– Проводите нас к пациенту, – ровным голосом распорядился он.

Они прошли по коридорам, отделанным выкрашенной салатовой краской штукатуркой, потрескавшейся и облупившейся, освещенным тусклыми люминесцентными лампами. Пол был чистым, но пожелтевшим от бесконечного мытья. Медсестры в марлевых повязках, закрывающих лица, ухаживали за больными, одетыми в сине-белые полосатые пижамы, чем-то напоминающие тюремную одежду.

Пройдя через металлические двери, они оказались в отдельной палате. Просторное помещение могло вместить не меньше десяти больных, однако лишь один человек лежал на единственной койке, накрытый грязной белой простыней.

Воздух в палате был спертый и зловонный.

– Вижу, вы не меняли ему белье, – заметил Тан.

– Вы сами так мне приказали.

Еще одно очко в его пользу, о чем доложит осведомитель. Цзинь Чжао был арестован десять месяцев назад, однако во время первого же допроса у него произошло кровоизлияние в мозг. Впоследствии он был обвинен в государственной измене и шпионаже, и Верховный суд в Пекине признал его виновным по всем статьям – заочно, поскольку он все это время оставался здесь, находясь в коме.

– Больной точно в таком же состоянии, в каком был во время вашего предыдущего визита, – сказала врач.

Пекин находился почти в тысяче километров к востоку, и, по всей видимости, это расстояние придавало женщине храбрости. «Можно лишить войско главнокомандующего, но нельзя отобрать у самого последнего крестьянина его мнение». Очередная глупость Конфуция. На самом деле правительство могло отобрать у любого человека его собственное мнение, и дерзкой сучке в самом ближайшем времени предстояло испытать это на себе.

Тан подал знак, и один из офицеров в форме отвел врача в противоположный угол палаты.

Министр приблизился к койке.

Мужчине, неподвижно застывшему под простыней, было за шестьдесят, его длинные грязные волосы спутались, исхудавшее тело и впалые щеки напоминали труп. Лицо и грудь были покрыты синяками и ссадинами, к венам на обеих руках были подсоединены капельницы. Аппарат искусственного дыхания подавал воздух в легкие.

– Цзинь Чжао, вы были признаны виновным в измене Китайской Народной Республике. Вам вынесли приговор, после чего вы подали прошение о помиловании. Я должен сообщить вам, что Верховный народный суд отклонил ваше прошение и подтвердил назначенное наказание в виде смертной казни.

– Он не слышит ни слова из того, что вы ему говорите, – произнесла из противоположного угла врач.

Тан не отрывал взгляд от койки.

– Возможно, однако эти слова должны быть произнесены. – Обернувшись, он посмотрел женщине в лицо. – Таков закон, и должны быть соблюдены все необходимые формальности.

– Этот человек даже не смог присутствовать на суде, где вершилась его судьба! – выпалила женщина. – Вы не выслушали то, что он мог бы сказать в свою защиту.

– Его представителю была предоставлена возможность представить все доказательства.

Побледнев от гнева, врач в отвращении тряхнула головой:

– Вы хоть сами понимаете, что говорите? У этого представителя не было возможности даже переговорить с Чжао! Какие доказательства он мог представить?

Министр не мог решить, является ли осведомителем кто-то из его помощников или один из офицеров. Теперь уже ни в чем нельзя быть уверенным. Тан знал только, что его доклад Центральному комитету будет не единственным, поэтому он решил действовать наверняка.

– Вы уверены? Чжао ни с кем не связывался?

– Его избили так, что он с тех пор больше не приходил в себя. У него поврежден головной мозг. Он никогда не очнется от комы. Мы поддерживаем его жизнь только потому, что так приказали вы… прошу прощения, Центральный комитет.

Тан увидел в глазах женщины отвращение – нечто такое, с чем в последнее время он сталкивался все чаще и чаще. Особенно имея дело с женщинами. Почти весь персонал клиники, врачи и медсестры, были женщинами. Да, со времен революции Мао женщины сделали большой шаг вперед, однако сам Тан по-прежнему придерживался правила, которому его научил отец. «Мужчина не говорит о делах в своем доме, а женщина не говорит о делах за пределами дома».

Эта врачиха, работающая во второстепенной государственной клинике, не способна понять, какая огромная ответственность лежит на его плечах. Пекин управляет страной, которая протянулась на пять тысяч километров с востока на запад и больше чем на три тысячи километров с севера на юг. Значительную ее часть занимают безлюдные горы и пустыни, одни из самых суровых мест в мире, и всего десять процентов земель пригодны для сельского хозяйства. Здесь проживает почти полтора миллиарда человек – больше, чем в Америке, России и Европе, вместе взятых. Но только шестьдесят миллионов из них являются членами Коммунистической партии Китая – меньше трех процентов от общей численности населения. Главврач клиники состоит в партии, она вступила в нее больше десяти лет назад. Министр проверял. В противном случае ее ни за что не назначили бы на эту высокую должность. На такой статус вправе рассчитывать только члены партии, представители титульной национальности хань. Хань составляют подавляющее большинство населения Китая, а остальные жалкие проценты рассеяны по пятидесяти шести мелким народностям. Отец главврача занимал высокую должность в руководстве провинции; преданный член партии, он участвовал в революции 1949 года и был лично знаком с Мао Цзэдуном и Дэн Сяопином.

И тем не менее Тан должен был исключить любые недоразумения.

– Цзинь Чжао был всем обязан народному правительству. Однако он решил помочь нашим врагам…

– Какой ущерб мог причинить народному правительству шестидесятитрехлетний геохимик? Объясните, товарищ министр. Я хочу знать. И что он может сделать сейчас?

Министр взглянул на часы. Вертолет, который должен будет доставить его на север, уже ждет.

– Чжао не был никаким шпионом, – продолжала врач. – Не был никаким изменником. Чем он на самом деле провинился, товарищ министр? Как можно оправдать то, что человека жестоко избили и у него произошло кровоизлияние в мозг?

У Тана не было времени обсуждать то, что уже было решено. Осведомитель решит судьбу этой женщины. Меньше чем через месяц ее переведут на другое место – несмотря на высокое положение отца, – скорее всего, на тысячи километров на запад, на отдаленную окраину, где можно похоронить любые проблемы.

Повернувшись к второму офицеру, Тан подал знак.

Офицер достал из кобуры пистолет, подошел к койке и выстрелил Цзинь Чжао в висок.

Тело дернулось и затихло.

Аппарат искусственного дыхания продолжал нагнетать воздух в мертвые легкие.

– Приговор приведен в исполнение, – объявил Тан. – В присутствии представителей народного правительства, военных и… главного врача этой клиники.

Он показал, что пора уходить. Убирать в палате предстоит персоналу клиники.

Тан подошел к двери.

– Вы только что застрелили беспомощного человека! – крикнула ему вдогонку врач. – Вот во что превратилось наше правительство?

– Вы должны быть признательны, – сказал министр.

– За что?

– За то, что правительство не вычтет из бюджета вашей клиники стоимость одного патрона.

С этими словами он вышел.

Копенгаген

13.20

Покинув свой книжный магазин, Малоун вышел на Хейбро-Пладс. Небо оставалось безоблачным, воздух был приятный и свежий. Стрёгет, цепочка пешеходных улиц с бесконечными рядами магазинов, кафе, ресторанов и музеев, оживленно бурлила.

Малоун решил проблему того, что принести на встречу, просто схватив с полки первую попавшуюся книгу и засунув ее в пакет. Судя по всему, Кассиопея решила привлечь его, чтобы выиграть немного времени. Неплохая идея, вот только обман не удастся тянуть бесконечно долго. Малоуну очень хотелось знать, во что ввязалась Кассиопея. Начиная с прошлого Рождества, они приезжали друг к другу в гости, несколько раз обедали вместе в разных местах, обменивались телефонными звонками и сообщениями по электронной почте. В основном все это было связано со смертью Торвальдсена, причинившей боль обоим. Малоун до сих пор не мог поверить в то, что его лучшего друга больше нет в живых. Каждый день он ждал, что замкнутый пожилой датчанин войдет к нему в магазин, готовый завести оживленный разговор. Ему до сих пор было горестно, что его друг умер, уверенный в том, что его предали.