Мирослав Сусликов задумчиво смотрел в монитор. Там, в мониторе, у памятника Кириллу и Мефодию шел санкционированный митинг ультраправых сил. Бабушки в вязаных шляпках и бритоголовые юноши-чернорубашечники, прикрываясь агитационными листовками от неожиданно ярких лучей майского солнца, рассеянно слушали заходившегося в крике патлатого оратора, энергично размахивавшего нетрудовыми руками под провисшим баннером с призывом «Гей, славяне!». Согласованная с мэрией мощность динамиков позволяла Сусликову слышать речь вполне отчетливо.

«Хотя нас тут немного, но за нами – большинство! – вопил оратор. – Да, большинство! Кормильцы в этой стране – это мы, русские! Выходцы с Кавказа только делают вид, что кормят нас – фруктами на рынке, шаурмой в ларьках и спагетти карбонара в своих псевдоитальянских ресторанах. Снимите их лаваш со своих ушей! Откажитесь от него в пользу бородинского хлеба! Бойкотируйте их! Выращивайте на даче истинно славянские яблоки и кушайте дома! И не покупайте сосисок имени Микояна – под такой маркой не может быть полезных для русских сосисок! Таганка и Останкино – вот где набивают в натуральные кишки подлинный российский фарш!»

Оратор замолк, отер пот со лба и отсморкался. Публика, решив, что он уже закончил, жидко захлопала. Патлатый возбудился. Запихнув обратно в карман мятый носовой платок, он продолжил: «Не надо аплодисментов, друзья! Аплодисменты – это чуждая нам традиция! Вы только осознайте: на каждом шагу – влияние проклятого Запада. За моей спиной таджикский декханин прочесывает немецким культиватором прошлогоднюю траву в сквере! Опрятно? Опрятно, говорите? Немецкая опрятность русским людям не к лицу! Тем более в исполнении азиатских басмачей! Это днем он чешет траву! А ночью?

Что он делает ночью? А я скажу вам! Наркотики трафикует! Наших детей в овощей превращает! Чтобы освободить места в наших университетах для своего многочисленного приплода. Не пройдет и десяти лет – и вся российская интеллигенция резко почернеет. А наши подсаженные им на „травку“ дети будут чесать газон в этом сквере». «Бей его!» – закричали чернорубашечники. «Не сейчас! – возразил им патлатый. – Пусть все-таки дочешет. И у нас митинг еще не закончился».

«А посмотрите на эту вялотекущую автомобильную пробку! – развернулся патлатый лицом к Лубянскому проезду. – Много ли в ней отечественных автомобилей? „Жигули“ не считаются! Их нам макаронники подсунули, вместо того чтобы в утиль пустить. Так где они, наши авто? Их нет. Кругом одни узкоглазые: японцы, корейцы и даже китайцы. Вы говорите: мы на них ездим? Иллюзия! Это они на нас ездят! Заполонили весь наш Дальний Восток. На наши суверенные территории покушаются. Острова отдать требуют! Кто сказал: „Пусть забирают“? Мужчина в берете, это вы сказали? Что значит: мы ими не пользуемся? Да мы половиной страны не пользуемся – предложите полстраны отдать?

Китайцы и сейчас готовы все забрать, уже в своих учебниках всю Сибирь китайской территорией обозначили. Вы, гражданин, – засланец! Да, засланец тех враждебных сил, что беспрестанно веют над нами!» «Бей его!» – заорали чернорубашечники. «Не сейчас! – остановил их оратор. – Мы подписались под мирное течение митинга. Уйдите, гражданин, отсюда подобру-поздорову. Видите, как молодая кровь вскипает на ваше безответственное „Пусть забирают!“».

Мужчина в берете быстро ретировался под молодецкие свист и улюлюканье. «Нас окружили! Обложили! Слева – хищный Запад, справа – хитромудрый Восток, снизу напирают исламисты и все пытаются вытеснить нас в скованный навеки Северный Ледовитый океан. Но мы, славяне, готовы стоять против всех, стоять насмерть! Как поется в нашем гимне:

Под нестройное пение «Гей, славяне» Сусликов нажал на кнопочку, и монитор потух. В кабинете сразу наступила ночь. Он закрыл дверь на ключ, оставив его в замочной скважине, отключил телефон, а также подслушивающие и подсматривающие устройства, установленные в его кабинете по распоряжению свыше, включил настольную лампу и запись стрекотания сверчка. Мирослав настраивался на творческий лад. Ему предстояло внести Президенту ряд предложений по перестановке в высшем руководстве одной общероссийской общественной организации, им созданной и им курируемой.

Сусликов набрал код на пульте – и фальш-панель на глухой стене беззвучно разошлась по бокам, как автоматические двери в дорогом супермаркете, открыв полусумраку кабинета все свое густонаселенное нутро. Стеллажи сверху донизу были заставлены куклами. Справа – думцы, слева – Правительство, ниже – весь цвет профсоюза олигархов, сбоку – те, кто в профсоюз не вошел. Затем шли Полномочные представители и губернаторы. Под губернаторами выстроились всякого рода околообщественные деятели. Самые нижние полки занимали представители оппозиционных партий и организаций. Те, которые выпали из обоймы, – хранились в пластиковых прозрачных коробках из Икеа – чтобы можно было видеть лица и оперативно извлекать из запасников в случае надобности. Каждую куклу Сусликов изготовил сам: он был человеком многоталантливым. Похожесть персонажей была поразительной, но никого не поражала, поскольку единственным смотрителем и ценителем этих многочисленных Буратино оставался их создатель – Мирослав Казбекович Сусликов. Но на самой-самой верхней полке, там, где по логике вещей должна была находиться фигура президента, стоял неоструганный чурбачок – эта девственность высшего образа была страховкой от самого себя и своих противоречивых побуждений.

Сусликов повернул лампу, направив ее на свой кукольный театр, покрутил диммер, прибавил мощность. Свет прыгал по лицам кукол, то выделяя их из мрака, то бросая в тень, и в зависимости от того, как он падал, фарфоровые лица бессловесных заключенных тайного шкафа выглядели то фантасмагорическими, то комическими, то трагическими. Мирославу нужны были кандидаты в руководители недавно созданного им Общероссийского союза вхожих и невхожих (ОСВИНа), поскольку действующий, второпях назначенный на этот пост Василий Петрович Чаевников оказался на поверку трудным в управлении сверху. Цель объединения он понял буквально: он стал предлагать услуги союза по прохождению в Кремль направо и налево, невзирая на подаваемые ему четкие сигналы и отмашки.

Мирослав присел на корточки и потянулся за пластиковыми коробками. В самом углу, в клетке для канарейки, сидел Ходор Рудокопский. Сусликов постучал по прутьям и обратился к бывшему начальнику: «Ну, что, сидишь? И не свистишь? А как свистел, как свистел. Я же тебе говорил, что власть, как и любовь, купить нельзя. Говорил? А ты не услышал. Думал, если стал самым богатым, то и самым сильным? На каждого слона, друг мой, есть своя мышка. Перегрызла перепонки, и слону крышка. Жалеешь поди, что вовремя долю мне в банке не дал. Жалеешь, но никому не признаешься. Даже самому себе. Ты же у нас гордый. Ну, ты посиди, подумай о вечных ценностях, а мы пока займемся повседневной рутиной».

Мирослав вытащил из-под клетки подушечку и уселся на нее, скрестив ноги по-турецки. Из позиции сидя он протянул вверх руку и без труда достал с нужной полки всю головку «ОСВИНа»: там было пять персонажей – и все они оказались по разным причинам негодными или неугодными. Мирослав открыл полупустой ящик, еще попахивающий новенькой пластмассой, и бросил туда всех, ни минуты не колеблясь. Потом потянул на себя и вытряхнул все содержимое другого ящика, на котором было написано: «Первая очередь». Сверху лежал промышленник Адмиралов: властный, умный, осторожный. Рядом инвестор-демограф Затонов: успешный финансист с вечной скорбью в глазах по вымирающей России. Их можно было задействовать, но не на самую первую позицию – Сусликов не желал повторять историю с Чайниковым и наступать на одни и те же грабли дважды. Надо было выбирать кого погибче. Он стал пробовать тела кукол на прогибание. В ящике «первой очереди» все показались ему какими-то деревянными. Он засунул руку в ящик «второй очереди» и вытащил на ощупь кого помягче. Это был легкий промышленник и легкий человек Карасев. «Слишком легкий, – подумал Мирослав. – При необходимости зацепить будет не за что. А вот в коллективный орган для баланса пойдет – тяжеловеса Адмиралова уравновешивать». Он усадил Карасева в один ряд с Адмираловым и Затоновым и глубоко вздохнул – нужный лидер никак не находился. Сусликов достал из-под клетки с Ходором вторую подушку и, подложив ее под голову, растянулся на полу. Изменение угла зрения часто помогало ему при принятии решений. Откуда-то со средних рядов на него уставилось наклоненное лицо куклы – сама кукла изощренно изогнулась, не помещаясь на отведенной ей полке. Сусликов пригляделся в полумраке. Да, конечно, это был Ким Неуемный из профсоюза олигархов, попавший туда не по рангу и не находивший себе места в связи с попаданием.