Мне не посчастливилось убить каймана, но я не вернулся с пустыми руками. Мой мачете был закреплен на спине, чтобы руки были свободными. В одной я нес лук, колчан и стрелы, в другой — пальмовую корзину. Я убил двух змей, и в корзине было проще всего их донести до дома. Они будут отличным ужином для Парайлы.

Дорога домой не заняла у меня много времени, потому что я до этого полностью прорубил ее, когда поднимался к реке. Я остановился лишь раз, когда почувствовал накатывающую усталость, чтобы сделать пару глотков из дождевой лужи и съесть кусочек хлеба — лепешки, который положил мне Парайла перед тем, как я уходил на охоту. Его жена за день до этого пекла их на большом глиняном диске. Мне как всегда не было предложено ничего ни во время того, как она готовила, ни после того, но Парайла дал мне большой кусок, когда она отвернулась, подмигнув.

Если бы я не был принят Парайлой в их карайканское племя, я бы давно уже умер. И не только от анаконды, когда мне было двенадцать. Я бы просто погиб от голода, когда мои родители умерли. Я был белым человеком в их темном туземском мире, всегда был чужаком, никогда бы я не был принят на уровне соплеменника, если бы не Парайла. Я очень отличался от них: цвет кожи, цвет глаз. Мне пришлось приспосабливаться, подстраиваться под них. Я научился поклоняться их богам, духам, оставив позади учения моих родителей.

Я бы никогда не выжил, если бы не доброта Парайлы в первые несколько недель после смерти моих родителей. Он делил со мной все наполовину, кормил меня из своей тарелки, потому что мне отказывали в еде, даже когда его жена ворчала, что еды и так не хватает. Его сыновья все выросли и взяли себе уже по несколько жен, но в племени не было отчетливого лидерства, там уважали старика, поэтому он был вроде главы в племени. В то время большинство людей его племени были за то, чтобы бросить меня умирать. Парайла отказался и взял меня в свой маленький дом, где жил он и его единственная жена, потому что все другие умерли: кто от малярии, кто от укуса бушмейстерской змеи, а остальные просто от старости.

Первое время я был под защитой Парайлы, поэтому все было хорошо, но ведь он не мог всегда быть рядом и защищать меня, поэтому мне пришлось самому налаживать контакты с членами племени. Первые два года я очень переживал, что отличаюсь от них от макушки до пят, но со временем все успокоилось, и различия сгладились. Кроме того, иногда неприязни добавлял тот факт, что я был сыном миссионера, а они пытались изменить языческие взгляды на веру карайканцев. И естественно, это не делало меня популярным.

Я не сомневаюсь, что к моим родителям в племени относились более хорошо только потому, что они приехали не с пустыми руками, а привезли чудеса современного мира. Оружие для более легкой охоты и бытовых нужд: мачете и ножи. Ножницы, чтобы подстригать волосы, казанки для еды, чтобы можно было кушать горячую пищу. Эти дары были с радостью приняты племенем, а взамен люди слушали отрывки из Библии на португальском. Христианство никогда толком не воспринималась серьезно в языческих племенах, в Карайке также, люди слушали их с забавными выражениями на лицах, а многие с усмешкой. Некоторые члены племени даже выучили парочку слов на английском языке, которым их пытались научить мои родители. Но сейчас я могу вам сказать абсолютно точно то, что принесли мои родители, никогда не воспринималось хорошо.

Мне было всего семь лет, когда мои родители решили все за меня и подумали, что я готов ехать с ними по делам миссии в Бразилию с целью приобщить коренное население к христианской вере. Во-первых, я был не очень принят детьми, которые жили в племени. Сначала был немного поражен, что они ходили голыми, а они высмеивали и дразнили меня, потому что я был одет в шорты и в рубашку. Мои маленькие походные ботинки тоже были встречены насмешками, они называли меня r’acha, потому что я не умел ходить голыми ногами в джунглях.

Я выглядел неуместно и странно по сравнению с темнокожими и темноволосыми индейцами, хотя мои волосы и были цвета горького шоколада, мои глаза были голубыми, словно небо. Теперь я все вспомнил, я был точной копией моей матери. Я хотел быть похожим на остальных детей, хотел, чтобы они меня приняли, настолько сильно, что однажды я подбежал к матери полностью голым и попросил у нее разрешения идти играть с детьми из племени в джунгли.

— Мама… могу я пойти вместе с другими детьми поиграть к реке? — спросил я у нее.

Она посмотрела на меня в удивлении, затем спросила, где же моя одежда.

Я ответил ей честно и прямо, что я хочу быть как остальные дети, а они не носят одежды. Она посмотрела озадаченно на моего отца, на что он просто пожал плечами. Он был очень занят постройкой нашей бамбуковой хижины, отчищая землю, сооружая крышу из пальмовых листов, чтобы как можно теснее вступить в контакт с племенем.

— Хорошо, Закариас. Иди играй, но будь аккуратен.

Я запрыгал от радости, и мы все вместе сорвались с места и побежали к реке. Наша деревня была расположена в сорока пяти метрах от реки Амазонки на тот момент. Ходили слухи, что чем ближе подбирались к месту стоянки племени лесорубы, тем дальше мы уходили. Карайканское племя было очень уединенным племенем, туда никто не принимался, они, конечно, приняли подарки от моих родителей: мачете, ножи, лезвия, котелки, лекарства, но они были абсолютно против вмешательства в их культуру современного мира.

Мы играли на мелководье, толкая, визжа и крича, там, где водные растения только доставали до наших щиколоток. Хоть мы были маленькими, мы прекрасно осознавали, какие опасности нас подстерегают в воде: пираньи, аллигаторы, змеи, поэтому мы не горели желанием забираться глубже в воду.

Один из детей толкнул меня, и я упал на задницу, немного захлебываясь в воде. Когда я поднялся, он указал на мой пенис и начал смеяться. Другие дети тоже подошли к нам и начали смеяться, они показывали на маленькую, интимную часть меня, которая делала меня отличной от девочек.

Поначалу мне было непонятно, почему они смеются. Конечно, мой пенис отличался от их достоинств. Из-за цвета кожи, их был темнее, затем тоненький кусочек кожи покрывал их головку, лишь иногда обнажая. Моя головка на пенисе, была совершенно открытой, обнаженной, без кусочка кожи, который бы скрывал ее. Спустя пару лет, я подошел к одному из священников миссионеров и узнал от них, что это называлось обрезание. Он объяснил мне, что когда я был еще ребенком, кожа, которая покрывала головку, была срезана по просьбе моих родителей. Это делалась из медико-санитарных соображений, как позже выяснилось, карайканцы не практиковали такой обычай.

Надо мной смеялись долго после этого, но я тайно усмехался. Мой член был чище, чем их, когда я достиг возраста полового созревания, и мог взять первую свою женщину, я понял, что им больше нравился мой обрезанный член, чем парней из племени. Не только потому, что мой был намного чище и красивее, но он еще был намного длиннее, и я так думаю, ощущался намного лучше.

Наконец, я добрался до деревни, когда уже солнце стало скрываться за горизонтом. Мы находились на этом месте в течение шести месяцев, старательно вычищая от растительности эту часть джунглей, чтобы было легче возвести здесь наш новый дом. Мы переезжали каждые два года на новое место, потому что почва истощалась от выращиваемых культур, или потому что к нам приближались лесорубы. Если честно, нам было все равно, насколько мы были далеки от реки, нежели другим племенам, потому что мы собственно не были заинтересованы в обмене товарами с исследователями.

В деревне было тихо, насколько я знал, вся остальная часть мужчин племени ушла охотиться на тапира, значит, вернется только через несколько дней. Я не пошел с ними, потому что Парайла чувствовал себя плохо, а я не хотел оставлять его одного и уходить далеко. На протяжении долгих лет, что я проживаю в племени, мое мастерство как охотника превзошло большинство других, и меня постепенно начало принимать племя, у меня даже завязались дружеские отношения с некоторыми соплеменниками. После того, как я пошел на мою первую охоту и рискнул жизнью ради них, я был полностью признан всеми, как часть племени. Конечно же, кроме Самайры, которая была последней женой Парайлы, и ненавидела всех без исключения.