Потом здание обросло грубым кружевом лесов, и к обычным шумам работ — стуку молотков, предостерегающим крикам, шлепкам жидкого цемента, брошенного с железной лопаточки в щель между камнями, — присоединился скрип досок, по которым проходили рабочие с тяжелыми носилками.

Три пары мохноногих битюгов, огромных и горячих, словно только накануне прирученных, привезли на необыкновенной телеге котел, весивший две с половиной тонны. Северный ветер рвал на людях потные рубашки, большой змеей шипел и извивался в осоке, сквозняком проносился по степным падям и накидывался на солнце, как будто стараясь сбросить его на землю. Оно дрожало на небе, испуганное и пыльное. А люди муравьями копошились вокруг котла, залезали в него, подсовывали под него жерди и канаты, вонзались в его прыщавое чугунное тело крючьями и баграми, застыв и изогнувшись в натуге, пели то громко и весело, то тихо и сосредоточенно.

Котел долго лежал на телеге грузным неподвижным трупом. Много лопнуло канатов и сломалось досок, прежде чем песнь рабочих разбудила его. Он проснулся нехотя и, проснувшись, неуклюже как тюлень стал перекачивать с боку на бок свое толстое тело. Потом медленно приподнял тупое равнодушное рыло, несколько секунд покачал им в воздухе и снова бессильно поник, свесившись над колесом телеги. Не менее трудно было ему сдвинуть с места и свой толстый хвост. А когда он наконец зашевелился, сползая с телеги, люди бросились врассыпную, и котел беспомощно, как ребенок во сне, бултыхнулся с телеги на подставленные жерди и со звоном и гудением покатился по земле, давя молодую траву.

Котел был установлен в станции, на тяжелой бетонной кладке. Над ним спешно заканчивалась крыша. Через неделю можно было уже приниматься за разбивку опытного рисового поля…

Ночью пришел волк. Он ходил вокруг лагеря по степи, лакал воду в осоке, прыгал через кучи досок, взбегал на ближайшую сопку и выл оттуда печально и раздражающе. Рабочие стреляли из берданок в его быструю, увертливую тень, но до самого рассвета он снова и снова возвращался к палаткам и затягивал свою нудную песнь.

Волчий вой всю ночь не давал заснуть Карасеву. Инженер выходил из палатки и, не надеясь попасть, рассекал ночь выстрелами из браунинга.

На утро он увидел отпечатки длинных волчьих лап на песке у самой палатки и решил дать себе маленький отдых, пожертвовав этот день на охоту. В отдыхе Карасев чувствовал настоятельную необходимость, так как работа по устройству насосной станции отняла у него много сил. Он стал плохо спать, и в голове у него с мучительной настойчивостью сражались между собой бесконечные ряды цифр и формул. Нужно было проветрить голову.

Дав инструкции своему помощнику, Карасев оседлал маленькую степную лошадку и поехал на ней вверх по пади.

Это был первый день, когда успокоился немного северный ветер. На дне пади было совсем тихо. Степь отдыхала. Она спокойно вздымалась пологими монотонными сопками. Карасев ехал уже час, но когда он смотрел вокруг, ему казалось, что степь все та же, что лагерь только что скрылся за ближайшим холмом. Но однообразие степи не тяготило. Наоборот, в нем было много манящего. Хотелось ехать все дальше и дальше. Когда за сопками показывался вдалеке хребет, покрытый лесом, он казался стеной, огораживающей мир.

В небольшом распадке спрятался крошечный лесок березняка. Оттуда выбежал волк, ночью беспокоивший лагерь. Он, не спеша, побежал вверх по склону, изредка оглядываясь. Он видимо считал свое дело проигранным. Это был старый облезлый и голодный зверь. Карасев поднял ружье, последил за волком через мушку, но потом ему показалось нелепым это убийство и, оставив зверя продолжать свой путь, он повернул лошадь, покинул тропинку и поехал по степи.

Снова в голове у него рождались цифры и формулы. От них инженер не мог найти отдыха. Ему все казалось, что в его проекте есть какая-то неточность, что-то им пропущено.

Он задумчиво перевалил через одну гряду сопок, потом через другую и, взобравшись на вершину большой сопки, где стоял обложенный камнями межевой столбик, собрался было повернуть обратно, но поднял голову и остановился в изумлении.

Под ним лежала широкая долина. Направо она уходила в озеро, которое подступало сюда глубоким заливом, налево скрывалась за большой двуглавой сопкой.

Вся эта долина была превращена кем-то в гигантскую шахматную доску. Она была разбита на равные, тщательно вымеренные квадратики. Прямые грядки черной земли отделяли их один от другого. А сами квадратики были залиты водой. Казалось долина была раньше залита водой, а потом на нее набросили огромную земляную решотку. Вода осталась лишь в просветах этой земляной решотки.

— Ведь это же рисовое поле! — воскликнул Карасев, с любопытством рассматривавший долину. — Странно, я никогда не слыхал, чтобы здесь кто-нибудь сажал рис. Уж не попал ли я, чего доброго, в Китай?

Он вынул карту и ориентировался. Нет, это не Китай. До границы оставалось еще пять километров. Вон виден пограничный знак на дальнем холме. А в стороне — дымок; это без сомнения караульный пост пограничной охраны.

Карасев слез с седла и свел лошадь под уздцы с крутого склона. Напрасно инженер разыскивал глазами признаки какого-либо жилья. Поле казалось брошенным. Карасев снова сел на лошадь и поехал потихоньку по краю поля. Вдруг он услыхал сзади всплески воды, обернулся и увидел маленького бронзового полуголого человека, бежавшего к нему через поле по воде и размахивавшего руками.

Фу-Хэ рассказал Карасеву свою историю. Он жил всегда в Китае. Там и сейчас, в предместье большого города, осталась его семья. Поезда привозили в большой город много путешественников. Фу-Хэ ждал их у вокзала и за несколько крошечных монет относил их тяжелые чемоданы в гостиницу. Он жил в маленькой вонючей глиняной фанзе. Около фанзы была свалка нечистот, и дети Фу-Хэ копошились в ней, разыскивая себе среди мусора что-нибудь съедобное. В фанзе жило несколько семей.

Фу-Хэ захотел жить лучше. Вместе с другими кули пошел он по улице города с плакатами, на которых было написано: «Мы хотим быть сытыми». За эти плакаты их разогнали палками и плетками. И за эту же надпись никто не давал больше работы Фу-Хэ. Он мог умирать с голоду.

Тогда он решился перебежать в СССР. «Зеленый начальник» разрешил ему жить здесь и сажать рис. Этот маленький кореец, судя по его рассказу, проделывал тут один с чисто восточной настойчивостью нечеловеческую работу.

По пади протекала речка. Фу-Хэ построил земляную запруду поперек всей долины и стал ждать, пока вода затопит его поле. Через месяц сильный ливень снес плотину. Фу-Хэ построил ее снова. Вода набралась было, но нашла где-то лазейку и ушла вся. Фу-Хэ построил плотину в третий раз, но наступила зима; кореец перебрался обратно через границу, в Китай, и прожил там до весны в постоянном страхе, что его арестуют и отрежут голову. А весной, вернувшись на свое поле, он нашел его полным водой. Рис для посева он принес на спине. Он где-то украл его.

Теперь Фу-Хэ — «сам хозяин». Он уже снял один урожай, «зеленый начальник» прислал за ним лошади и заплатил ему много-много денег. Про «зеленого начальника» кореец говорил:

— Шибко хороший начальник. Его знай: Китай худой земля есть. Моя мало-мало рису позволяй кушать…

Карасеву не верилось, что один человек мог проделать такую колоссальную работу. Чем питался кореец? Горсть риса в день, несколько кореньев, немного рыбы. Как работал? С восхода до заката, всегда в воде, дыша сырым затхлым воздухом. Где жил? В землянке, в которой он, несмотря на свой маленький рост, целиком не помещался.

— Моя ноги мало-мало гуляй всегда.