2
И хотя был я школьником, но и в те стародавние времена намеревался стать писателем, потому решил превратить сон в тему, написать повесть под названием «Волшебная книга». И она была написана, В моем архиве сохранились и первый, и второй, и третий варианты, безропотно перепечатанные терпеливой и самоотверженной матерью. Я перечитал их недавно… Все-таки тот юноша, мой тройной тезка — не совсем я. Я смотрю на него издалека, как бы в бинокль, оцениваю в перспективе. Смотрю с завистью — все у него впереди, с завистью, но снисходительной. Стиль его мне не нравится, какой-то натужно приподнятый: назойливая романтика. И сюжет весь построен на затягивании, на разжигании аппетита, хотя к столу-то подать нечего, все поиски да поиски, а волшебной книги так и нет.
Начинались же поиски в несуществующей экзотической стране типа «1001 ночи»; местные волшебники творили чудеса, но когда герой сумел войти к ним в доверие, они признались, что сути чудес они не понимают, механически используют приемы, принесенные из отдаленной страны. Герой с приключениями полгода добирался в ту дальнюю страну, там он раздобыл таинственный компас, стрелка его указывала на клад. Опять он брел за стрелкой, перебираясь через годы и воды, наконец, достал со дна морского, ныряя, как в моем сне, не одну книгу, а даже сто одну.
В предисловии к первой прочел грустный рассказ о звездоплавателе (сон у меня был сказочный, но читал-то я все-таки не сказки, а научную фантастику), чья судьба была определена при рождении: всю жизнь до самой смерти он должен был провести в звездолете, доставляя на Землю эту самую книгу, добытую его прадедами на планете волшебников. И деды его везли всю жизнь, и родители везли всю жизнь, и он обязан был везти и обязан был жениться на единственной девушке своего поколения, чтобы детям своим и внукам завещать продолжение нудного полета — лететь, лететь, лететь, доставляя звездную мудрость.
Пожалевши того пожизненного почтальона, герой хотел приступить к переводу «Волшебной книги» на человеческие языки. Не тут-то было. Оттяжки продолжались. Сто книг из ста одной были покрыты непрозрачной пленкой. Первая же содержала две тысячи (цифр не жалел я) математических головоломок. Только решив их, проявив упорство, сообразительность, ум и культуру, можно было узнать состав, растворяющий пленку, прочесть, наконец, желанный текст.
Что же касается содержания ста томов звездной энциклопедии, я написал только, что первые пять излагали уже известные на Земле законы природы и общества (опять оттяжка!), далее шли тома производственные, о силах и машинах, за ними — о лечении всех болезней, об искусственных органах и даже об оживлении мертвых (грамотный мальчик, начитался научной фантастики!). Затем следовало описание чудес, но лишь после изучения 41-го тома начинающий волшебник мог создавать иллюзию превращений, видимо, гипноз подразумевался… а подлинные чудеса творил, только закончив чтение 101-го тома.
И на том рукопись кончалась. А что еще мог сообщить миру десятиклассник о сути чудотворчества?
3
Задним числом оглядываясь на прожитую жизнь, вижу я, что принадлежу к числу везучих счастливчиков, которым удается осуществить юношеские мечты. Мечтал стать писателем и стал писателем, выстроил на полке стопку книг… все больше фантастика, все о научно-волшебном деле. И вижу, что не оставила меня юношеская тема. Вот и во взрослом рассказе «Функция Шорина» герой так себе рисует идеальное возвращение из звездного путешествия:
«Стремительно сменяются цифры на табло. Сегодня скорость 20 тысяч километров в секунду, завтра — 19 тысяч, послезавтра — 18 тысяч… Желтоватая звезда впереди превращается в маленькое ласковое солнышко, на него уже больно смотреть. Экспедиция возвращается с победой. Удалось дойти до Тау, удалось найти там товарищей по разуму. Их опыт, записанный в толстенных книгах, лежит в самой дальней камере — драгоценнейший клад из всех добытых кладов.
Там сто книг, посвященных разным наукам. Два тома математики. Только половина первого тома пересказывает то, что известно на Земле. Тома физики… химия, геология. Тома науки о жизни. Психология… история, теория искусства, экономика… Производство… производство… производство. И вдруг совершенно неведомые, сказочные науки: омоложение и оживление, наука о сооружении гор и островов. Реконструкция климата. Реконструкция планетных систем. Теория любви, теория счастья. Изменение внешности и характера. Искусство превращений…»
Как видите, и здесь сто томов звездной премудрости, и здесь искусство превращений в конце списка. И я не упрекаю себя в однообразии. В самом деле, что можем мы получить самого ценного у старших братьев по разуму? Не машины, не золото, не лекарства. Информация дороже всего. Дайте рецепт панацеи, мы сделаем ее сами.
В следующем моем романе «Приглашение в зенит» герой, добравшись до чужой цивилизации, просит у нее именно информацию, «Свод знаний».
«Я уже давно подумывал, чтобы захватить этот «Свод», — рассказывает он. — «Свод знаний» — нечто среднее между комплектом учебников и энциклопедий, Портативные книжечки — сто один том убористым шрифтом. Там все систематизировано: факты, теории, открытия, формулы, конструкции. Так и было задумано у меня: после первых восторгов встречи на Земле сяду я за свой стол, водружу машинку и, заправив страничку, начну переводить строка за строкой… С утра перепечатаю страничку и сразу — в Академию наук. Вслух прочтем, специалисты заспорят: как понимать, как истолковать? А я скажу:
— Помнится, когда я был в Звездном Шаре…
Блаженная перспектива!
Но звездожители разрушают мечту:
— Вы считаете это целесообразным? — спрашивают они. — У вас так принято? В школах дают решебники вместо задачника? В «Своде» решения всех земных задач на тысячу лет вперед. Вы же отучите думать землян.
И заключают:
— Нет, мы не дадим вам «Свода».
Подразумевают: на бога надейся, а сам не плошай!
Если нужны тебе звездолеты, изобретай!
Если нужна сверхатомная энергия, ищи!
Если остро необходимо превратить лягушку в царевну, учись превращать, создавай теорию и практику превращений!
4
И раз написал я о волшебной книге с рецептами, и второй раз написал, и в третий, а тема не исчерпалась, сидела, как заноза. И вот недавно открылся новый поворот.
Я работал над научно-популярной книгой о перспективах науки, всех наук; не оставляла меня тяга к всеобъемлющему, всеобзорному, за горизонт уходящему. Так и называлась книга «Виднеется за горизонтом». Я написал главу о горизонтах астрономии, вплоть до пульсаров, квазаров, Вселенной, замкнутой или незамкнутой. Написал главу о горизонтах микрофизики, вплоть до неисчерпаемого электрона, кварков, глюонов и вакуума, который «нечто по имени Ничто». Написал главу о времени, вплоть до начала времен в Большом Взрыве. Написал главу об энергии вплоть до максимальной Е = mc2 и главу о скорости вплоть до предельной — скорости света. Все написал. Потом, как водится, рукопись послали на отзыв. Очень старательный рецензент трудолюбиво сделал мне сто замечаний по первым ста страницам (роковая цифра сто, никак не могу я преодолеть ее). А сто первое замечание как раз и было насчет превращений. Рецензент упрекал меня, что я изобразил природу статически и не дал главу об изменениях.
А в самом деле, почему не дал?
Во-первых, потому, что всякое знакомство с природой начинается с описания неизменных тел. Естественно, прежде чем менять, нужно еще разобраться, что именно меняешь.
А во-вторых… по какому учебнику излагать? Как называется наука об изменениях, превращениях?
Существует старинная, заслуженная, прекрасно разработанная и точная наука о свойствах, движении и взаимодействии неизменных тел — механика. Конечно, в основе ее лежит некое упрощение, неизменности нет в природе, изменения механика выносит за скобки. Все правильно, не стоило сразу окунаться в двойные сложности. Итак, движение неизменных. Но есть ли под пару механике наука об изменениях неподвижных тел?
