Естественно, что передовые анархисты ничего не сделали для канонизации Равашоля, которая всё же началась, не избежав диковинных перегибов.

Было бы нечестно судить об анархизме или его лидерах по таким эксцессам, однако факт остаётся фактом: доктрина притягательна для безумцев и преступников[8]. Это полезно помнить при выбелении власти и черни, стригущих под одну гребёнку как паразитов анархизма, так и подлинно великодушных героев, которые свои идеи предпочли комфорту и успеху.

Террористическая кампания с участием равашолоидов фактически прекратилась в 1894 году. После этого влияние Пеллутье подвигло лучших безвластников направить свои усилия в русло пропаганды синдикализма.

Экономическая система идеального для анархо-коммунистов общества не слишком отличается от социалистических проектов. Разница только в рамках власти, которая должна опираться на всеобщее, а не преобладающее согласие. Ясно, что господство большинства может быть не более приветливым к свободе, чем господство меньшинства: святое право толпы не более истинно, нежели каприз монарха. Даже демократическое государство способно давить лучших своих граждан, опасаясь независимости их разума и прогрессивности их взглядов. Опыт парламентаризма учит нас его несоответствию отводимой ему социалистами роли — тем предсказуемей бунт анархистов. Однако бунт под знамёнами чистого безвластия оказался эпизодическим и слабым. Только синдикалисты по-настоящему разрекламировали антипарламентарный бунт, равно как сугубо внеполитические методы освобождения трудящихся. Настолько обширному течению следует выделить отдельную главу.

Синдикализм возник во Франции как реакция на государственный социализм, и чтобы понять первый, нам придётся окинуть взглядом второй.

После суровой неудачи, причинённой Франко-прусской войной, социализм стал постепенно набираться сил. Во многих странах Западной Европы соцпартии последних сорока лет непрерывно наращивали численное превосходство. Однако неизбежно, что, как в случае роста сект, численность последователей оказалась обратно пропорциональной фанатизму.

В Германии соцпартия стала мощнейшей силой Рейхстага и, несмотря на внутренние разногласия, всё равно предстала формально единой — в силу свойственной немцам военной дисциплинированности. Парламентские выборы 1912 года дали социалистам треть голосов и ¹¹⁰⁄₃₉₇ мандатов. После смерти А. Бабеля ревизионисты под влиянием Бернштейнова толчка победили непримиримых маркс-ортодоксов и вся партия опрогрессивилась в ущерб ортодоксии. Несложно догадаться, что во время войны случилось откалывание социалистического меньшинства. В Германии синдикализмом пахнет очень слабо: доктрина течения и приверженность промышленному хулиганству (в противовес политической борьбе) у законопослушных немцев встретила мало поддержки.

В Британии Маркс никогда не имел слишком много последователей. Социализм лишь поспособствовал формированию Фабианского общества (1883), сразу отбросившего революционность, Марксову теорию собственности и классовую борьбу. Оставили только идею социалистической государственности и «проницания»: пока в разум чиновника проницает убеждённость в могуществе социалистической идеи, в профсоюзы проницает идея отказа от устаревшей производственной борьбы в пользу борьбы политической (втайне организованной сочувствующими чиновниками), чтобы постепенно воплотить пункты социалистической программы, не слишком злящие богачей. Хотя создание Независимой рабочей партии (1893) во многом вдохновлено фабианцами, всё равно до настоящего дня (и особенно со времени войны) в ней не растеряли исконно социалистический запал. Она всегда стремилась сотрудничать с рабочими организациями, и ей принадлежит основная заслуга образования Лейбористской партии[9] в 1900 году из профсоюзов и социалистически ориентированных политиков. С 1909 года все сколь-нибудь влиятельные профсоюзы принадлежат к ней. Однако несмотря на то, что свою силу партия заимствует у профсоюзов, она всегда предпочитала борьбу у трибун, а не на производстве. Лейбористский социализм был сугубо теоретическим, что до самой войны лейбористские депутаты (30 выбрали в 1906 году, 42 — в декабре 1910) во многом смахивали на членов Либеральной партии.

В отличие от немцев и англичан, французы не удовлетворились попугайствованием и постепенной утратой веры. Во Франции[10] новое движение «революционного профсоюзничества» не убило жизненный дух учения, а оставалось истинным даже в глазах социалистов старого поколения, хоть и отклонилось от буквализма. Ревпрофсоюзничество исходит из наличных организаций и пытается подвести под них идею, в то время как социализм и анархизм начинают с идеи и только потом для её распространения создают организации. Понимание революционного профсоюзного движения потребует экскурса в историю французского профсоюзного движения под влиянием его политического климата — так ревпрофсоюзная идея покажется естественным следствием полито-экономической структуры страны. Вряд ли в идее есть новизна, ведь почти всё было разработано аж бакунинской секцией Интернационала[11]. Последний имел успех ещё при Второй империи: по оценкам за 1869 год, в нём насчитывалось полмиллиона французов. Собственно рефпрофсоюзная программа отстаивалась как раз французским делегатом в Четвёртый конгресс Интернационала.

1870 год положил конец французскому социализму, который стараниями Юлия Геда стал возрождаться лишь через семь лет. В отличие от немецких социалистов, французских разбросало по многочисленным фракциям. С началом 1880-х произошёл раскол между парламентскими социалистами и анархо-коммунистами. По мнению последних, социалистическую революцию следует начинать с развала государства, что исключает участие в законотворчестве. С 1883 года их поддержали в Париже и на юге страны. Парламентские же настаивали, будто государство исчезнет лишь с утверждением социалистического общества и никак не раньше. В 1882 году социалисты дополнительно раскололись на последователей Юл. Геда (претендовавших на революционность, научность и верность идеям Маркса) и последователей Пав. Брусса (более оппортунистически настроенных и не слишком заботящихся о марксистской ортодоксальности). В 1890 году гедисты отделились от брусситов, последовавших за Аллеманом и приютивших наиболее революционный элемент партии, откуда вышли личные гении многих влиятельнейших профсоюзов. Другой группой стали Независимые социалисты, к которым примыкали Жорес, Мильеран и Вивиани.

Разногласия между несовместимыми социалистическими партиями затруднили деятельность профсоюзов и подтолкнули к решению отделить политику от революционной деятельности. Так назрела потребность в революционных действиях профсоюзов.

Начиная с 1905 года и вследствие слияния Социалистической партии Франции (руководимой Гедом) с Французской социалистической партией (руководимой Жоресом) остались только два социалистических течения — Объединённая социалистическая партия и Независимые социалисты — в которых только теоретизировали либо не желали сильно углубляться в жизнь партии. На выборах 1914 года «объединённые» добились ¹⁰²⁄₅₉₀ мандатов, «независимые» — ³⁰⁄₅₉₀.

Тенденциям налаживать мосты между различными группировками сильно помешало признание Мильераном правительства Вальдек-Руссо (1899). Как следовало ожидать, Мильеран и вовсе порвал с социализмом, в результате чего стал убедительной иллюстрацией в пропаганде политической иммобильности революционеров. Очень многие французские политики начинали социалистами, но по достижении власти душили забастовки при помощи войск. «Казус Мильерана» был лишь наиболее замечательным и драматичным по сравнению с обычной тогда практикой. Самым важным его следствием было зарождение циничного отношения трудящихся к политике, что во многом поддержало распространение синдикальных идей.