Во время этих приготовлений я улучил минутку и подошел к миссис Сальтильо. Мне показалось, что, узнав меня, она слегка вздрогнула, но, здороваясь, была, как обычно, безукоризненно вежлива и невозмутима.
— Вы здесь давно? — спросила она.
— Только что приехал, — смеясь, отвечал я. — Как раз подоспел к землетрясению.
— Ах, так и вы его почувствовали? Я тут рассказывала дамам, как наш замечательный геолог профессор Бригс уверил меня, что сейсмические колебания в Калифорнии имеют очень дальний очаг и редко представляют собой серьезную опасность.
— Весьма отрадно, наверное, когда в такой момент можешь рассчитывать на поддержку геологии, — не сдержался я, хоть не имел ни малейшего представления о том, кто был мужчина, которого я видел, и не заметил среди присутствующих никого, похожего на профессора. До нее же, по-видимому, скрытый смысл моих слов не дошел вовсе.
— А где Энрикес? — продолжал я. — Ему этот сегодняшний пикник пришелся бы по вкусу.
— Энрикес сейчас на ранчо Сальватьерра, которое он недавно купил у своего двоюродного брата.
— Ну, а ребенок? Разве не прекрасный случай повесить его сегодня ночью на секвойю прямо в колыбельке!
— Мальчик больше не в колыбели, — живо отозвалась миссис Сальтильо. — Он вышел из стадии куколки и теперь развивает свои окрепшие конечности на свободе. Он остался с отцом. Я не одобряю, когда детей помещают в беспорядочную обстановку гостиницы. Я и сама нахожусь тут лишь затем, чтобы пополнить свои запасы озона, как показано при мозговом истощении.
Она была так прелестна в своем сером платье, так строга и подтянута — совсем как прежняя благовоспитанная мисс Мэннерсли, — что я ни о чем другом и думать не посмел, кроме как о ее умственном истощении, которое, кстати сказать, отнюдь не вызвало у нее душевной депрессии. Меж тем мне ясно было, что все это не добавляет ничего нового к тому, что мне известно о положении дел Энрикеса, если только вся история, рассказанная маклером, не выдумка. Однако расспросить подробнее я не решился.
— Вы не помните профессора Бригса? — вдруг спросила она.
Этот вопрос мгновенно пробудил во мне подозрения, внушенные мимолетной сценой в соседней комнате; я почувствовал, что краснею. Она, кажется, ничего не заметила и держалась по-прежнему как ни в чем не бывало.
— Как же, помню. Он здесь?
— Да, и это мне так неприятно. Видите ли, после истории с членами правления и ухода Энрикеса из «Эль Болеро» я, несмотря на то, что Энрикес со свойственной ему запальчивостью поступил, быть может, несколько опрометчиво, на людях, естественно, становилась на сторону мужа, ибо, сохраняя нашу личную независимость неприкосновенной, мы верим в полное единение перед лицом общества.
— Но какое отношение имеет к делам компании профессор Бригс? — перебил я.
— Профессор состоял при правлении научным консультантом по вопросам геологии, и именно его доклад или совет послужил причиной того, что Энрикес выступил против членов правления. Речь шла о принципе, затрагивающем честь Энрикеса, а ведь для испанца честь превыше всего.
— Расскажите мне, что произошло, прошу вас, — взмолился я. — Мне так хочется узнать всю правду.
— Так как меня при этом не было, — отозвалась миссис Сальтильо с едва заметным холодком, как бы в укор за мою неуместную горячность, — я не могу ничего вам сообщить. Это значило бы пересказывать слухи, причем более или менее ex parte[19]. Я не одобряю пересудов.
— Но что говорил Энрикес вам? Это-то вы уж, наверное, знаете.
— Что муж говорит жене — или, быть может, следовало бы сказать: один компаньон другому — является сугубо конфиденциальным, и вы, разумеется, не могли предположить, что я стану предавать это огласке. Достаточно, что я осталась удовлетворена. Я вообще не заговорила бы с вами на эту тему, если б вы не были знакомы с профессором через меня и Энрикеса и я не хотела бы избавить вас от неловкого положения, в которое вы попали бы, подойдя ко мне с ним вместе. В остальном, хоть вы и друг Энрикеса, это никак не должно влиять на ваше знакомство с профессором.
— Да пропади он пропадом, этот профессор! — вырвалось у меня. — До него-то мне что за дело!
— В таком случае мы с вами расходимся во взглядах, — отчеканила миссис Сальтильо. — Он человек определенно даровитый, и прекратить общение с ученым столь своеобразного склада ума и столь широкого образа мыслей — большая утрата.
Тут к ней подошла одна из дам, и я побрел прочь. Наверное, это было очень неблагородно и очень нелогично, но наш бесплодный разговор снова навел меня на мысль о загадочном видении, мелькнувшем передо мной несколько часов назад. Я жадно вглядывался в лица, отыскивая профессора Бригса, но когда, наконец, столкнулся с ним и равнодушно кивнул ему в знак приветствия, то обнаружил, что не могу опознать в нем таинственного спутника миссис Сальтильо. Да и вообще какие у меня основания подозревать профессора, когда она сама открыто заявила, что избегает его? Но тогда кто же это мог быть? Я видел этого человека считанные секунды, пока распахнулась и вновь захлопнулась дверь. Я видел в конце концов не более как смутные очертания мужской фигуры, бесшумно скользнувшей мимо моей двери. А что, если все это мне померещилось? Достаточно ли четко я был способен в те минуты воспринимать окружающее — ведь я к тому же только что очнулся от сна, — чтобы полагаться на свои чувства? Разве я сам не посмеялся бы, услышав подобную историю от Юрении или хотя бы самого Энрикеса?
Когда я возвратился в гостиницу, портье протянул мне телеграмму.
— Здорово тряхануло по всему штату, — с готовностью сообщил он. — Все шлют известия и осведомляются о своих друзьях. Что-нибудь новенькое?
Он застыл с выжидающим видом, пока я вскрывал телеграмму. Она была переадресована мне из редакции «Дейли эксельсиор», на ней стоял штамп «Ранчо Сальватьерра», и состояла она всего из одной строчки: «Приезжай навестить своего старого дядюшку Энри».
В беспечно-легкомысленном стиле послания не было ничего необычного для Энрикеса, но оно было отправлено по телеграфу, и это внушило мне тревогу. Получить весть от него в гостинице, где одновременно находятся его жена и профессор Бригс и где со мной к тому же приключился такой удивительный случай, — в этом мне виделось нечто большее, чем простое совпадение. Безотчетная уверенность, что о телеграмме не должен знать никто, кроме меня и Энрикеса, не дала мне сообщить о ней миссис Сальтильо. Промаявшись полночи на шуточном биваке в роще, посреди буйного веселья, едва ли имевшего хоть что-то общее с покоем, который я столь жаждал обрести в Каркинес-спрингс, я решился завтра же отправиться на ранчо Сальватьерра. Мне припомнился дом на ранчо — приземистый, золотисто-коричневый, с глинобитными стенами, словно какое-то чудовищное жвачное животное, прикорнувшее в ложбине меж гор Контра-Коста. Припомнились в разгар шумного пикника дремотная прохлада длинных коридоров и нерушимая тишина дворика и потянули к себе, суля желанное отдохновение. Телеграмма была достаточно убедительным предлогом для внезапного отъезда. Утром я покинул гостиницу, так и не увидевшись более ни с миссис Сальтильо, ни с профессором Бригсом.
Вечерело, когда я въехал в лощину, спускавшуюся к ранчо. Признаюсь, мысли, владевшие мной, были довольно сумрачны, хоть я и вырвался из бедлама гостиницы, — впрочем, на меня нагнали тоску угрюмые места, по которым я проезжал, да однообразные заросли рыжего овсюга, бесконечно тянувшиеся по сторонам. Приближаясь к ранчо, я заметил, что Энрикес и не подумал заводить какие-либо новшества в старой усадьбе, и даже запущенный сад остался стоять в своей первозданной красе, а в грубо сколоченных, крытых черепицей сараях возле обнесенного стеной кораля хранилась все та же старинная, не меняющаяся из века в век земледельческая утварь, вплоть до воловьих повозок с колесами, выточенными из цельной деревянной колоды. Привалясь к стене, нежились на солнышке несколько пеонов в полосатых рубахах и бархатных куртках, а рядом висел наполовину осушенный pellejo, иначе говоря, бурдюк из козьей шкуры. Все дышало полнейшей праздностью, вероятно, невыносимой для подтянутой, пунктуальной миссис Сальтильо, и мне на мгновение стало жаль ее. Однако в равной мере такая обстановка не вязалась с восторженным преклонением Энрикеса перед американским прогрессом и планами головокружительных преобразований, которыми он не раз делился со мной и которые намерен был осуществить, когда разбогатеет.
