— На протяжении тысячелетий, — заявил он, — китайских дочерей выдавали за мужей, которых им выбирали отцы. Их личный выбор играет гораздо меньшее значение, чем общественное положение. Многие из них даже в глаза не видели своих мужей вплоть до самой помолвки. Я один ответствен определить, что лучше для Лайцзе-лу.
Именно в тот момент, когда Саре Эплгейт казалось, что она начинала понимать Сун Чжао, различия во взрастивших их культурах вставали между ними подобно мощной стене, делая невозможным общение.
Чжао вымыл руки и сполоснул рот из кувшина с ароматизированной водой, в которой плавали лепестки роз. Затем позвонил в серебряный колокольчик в форме лягушки, рукоятка которого была из нефрита, и поднялся со своего места.
Через мгновение появились с носилками восемь носильщиков в пурпурной униформе дома Сун. За ними следовал широкоплечий Кай — мажордом, облаченный в черные одежды, на поясе которого висел изогнутый обоюдоострый меч. Лезвие меча, узкое около рукоятки, постепенно расширялось к вершине. Эфес украшали казавшиеся лишенными всякого значения символы. Лишь немногие избранные знали, что архаичные существа, изображенные на твердой поверхности дерева, указывали, что Кай принадлежит к тайному братству — Обществу Быков. Будучи мощной патриотической организацией, общество выступало за процветание Срединного Царства и для достижения своих целей прибегало к любым, в том числе и противозаконным, средствам.
У Сары Эплгейт не было возможности поговорить с Каем с глазу на глаз, но она пристально посмотрела на него.
Кай сразу же понял: Лайцзе-лу, которой оба они были беззаветно преданы, возможно, грозят неприятности. В ответ он едва заметно кивнул.
Обращаясь к гувернантке, Чжао вынес свой окончательный вердикт:
— Запрещаю тебе даже намекать дочери о нашем разговоре, — приказал он, усаживаясь на носилки.
Подобно многим, кто жил на холме и владел прекрасными поместьями, Сун Чжао считал унизительным для человека своего положения добираться пешком через город до своей конторы на берегу реки. Когда носильщики спустились к подножию холма, им пришлось прокладывать путь сквозь массу людей. Улочки Кантона были узкими, по обе стороны большинства из них стояли маленькие домики из глины, камня и бетона. Жилища жались друг к другу, нередко целое семейство ютилось в одной единственной комнате, во многих домах отсутствовали удобства. Печную трубу обычно заменяло простое отверстие в крыше; канавы, вырытые, как правило, позади каждого небольшого строения, использовались как мусорные ямы, куда сваливали все подряд, в том числе и экскременты. Женщины предпринимали героические усилия содержать семейство в чистоте, но выстиранную одежду для просушки приходилось раскладывать на покатых черепичных крышах. Детям негде было играть, кроме как на улицах; стаями шныряли голодные собаки, а многие хозяева держали кошек, чтобы хоть как-то уменьшить численность крыс и мышей. Большей частью дети бегали голыми или в каких-то лохмотьях, игравших роль набедренной повязки.
Площади, где размещались величественные храмы и различные правительственные здания, были просто огромными, вокруг большинства из них росли деревья ли-чжи, считавшиеся священными. Однако и здесь повсюду сновали люди. Танцоры, жонглеры, певцы выступали под открытым небом в надежде заработать хоть несколько монет, а тем временем торговцы предлагали поджаренные орешки, кусочки мяса, нанизанные на небольшие шампуры, или же кусочки хлеба, вымоченные в разбавленном водой молоке буйволицы, а затем поджаренные. Многоликая толпа переполняла открытое пространство, а улицы с гадателями и предсказателями судьбы были запружены настолько, что по ним вообще невозможно было пробраться.
Императорские солдаты, в форме грязно-желтого цвета, со старинными, заряжающимися со стороны дула мушкетами на плечах прогуливались группами по три-четыре человека. Толпа расступалась перед ними. Кай, шедший впереди носилок, прокладывал дорогу, мастерски и без остановки вращая над головой своим огромным мечом.
В отличие от большинства вельмож, Сун Чжао не зажимал нос надушенным платком. Он знал этих людей и, несмотря на разницу в финансовом положении, считал себя одним из них. Запахи человеческого бытия — пота, жарящихся каштанов, лука, чеснока, трав, применяемых как приправа к мясу, которое готовилось на небольших дровяных печах, некоторые из них стояли тут же под открытым небом непосредственно перед убогими домишками — являли собой самую суть Срединного Царства. Преданный подданный императора, разделявший его цели, Сун Чжао презирал тех иностранцев, которые пытались использовать в своих целях неграмотных, трудолюбивых и терпеливых людей, живших надеждой на лучшее будущее. Еще сильнее ненавидел он тех, кто закупал опиум в Индии, и вероломных китайцев, плативших за него серебром. Наркотик, к которому организм привыкал настолько, что не мог более без него обходиться, нес угрозу всему укладу жизни, столь дорогому ему, поэтому Чжао полностью соглашался с наместником, своим другом, что подобную торговлю следует в корне пресечь. Но их мнения существенно расходились относительно путей достижения этого. Наместник намеревался безжалостно карать поставщиков зелья, в то время как Сун Чжао предпочитал проявить в отношении них сдержанность. Эти поставщики, в значительной своей массе, были иностранцами, людьми, чьи военные корабли и пушки превосходили вооружение китайцев, поэтому он предлагал сосредоточить усилия на контрабандистах-китайцах, а также на тех, кто сбывал наркотики беднякам, отбирая у них последние крохи. Проблема может быть решена, если Лин Цзи-сюй не зайдет слишком далеко и не начнет устраивать суды и расправляться с англичанами и французами. Если это произойдет, — а эти «заморские дьяволы» крайне болезненно воспринимают убийства и притеснения своих сограждан, — в этом случае предугадать дальнейшее развитие событий будет попросту невозможно. Необходимо еще раз встретиться с наместником и попросить его, на этот раз гораздо настойчивее прежнего, не озлоблять европейские правительства.
Сидя в носилках, Сун Чжао размышлял, что произошло бы, пойди он сейчас до своей конторы пешком. Наверняка не успел бы и глазом моргнуть, как уже украли бы кошелек и срезали серебряные пуговицы. Не исключено, что можно было лишиться заодно и какой-нибудь части платья, сшитого из дорогого шелка. Несомненно люди, населявшие Кантон, не были преступниками по натуре, однако, пропасть, разделяющая богатых от бедных, столь велика, что обездоленный и голодный люд просто не в силах противостоять искушению.
Носильщики достигли Ворот петиций — похожей на пагоду каменной арки, украшенной драконами — символами императорской власти, и стилизованными хризантемами, которые также считались императорским цветком вот уже двести лет, на протяжении которых маньчжурские завоеватели удерживали власть в Срединном Царстве. Командир первой сотни, несшей охрану ворот, выхватил меч из ножен, он и его солдаты, взяв мушкеты на караул и застыв как изваяния, приветствовали Сун Чжао.
Сун Чжао, польщенный оказанным вниманием, удовлетворенно кивнул, затем сошел с носилок, радуясь возможности размять затекшие ноги, и пошел, минуя помещения иностранных концессий, в свою контору. Ни один из иностранцев, глядя на этого человека средних лет, облаченного в халат из черного шелка, маленькую без полей шляпу и плетеные шлепанцы, не догадывался бы, что это один из влиятельнейших подданных императора Даогуана.
Контора Сун Чжао располагалась на втором этаже самого крупного из трех его складов и почти в точности копировала его домашний рабочий кабинет. Густой ворсистый ковер с изображением символов инь и ян устилал пол, между окнами вились экзотические растения, однако остальные стены кабинета оставались голыми, потому что он пожелал, чтобы ничто не отвлекало его от работы. Убранство кабинета составляли четыре очень больших подушки, на каждой из которых лежало по несколько подушечек меньшего размера. По обе стороны от той, которой пользовался сам Чжао, стояли два больших рабочих стола, каждую ножку которых украшали множество мифологических фигурок. На обоих столах лежали бумаги.
