Анатоль нимало не сомневался, что сумеет довести миссию до конца: опыт и терпение сделали из него меткого стрелка. Выбор судьбы вряд ли мог пасть на более подходящего человека.

Он наблюдал за приготовлениями у алтаря со спокойным любопытством. Злополучные свидетели, которых пытали в ходе Чрезвычайного Суда — со времен, когда появились первые упоминания о черной мессе — сообщали об обрядах, проводимых над нагими, окропленными кровью, телами блудниц. За эту деталь жадно ухватились последующие поколения, передавая ее во время очередных разбирательств. Но в данном случае не было даже намека на подобное. Алтарь окутывал черный шелк, с вышитыми на нем изображениями статуй: человеческие тела с головами горгулий. У одной был гребень и клюв, у другой — рожки. Но самой уродливой казалась центральная фигура, вышитая на ткани — сатир с бараньей головой, а во лбу сверкает третий глаз. Остальное казалось совершенно обыденным: серебряный кубок, довольно скромного размера, то же самое касалось и диска. Даже водруженное поверх шелка распятие выглядело бы обычным, если бы не стояло вверх ногами.

«Ритуал превращен в рутинный, — думал Анатоль, желая одного: чтобы нога не ныла так сильно. — От сексуальных извращений отказались в пользу более основательной жестокости. Когда испорченные жрецы играли с нагими телами, все слухи об убитых младенцах оставались слухами, но теперь убийства стали реальностью. Привлечение столь многих инструментов для убийства пошло бы на пользу шантажисту, но что заставляет месье Асмодеуса стремиться накопить такую силу? Становится ли он богаче от этого — или просто набирает мощь и авторитет ради них самих?»

Гордыня, припомнил он — вот главный грех, ставший причиной падения Сатаны. Не похоть, не алчность, не чревоугодие, не гнев и уж, конечно, не лень — но гордыня, сопровождаемая завистью. Казалось абсурдом, что гордыня могла сподвигнуть человека на зверское убийство невинных душ, но разве не этот смертный грех — в не меньше степени, нежели алчность или гнев — привели к настоящей резне в долине Соммы и Пассенделя, при Ипре и Моне? Был ли Асмодей таким уж чудовищем в сравнении с Клемансо и Фошем, Ллойд-Джорджем и Хэгом, кайзером и Людендорфом? И стоит ли осуждать поклонение дьяволу, когда столь возмутительные вещи вершатся во имя Господа?

«Это не решение вопроса о Божественном всемогуществе, — думал Анатоль, — если обращаться к его извечному врагу. Мы должны быть достаточно сильны, чтобы обратиться к факту Вселенной без Бога, где вся сила принадлежит человечеству».

Мысль эта была здравой и разумной, но в тот же самый момент в голове промелькнуло воспоминание — память о кошмаре, участником которого был сам Анатоль, когда разделял мысли и чувства Асмодея до момента, когда…

Он отогнал воспоминание прочь, охваченный ужасом.

«Я — машина, — напомнил он себе. — Я здесь для того, чтобы выполнить задание. Ничего не получится, если стану слишком много думать».

Спустя довольно длительное время, казалось, внизу все было готово. Помощники заняли свои места. Перешептывания среди прихожан замерли, уступив место благоговейному ожиданию. Анатоль переменил позу, устроив руки так, чтобы быть готовым в любую минуту нажать на курок. Во рту пересохло, а когда он попытался смочить язык слюной, его поразил неприятный вкус. Как будто рот наполнился дезинфицирующим раствором. Головокружение усилилось, но он сохранял контроль над ситуацией.

Самозваный Асмодей появился на ступенях, ведущих из склепа. Поразительная фигура: очень высокий, мускулистый, но в каждом движении сквозит грация. Абсолютно голый череп странной формы: с обеих сторон необычные выступы, словно наметившиеся рожки. Анатоль подумал, что они, должно быть, искусственные, но с такого расстояния доказать это было невозможно. Облачение сатаниста — черное, но сзади и спереди вышито красным изображение перевернутого креста.

Анатоль едва не поддался искушению подождать еще немного, дабы подробнее изучить пародию на мессу, свидетелем которой стал, но он решительно отверг это искушение. Он здесь для того, чтобы исполнить миссию — как можно быстрее и эффективнее. Любопытство — еще не повод откладывать задуманное. Затяни он ожидание до момента, когда внесут приговоренного к жертвоприношению ребенка, — и вина ляжет на его плечи, не меньшая, чем вина собравшихся прихожан. Он не желал этого. Он не станет играть в эти игры, ибо ему надлежит стать мечом правосудия. И теперь, когда Асмодей явил себя во плоти, ждать больше нечего.

Когда высокий мужчина отвернулся от алтаря, совершая поклонения изображениям справа, слева и в центре, Анатоль поднял винтовку.

Он не мог удерживать ствол во всю длину в равновесии на балконе, ибо это было слишком близко, пристроив верхнюю часть на левой руке, и, таким образом, ружье не двигалось. Он посмотрел на мушку, как делал это уже тысячу раз. Хотя человек, величавший себя Асмодеем, находился на расстоянии не меньше тридцати метров, цель казалась неправдоподобно близкой по сравнению с условиями, в которых ему обычно приходилось стрелять.

Первая пуля, как было известно Анатолю, должна быть направлена в сердце; тогда попадание в любое место торса будет эффективным. Но сейчас он чувствовал, что мог бы выстрелить прямо в сердце. Тогда, учитывая угол падения жертвы, вторую он сумеет направить в голову, дабы быть абсолютно уверенным в своей точности.

«Станет ли убежденный сатанист бояться смерти, когда поймет, что она неизбежна? — размышлял Анатоль, держа палец на курке. — Станет ли ждать встречи со своим хозяином в Аду с таким же оптимизмом, как добрый христианин, предвкушающий лицезреть святого Петра у врат рая? Может ли его уверенность быть сильнее, принимая во внимание тот факт, что негодяю легче уверовать в свою злонамеренность, нежели святому — в собственную добродетель?»

Лже-священник слегка повернулся, и Анатоль замер, ожидая, когда грудная клетка злодея окажется в благоприятной позиции для выстрела.

Больше медлить было нельзя.

Слова лже-мессы отчетливо доносились до него. Асмодей обладал странным скрипучим голосом. Он говорил по-французски, не по-латыни, но акцент выдавал в нем англичанина. Анатоль пытался не слушать. Это просто шум, если не обращать внимания на слова, которые, произносимые наоборот, ничего не означают.

Он выстрелил.

Звук зловещим эхом отразился от стен, усиливаясь и множась, словно то был не одиночный винтовочный выстрел, а пулеметная очередь.

Анатоль наблюдал, совершенно без эмоций, как выстрелом сатанинского жреца отбросило назад, ноги подогнулись, руки беспомощно описали полукруг. Асмодей упал точно в той позе, в какой и предполагал Анатоль. Анатоль спокойно подтянул назад ствол винтовки, сдвинувшийся в результате отдачи. Переставил ударник и прицелился в лицо англичанина с открытым ртом. Скорее, в рот, нежели в лоб, хотя расстояние позволяло совершить выстрел между глазниц.

Забыв обо всем на свете, кроме своей цели, он выстрелил снова.

Можно было не ждать так долго, чтобы удостовериться в результате, но он обнаружил, что все еще ждет, сверля взглядом нетронутые черты лица жертвы. Три или четыре секунды должны были пройти, прежде чем он начал спрашивать себя, как сумел он промахнуться, как смогла пуля отскочить в сторону. Он почувствовал, как все дрожит перед глазами, в голове словно мурашки поползли — словно его самого ранило, и сейчас хлынет кровь.

Он выстрелил снова, но на сей раз слишком поспешно. Поэтому и не удивился тому, что ничего не вышло. Он действовал не так, как автомат, позволил себе поспешить и совершил обычную для любого человека ошибку, но знал: это не оправдание перед лицом Божества.

Ход, ведущий из бокового придела в укрытие, был узким и извилистым, дверь открывалась с трудом, но времени, за которое Анатоль совершил второй и третий выстрелы, оказалось достаточно, чтобы внизу сумели отреагировать. Он услышал шаги по каменным ступеням, вскочил и повернулся навстречу преследователям.

Разумеется, ему было известно, что убежать нет ни малейшей возможности. Устройся он внизу, рядом с центральным входом, можно было выстрелить один раз — или даже два — и еще осталось бы время на побег. Он сумел бы отшвырнуть в сторону тех, кто встанет у него на пути, но, в то же время, внизу его легко могли обнаружить до начала выполнения задания. А здесь, в убежище, он имел великолепную возможность для меткого выстрела и укрытие — это его устраивало. Он даже не пытался строить планы относительно дальнейших событий.