережения, снижала доходы и в три, и в четыре раза — никаких протестов! А тут из-за мелочи столько шуму, власти пришлось сильно потрудиться, чтобы найти десяток пенсионеров и ветеранов, которые перед телекамерами выразили бы глубокое удовлетворение тем, что получат «живые деньги» вместо каких-то там лекарств или бесплатного проезда.

Положение действительно странное: министры наперебой убеждают, что люди деньгами получат гораздо больше, что им это выгодно, что власть потратит на льготы намного больше, чем тратит сейчас — а люди упираются, не желают выгоды. С другой стороны, к чему бы такая забота о неразумных? Зачем на них тратиться — пусть бы себе и получали свои жалкие натуральные крохи, если считать не умеют. Зачем так стараться министрам, так радеть о темной массе?