– Об этом не может быть и речи! – отрезала она. – Кто тебя будет вытаскивать из-под доски, когда она перевернётся?

Берегиня пожаловалась Доуги, но тот только пожал плечами.

Шаг второй. Продолжение. Счистив старый воск, Берегиня проверяла, не появились ли на поверхности доски трещины, зазубрины или другие повреждения. Если они обнаруживались, то Доуги доставал свой набор для ремонта и чинил доску. Это был самый ответственный момент. Если повреждение останется незамеченным и его не устранить, то доска сильно впитает воду, станет тяжёлой и ею будет гораздо труднее управлять.

«О-о-очень важно ув-в-в-видеть трещинки», – говорил Доуги. И она старательно искала. Сёрфингисты постоянно оставляли трещинки и зазубрины на досках, особенно когда напарывались на подводную косу. Выдавая доски, Доуги всегда предупреждал спортсменов насчёт косы. То есть насчёт скалы де Вака.

Шаг третий. Теперь на доску надо было нанести свежий воск. Это был тоже очень ответственный момент. Берегиня знала, что если базовый слой нанесён неправильно, то работа пойдёт насмарку и всё придётся переделывать. Доуги учил её, что главное – наносить воск в правильном направлении: сначала вдоль – «от к-к-к-кончика носа до к-к-к-кончика хвоста», а потом поперёк – «от к-к-к-края до к-к-к-края». Берегиня брала кусочек воска для базового слоя и короткими, точными мазками наносила его на всю поверхность доски. Воск был клейким, липким, и точно такой же – клейкой, липкой – становилась поверхность доски. «Тогда будет с-с-с-сцепление с-с-с-сёрфингиста с дос-с-с-ской», – объяснял Доуги. Если бы доска была гладкой, то она выскользнула бы из-под ног спортсмена во время катания. Не успел оглянуться – и ты в воде!

Шаг четвёртый, и последний. Наносим верхний слой воска. Тип покрытия тут зависит от температуры воды. Обычно в Мексиканском заливе она около двадцати пяти градусов и только зимой может опуститься до пятнадцати, а то и до десяти. Поскольку работа Берегини начиналась поздней весной, она чаще всего пользовалась воском для тёплой погоды. Он был нежно-розового цвета и тихонько поскрипывал, когда Берегиня накладывала его поверх базового слоя. Но если вдруг наступало похолодание, то нужно было доставать другой воск – с лёгким банановым запахом.

У Доуги в «Автобусе» был целый мешок с разными упаковками воска.

Вся эта работа – скрести, счищать, вощить доски от кончика носа до кончика хвоста, от края и до края нежно-розовым или пахуче-банановым воском – была отличным упражнением. Руки у Берегини стали сильными, мышцы окрепли.

Всё это пригодится ей сегодня ночью, когда она будет управлять шлюпкой.

Берегиня опустила руку за борт шлюпки и поболтала пальцами в воде. В эту тёмную тихую ночь поверхность пруда была гладкой и тускло поблёскивала, как огромное зеркало.

– Пусть скорее, скорее начнётся прилив! – прошептала она. И, помолчав, добавила: – Дурацкие, дурацкие крабы!

Вода казалась прохладной по сравнению с тёплым ночным воздухом. Она знала, что все десять крабов там, внизу. Утром она видела, как они, один за другим, торопливо бежали к воде. Настоящий парад крабов.

Внезапно она вспомнила, как они сердито щёлкали клешнями, и поскорее отдёрнула пальцы. Засунув мокрую руку в карман, она нащупала там деревянную фигурку Йемайи. Берегиня впопыхах сунула её в джинсы, когда тайком убегала из дома.

Йемайя – владычица морей, повелительница русалок, одна из семи фигурок, которые вырезал из дерева месье Бошан. Берегиня звала их «мерлинги», и Йемайя была самой любимой из них.

– Йемайя, – прошептала Берегиня и тихонько погладила деревянную статуэтку.

На корме шлюпки тоненько заскулил пёс Верт. Берегиня ласково потрепала его по голове.

Внезапно порыв ветра ударил ей в лицо. Берегиня поёжилась. Ветер. Это неспроста. Это напоминание.

Нет, конечно, дело было не только в крабах. Надо признать, что тут поработала целая компания: кот Синдбад, щенок Второй, чайка Капитан и пёс Верт. «Зверьё», как называл их Доуги. Четвёрка мохнатых и пернатых тоже внесла свою лепту во всю эту историю.

– Да-да! – сказала она Верту, который был явно недоволен происходящим. – Без тебя тоже не обошлось!

И тут налетел новый порыв ветра.

Ну ладно, если уж быть до конца честной, то свалить всё только на зверьё не выйдет. Увы и ах! Если быть совсем-совсем честной, то тут не обошлось и без доли её вины, пусть самой малости, самой крошечки, самой-самой крохотулечки!

– Дурацкие крабы! – громко сказала она и снова перегнулась через борт шлюпки, высунула язык, нахмурила брови и состроила крабам сердитую физиономию.

Пусть видят! Наверное, они и увидели, хотя было так темно, что она даже не могла разглядеть собственного отражения в зеркально-гладкой воде. Она и сама знала, что толку в этом не было никакого. Подумаешь, сердитая физиономия! Ну и что? Мало ли она на своём веку перевидала сердитых физиономий! Берегиня легла на дно лодки и стала смотреть в чёрное небо. Крупные сахарные звёзды лукаво подмигивали и хитро улыбались ей.

«Ну, где же ты, ленивица луна? – подумала она. – Выходи скорей!»

Берегиня знала, что луна всегда выходит после захода солнца. Но закат был уже давно! Ей казалось, что прошла целая вечность. И тут она вспомнила, что говорил месье Бошан: «Голубая луна всегда кокетничает. Она испытывает наше терпение. Она любит прятаться за облачной грядой, отсиживаться за песчаными дюнами. Голубая луна… Она никогда никуда не спешит».

Сегодняшний день начинался вовсе не с сердитых физиономий, наоборот – с радостных улыбок. Проснувшись, Берегиня зашла на кухню и оказалась там одновременно с Доуги, который вернулся с улицы, держа в руках алюминиевый бак. Берегиня знала, что в нём сидят злые, щёлкающие клешнями крабы. Синь уже вовсю помешивала в кастрюле соус ру для густого супа гумбо. Берегиня заглянула в бак, чтобы пересчитать крабов. И вдруг… по спине её внезапно пробежал озноб.

– П-п-п-привет, соня! – весело подмигнул ей Доуги, и она, позабыв про странный озноб, подмигнула ему в ответ:

– Приветик!

Наконец-то настал этот день! Осталось всего несколько часов – и наступит ночь, которую она ждала целое лето. Тринадцатое полнолуние. Ночь голубой луны! Ночь супа гумбо! Ночь душистого цереуса, что растёт в саду месье Бошана! И ночь ещё одного события. И это событие было самым радостным для Берегини. Доуги должен был спеть для Синь песенку, в которой всего три слова. Он репетировал её, подыгрывая себе на нежно мурлыкающей маленькой гавайской гитаре-укулеле: «Будь моей женой!»

Берегиня, натирая воском сёрфборды, частенько слышала, как Доуги напевает эту простую песенку. Он всегда исполнял её, когда Синь не было поблизости, просто пел и пел: «Будь моей женой! Будь моей женой!» – и, что удивительно, слова выходили у него такими приятными, нежными, ладными – без всякого заикания.

Увидев Доуги рано поутру на кухне, Берегиня сразу подумала: «Интересно, что скажет Синь, когда услышит заветную песенку? Что она решит? Что ответит? Да или нет?» Это был главный вопрос. И Берегиня надеялась, что Синь скажет «да». Она очень надеялась на это.

Тогда Доуги станет ей почти что отцом, потому что Синь была ей почти что матерью. Вот будет здорово! Берегиня от радости чуть не выпалила всё это вслух, но вовремя прикусила язык. Однако её так и тянуло запрыгать от радости или запеть во всё горло. Но она только скрестила на счастье пальцы и лукаво улыбнулась Доуги. Берегиня знала его давным-давно, с самого своего рождения. А родилась она, как известно, в воде. «Точь-в-точь как д-д-д-дельфинёнок!» – говорил Доуги.

В это время щенок Доуги по кличке Второй встал на задние лапы и начал потешно служить, умильно поглядывая на хозяина. Берегиня наклонилась и погладила его по пятнистой, бело-чёрной голове.

– Т-т-т-там надо почист-т-т-тить пару досок, – сказал ей Доуги.

Берегиня радостно кивнула. Вот и отлично! Значит, в её красном кошельке прибавится ещё денег, так что к концу дня у неё уже будет капитал в сорок четыре доллара. Это же целое состояние! Нет, определённо сегодня счастливый день! Доуги меж тем подхватил Второго и направился к выходу.