Суровость наказания только усугубляется мстительностью и страхом в наш век недружественности к правосудию, особенно если надеются хорошенько припугнуть за избегание наказания. Нынешнее право в основном стоит на страже собственности и богачей. Те, кому убеждения не позволяют жить в мире с правительством, выдвигают самые страшные обвинения закону, несправедливо потворствующему капиталистическому строю. Способы, которыми многие обогатились, куда опасней для общества, нежели малозаметные правонарушения бедняка, но всё равно безнаказанны, поскольку не подрывают общественный строй. Уж если мириться с правоохранительными органами, то использовать их нужно для предотвращения явлений, которые по-настоящему вредны обществу. Также как при обращении с нарушителями следует выкинуть из головы понятие вины. Но даже если следовать указанным рекомендациям, всё равно сохранение права не будет согласно с последовательным анархизмом.

До сих пор мы изучали власть государства, воплощённую в виде уголовного права. У нас все основания предполагать её неустранимость при возможном её другом применении, неосуждающем.

Следующим вопросом будет экономическая мощь государства, направляемая бюрократическим аппаратом. Социалисты-государственники отстаивают, будто не основанное на капиталистических отношениях государство не представляет собой никакой опасности для свободы. На мой взгляд, это жестокая иллюзия. Как бы мы ни выбирали руководителей, среди них всегда найдётся место для прирождённых сверхчеловеков. Инстинктивная склонность к тирании будет заострена претензиями на суждения о благе для общества. Подобно всем управляющим, они проникнутся религиозным почитанием действующего строя. Они не признают никакой революции, никаких переворотов — только реформаторская милость ласкового деспота. Кто считает, будто я сгущаю краски, должен изучить влияние и методы нынешних чиновников. По всякому вопросу они всё знают — учи, что называется, астраханца рыбу пластать. Разумеется, «астраханец» не знает, сколько требуется «рыбы»; не умеет сформулировать и решить свои проблемы. Зато бюрократия самоуверенно преподносит свои ответы министрам как единственно объективные решения, оставляющие возражения недовольных до ближайших выборов как политический вопрос. Так, по крайней мере, делают в Англии. Очень даже можно ожидать усугубления проблемы в условиях усиления властей при социализме.

Все, кто верен ортодоксальной демократии, могут спорить, что не будь власти капитала, и представительные органы справятся с язвами бюрократии, станут по-настоящему представительными. С такими заверениями идеологи анархизама-синдикализма не церемонятся. Французские ревпрофсоюзники живут в предельно демократизированной стране и всё равно сила государства направлена против них, что мешает им верить в волю народа. Идеальной для синдикалистов будет такая конституция, которая закрепляет широчайшие полномочия решительного меньшинства, сознающего их цели и готового за таковые бороться. Для прогрессивного человека очень естественно разочароваться в нынешнем демократическом представительстве. Думаю, никуда не деться от признания его преимуществ для всех существовавших до сих пор форм власти, но всё равно необходимо согласиться с анархо-синдикальной его критикой.

Критика эта была бы куда боле действенной, если бы предложили что-нибудь получше парламентской демократии. Синдикалисты даже не пытаются совратить обывателя своей аргументацией. Все их доводы сводятся к тому, что квалифицированное меньшинство работников жизненноважных отраслей промышленности стачечными методами разрушит национальную экономику и всех поставит раком. Это всё равно, что захватить электростанцию и держать электроснабжение в заложниках. Сама по себе доктрина апеллирует к принуждению и вызывает только лишь желание ответить силой. Бесполезно оправдываться, что конечной целью принуждения будет завоевание свободы, ведь предложенные порядки не основываются на воле масс. Смена общественных аттитюдов обычно происходит медленно, но иногда ускоряется под действием насилия — в этих пределах подобные методы и сработают. Однако истинной целью друга свободы является не принуждение, а убеждение. Навязывать свободу тем, кто не желает свободы в нашем понимании, значит расписываться в своей несостоятельности. Поэтому всем, кто уподобляется синдикалистам, лучше ждать успеха от риторики.

Но и путать цели со средствами тоже не стоит: как бы мы ни отвращались от попыток загнать голодом в страну Муравию, всё равно мы не спорим с тем, чего добиваются синдикалисты.

Предлагаю отвлечься от критики нашего парламентаризма, а рассмотреть лишь те качества демократии, которые сохранятся и после отмены частной собственности. Определённые пороки останутся неотъемлимой частью любой представительной власти: бред величия у депутатов, необходимый для впечатления избирателей; неизбежная привычка к лицемерию, поддерживаемая неумением публики распознать притворство; определённый привкус цинизма, ощущаемого необходимым для удержания кресел. Вина демократии в этом равна депутатской вине, ведь невозможно пробиться без подхалимства. Но всё равно можно разоблачить подлеца и осознать недостаток как нечто неизбежное при нынешних формах народовластия. В особенно крупных государствах встаёт ещё проблема удалённости слуг народа от их электората — удалённости в психологическом смысле, а не географическом. Законоположники пользуются всевозможными излишествами за толстыми стенами из кирпичей и полицейских, защищающих их от народного вопля. Со временем они забывают свои страстные клятвы на предвыборной кампании; проникаются убеждённостью в своём призвании служить обществу в целом, а не группам населения, которые чем-то недовольны. В то же самое время интересы общества настолько неясные, что могут легко быть спутаны с личным интересом политиков. Именно это побуждает законодательную власть к предательству (сознательному или безотчётному) по отношению к народу — тем объяснимей отказ от демократической идеологии у наиболее решительных друзей труда.

Диктатура большинства, присущая большим государствам, вредна ещё тем, что в очень многих вопросах заинтересовано или разбирается лишь небольшое количество людей, которые всё равно имеют не больше голоса, чем прочие. Когда нет особого интереса к проблеме, люди уязвимы для посторонних измышлений, что выливается в противление самостийности зависимых групп вроде нацменьшинств. Из этих соображений крайне опасно предоставлять населению право решать от имени его части, что географически, что классово, что как-нибудь ещё обособленной. Лучше всего эту опасность предупреждает самоуправление каждой важной части населения во всех вопросах, затрагивающих интересы этой части больше, чем они затрагивают интересы остального населения. Правительство особой части населения, избранное членами этой части, будет намного ближе к своему электорату, намного лучше сознавать групповые интересы, нежели далёкий парламент, только по названию являющийся представительным. Самая исконная идея синдикалистов (принятая и развитая гильдеистами) заключается в самоуправлении работников отраслей народного хозяйства по вопросам, касающимся их внутренних дел. Если применить эту стратегию к прочим группам с очевидно специфическими интересами, то думаю, что можно значительно преодолеть пороки демократии.

Как мы видели, гильдеисты предлагают немножко другое, гильдейское самоуправление, подрывающее государственную власть и помогающее сохранить личную свободу. По их предложениям, наряду с территориальными выборами (по современнному образцу) в парламент как в орган потребителей нужно предусмотреть выборы в Конгресс нацгильдий — наследник нынешнего конгресса тред-юнионов, составленный из представителей нацгильдий и отстаивающий интересы общества производителей.

Этот проект ослабления государства заманчиво изложил Дж. Коул: