Летом 1860 года Гюстав, несмотря на размолвку между ними, переживает за судьбу Максима Дюкана, вступившего в армию Гарибальди и принявшего участие в военном походе. Что побудило его сделать столь необдуманный шаг? «Чудовище! Ты всегда ищешь беду на свою голову»[214].
Впрочем, политика все больше и больше претит Флоберу. В марте 1860 года он устраивает большую головомойку своему другу Луи Буйе за то, что тот согласился написать заказное произведение по случаю насильственного присоединения Савойи к Франции: «Глупец. Это называется проституцией от искусства: своим согласием ты уронил твой престиж. И я не побоюсь этого слова: теперь ты деградируешь… Черт возьми, никакой политики! Она приносит беду и несчастье. Это грязное дело»[215]. Внимательное прочтение «Воспитания чувств» позволит понять смысл этих саркастических слов.
Тем временем «Саламбо» начинает приобретать почти презентабельный вид. В мае 1861 года, именно братьям де Гонкур, отныне его лучшим друзьям и собеседникам (если бы он только знал…), Гюстав посылает приглашение послушать, как он будет читать отдельные отрывки из нового, еще не законченного произведения: «Торжество состоится в этот понедельник. Грипп не в счет. Черт возьми! Вот программа: 1. Я начну драть горло ровно в четыре часа. 2. В семь часов — обед в восточном стиле. Вам подадут мясное блюдо из человечины, мозги буржуазного обывателя и клиторы негритянок, тушенные в масле бегемотов. 3. После кофе я буду вновь драть горло до тех пор, пока слушатели не сдохнут»[216].
Он не и думал, что его слова окажутся настолько близки к истине. Как и в прошлый раз, он начинает читать свое творение перед Дюканом и Буйе. И, так же как и в прошлый раз, реакцию слушателей можно назвать катастрофической. Тем не менее вместо того, чтобы со всей прямотой и откровенностью высказать свое мнение непосредственно в глаза Гюставу, парочка «тявкающих болонок», как у них принято, на страницах своего издания разносит в пух и прах автора. «Текст раздутый, мелодраматичный, высокопарный, напыщенный, грубый и цветистый. Одни пассажи содержат прописные истины, другие вызывают смех. Его Мато, по существу, персонаж из оперы о варварах»[217]. И так далее и тому подобное.
Надо признать, что эти далеко не благожелательные отзывы не совсем являются клеветой. «Саламбо» представляет собой литературного монстра, который заимствует сюжет отовсюду и понемножку: от истории, археологии, эпоса до эротического романа с элементами садизма и зарождающегося символизма. Мато порой очень смахивает на силача Мациста. В самом деле, автор не так далеко ушел от оперного жанра. Когда впоследствии возникнет вопрос об адаптации романа для оперной сцены, Флобер в первую очередь подумает о композиторе Гекторе Берлиозе, которым он восхищается, а порой и видится с ним иногда. Гениальный композитор прославился на весь мир своим шедевром «Троянцы». Берлиоз, однако, умер, не успев приступить к партитуре этой оперы. Увы! «Саламбо» не повезло. Музыку к опере написал в 1879 году композитор Луи Этьен Эрнест Рейер. В итоге опера была поставлена на сцене в 1890 году, то есть десять лет спустя после смерти Флобера…
Наконец, в апреле 1862 года работа над романом, похоже, близится к концу. Это не что-нибудь, а пять лет кропотливого труда. Флобер чувствует себя выжатым как лимон. Он измотан морально и физически, а его нервы окончательно расшатались. «Каждый вечер меня лихорадит и бросает в жар. Я почти не способен держать в руке перо. Завершение работы вышло нелегким и натужным. Вдохновение почти оставило меня»[218]. Его можно понять: под конец он пишет о жутких пытках, которыми подвергли Мато, и смерти Саламбо.
Какая судьба ждет эту книгу? Ничего не зная о разгромных статьях братьев де Гонкур, Флобер предполагает, что литературные критики не пожалеют для него черной краски, а читающая публика не проявит к его книге никакого интереса. К его великому удивлению, все происходит с точностью наоборот.
Надо отметить, что к этому моменту в литературном мире установилась очень жесткая конкуренция. Как можно соперничать с книгой, которая в 1862 году по популярности бьет все рекорды, — с «Отверженными» Виктора Гюго? После того как во время десятилетней ссылки он пишет свое выдающееся произведение в каморке дома на острове Гернсей, Гюго с триумфом возвращается на родину. Флобер смущен и обескуражен. Кто он такой, мелкий и ничтожный, рядом с великим Гюго? Жалкий тип, одержимый навязчивой идеей, постоянной работой над стилем. Ему понадобилось целых пять лет, чтобы написать 400 несчастных страниц романа, в то время как гигант мысли, Виктор Гюго, справился со своей задачей всего за три месяца! Правда и то, что Гюстав еще не читал этой книги. Стоило ему, однако, открыть ее, как с первых строк его охватывает возмущение. «„Отверженные“ меня вывели из себя, а говорить плохо об этой книге — непозволительная роскошь: тут же прослывешь сплетником и завистником. Я не нахожу в этой книге ни правды, ни глубины. Что же касается стиля, то, мне кажется, его нет и в помине». «А отступления, — продолжает он, — совсем никуда не годятся. Эта книга написана для подлецов и мерзавцев из числа социалистов-католиков и для всякой нечисти вроде философов-евангелистов». Он пишет столь провокационные слова в июле 1862 года в письме Эдме Роже де Женетт, любовнице его друга Луи Буйе. Письмо от начала до конца написано в том же духе. Флобер упрекает Гюго в назидательном тоне, показном характере, узости мышления, философии, достойной Прюдома или Беранже. У Флобера была веская причина для подобных высказываний: между ним и Гюго существовали непреодолимые разногласия в вопросах мировоззрения и романической эстетики. Для Гюго роман — это политический акт, обязательство. Подобная концепция внушала ужас Флоберу. «Сюжет, впрочем, был совсем неплох. Какое, однако, надо было проявить хладнокровие и научный подход»[219].
Следует сказать, что работа над завершением «Саламбо» идет с большим трудом. Надо внести некоторые коррективы в легенду о затворничестве нашего героя. В Круассе, как можно судить по письмам и некоторым неосторожным высказываниям Луи Буйе, у Гюстава была связь, пылкая, хотя и тайная, с Жюльеттой Эрбер, гувернанткой его племянницы. В Париже он постоянно встречается со светскими дамами, а также не гнушается общения и с представительницами полусвета. Так, певица Сюзанна Лажье, которая, если верить братьям де Гонкур, была особой, весьма острой на язык, которая подшучивала над Гюставом, называя его своей любимой «корзиной для мусора», чем смешила его[220].
Весной 1862 года Гюстав вносит последнюю правку в текст романа. Ему кажется, что в нем нет ни одной удачной фразы. Верный друг Луи Буйе постоянно находится у него под рукой. Он всегда рядом, чтобы умерить его пыл в минуты чрезмерной радости, а также поддержать его в моменты полного отчаяния. Наконец пришло время подумать о публикации романа и найти издателя. Флобер выбирает в качестве посредника нотариуса Эрнеста Дюплана, брата его друга Жюля, который начинает вести переговоры с Мишелем Леви, издателем «Госпожи Бовари».
Сколько бы Флобер ни говорил, что деньги ему не нужны, однако всякое бескорыстие имеет свои границы. Его пока еще не мучают сожаления о былых денежных потерях, но тем не менее он не забыл, что Леви выплатил ему за «Госпожу Бовари» всего каких-то 1300 франков. Другими словами, издатель провернул «выгодное дельце». Для себя, конечно. На этот раз Гюстав требует 25 тысяч франков, при этом издатель должен подписать договор, не прочитав книги. 25 тысяч франков в наши дни составляет около 120 тысяч евро. В то время никто из авторов не мог рассчитывать на столь высокий гонорар. Никто, кроме Виктора Гюго, который получил за «Отверженных» колоссальную по тем временам сумму в 350 тысяч франков. Флоберу хотелось бы запретить делать какие бы то ни было иллюстрации к его книге, если, конечно, не найдется такой «чудак, который сможет нарисовать портрет Ганнибала и кресло жителя Карфагена»[221]. Роман «Саламбо», по мнению автора, должен будить воображение читателя, а не заставлять его рассматривать картинки. Представители автора и издателя продолжали вести переговоры, которые сильно затягивались. По правде говоря, Мишель Леви, как можно догадаться по его имени, был евреем. В XIX веке в исповедующей католицизм буржуазной среде, даже в случае, если кто-то заявлял о том, что свободен от предрассудков, он все равно в душе оставался ярым антисемитом. Впоследствии дело Дрейфуса расставит все по своим местам. Флобер, впрочем, в этом вопросе придерживается весьма умеренных взглядов, в то время как братья де Гонкур не скрывают своего крайнего и даже в какой-то степени патологического антисемитизма. На протяжении последующих нескольких месяцев раздаются «иудейские стенания» со стороны Леви, которого Гюстав называет не иначе как «дитя Израиля»[222]. Наконец переговорщики сходятся на сумме десять тысяч франков, что не так уж и плохо. Это обстоятельство не мешает заклятым друзьям Гюстава, братьям де Гонкур, пустить слух о том, что Флобер получит 30 тысяч франков за «Саламбо». Флобер не торопится опровергать эти слухи. Пусть лучше завидуют, чем жалеют. Всегда в интересах автора преувеличить сумму гонорара. Это поддерживает его репутацию.
