Дикие гирвасы часто дерутся между собой досмерти.

Весь вечер Кондратий сидел перед камельком и поворачивался к огню то одним, то другим боком, словно поджаривался на вертеле. А Горлов перед сном выгрузил на стол все наши запасы и разделил их на дневные пайки. Оказалось, что мы должны сократить потребление сахара до трех кусков в день на человека.

Ночью в избе было отчаянно холодно. Я оделся и вышел наружу. Мороз еще прибавился, но погода стояла изумительная. Было так тихо, что казалось, упади снежинка — ее было бы слышно. Высоко над лесом, над широким белым озером, над дальними тундрами плыла луна. Она была на ущербе, ее жизни оставалось всего с неделю, но светила она так ярко, что видны были следы от саней на озере и занесенная снегом лодка, оставленная кем-то на берегу.

Лес стоял застывший, белый, мохнатый, словно поседевший от старости. Чуть заметный дымок шел из трубы и поднимался прямо вверх. В такую ночь видны не столько сами предметы, сколько их тени. И все они кажутся неестественно большими…

Осенью, по первому снегу Лука покинул свою избу. Уехал он отсюда на санях, как раз по тому пути, по которому предстояло ехать и нам. С тех пор были оттепели, метели, неделями шел снег, казалось бы ничего не должно было остаться от следов проехавшее го человека. Но это только для непосвященных пришельцев. По каким-то непонятным приметам Кондратий обнаружил их «дорогу». Он очень обрадовался ей, потому что мы могли остаток пути ехать в санях. Лопарь спрятал лыжи под шкуры и накрепко привязал их.

Дорога действительно была. Не важно, что на ней лежал метровый пласт снега. Лопарь и его олени «видели» дорогу сквозь снег. Кондратий сразу определил, что Лука ехал на трех оленях: для четверной упряжки дорога была слишком узка. Наш проводник распряг одного из быков.

Сначала олени сами нащупывали дорогу. Как только крайний правый сбивался с нее и проваливался на брюхо в снег, он сейчас же начинал толкать всю упряжку влево и скоро опять выкарабкивался на дорогу. Но дальше, на больших болотах дорога стала очень извилистой, и олени, потеряв ее и завязнув в снегу, часто не знали, в какой стороне она осталась.

Тогда приходил на помощь Кондратий. Он слезал с саней и, увязая по пояс, отправлялся искать потерянный путь. Обходил все болото и наконец ногами нащупывал дорогу. Желая удостовериться, он еще раскапывал руками снег, точно под ним могли сохраниться колеи и следы оленьих копыт.

Будь здесь настоящая, хорошо объезженная дорога, догадливость Кондратия не была бы удивительна. Но для того, чтобы найти дорогу, проложенную только одной упряжкой, раз проехавшей по этому месту, нужно было большое искусство. Вслед за Кондратием я пытался бродить вокруг саней и ощупывать снег ногами, но всегда потом оказывалось, что я несколько раз пересек дорогу, не заметив ее.

Так мы ехали день.

А на другой день, проезжая по краю высокого обрыва, увидели сквозь деревья под собой сначала дым, потом крышу большого дома, а вслед за ней и человека, который колол дрова. Это была лесозаготовительная контора — Улита, как ее сокращенно называют по имени реки, на берегу которой она стоит.

Мы не стали останавливаться у конторы. Отсюда до самой Туломы шла прекрасная крепкая дорога — по ней возили бревна. Олени, выбравшись на нее, забыли все свои горести и стремительной рысью понеслись вперед. Повеселели сразу и мы. Горлов оперся с удобством о мою спину и запел:

Он даже перестал сердиться, когда я, не расслышав что-нибудь из-под капюшона, переспрашивал. Нечего и говорить, что главной причиной такого подъема нашего самочувствия было предвкушение сытного обеда, который через несколько часов нам приготовят финны на Туломе.

Не разделял нашей радости только Кондратий. Дорога, по которой мы так приятно и быстро ехали, была проложена лошадьми. Это расстраивало лопаря. То-и-дело он останавливал упряжку и лез в сугробы, чтобы найти там какую-то специальную оленью дорогу. Напрасно мы уверяли его, что лучше этой «конки» ничего не найти. Он с удовольствием погнал бы оленей снова в снег, лишь бы не ехать там, где ездят на таких несуразных животных, как лошадь.

Кстати с лошадью мы встретились чуть подальше. И здесь произошел большой курьез. В то время как олени не обратили ни малейшего внимания на это странное четвероногое и спокойно стали обходить по краю дороги воз с бревнами, встречные возчики, завидев нас, страшно взволновались. Они соскочили с саней, один из них держал лошадь под уздцы, а другой зажимал ей глаза руками. Очевидно лошадь, попавшая за Полярный круг, стыдится своей дерзости перед законным обитателем этих мест — оленем. После такого длинного «оленьего» путешествия чудно было видеть лошадь. Такая обычная у нас, — здесь, в полярном крае, она казалась шуткой природы, почти уродством.

Длинный спор с Кондратием, который уверяет, что «занадобилось ночевать», кончается нашей победой. Мы едем ночью, чтобы возможно скорей добраться до Туломы.

Эта ночь — самая лучшая во всем нашем путешествии. Луна ярко освещает белые лапы елок, дорогу, ныряющую в дрожащую темноту, и что-то очень заманчивое, скрытое позади далеких варак. Из-за них поднимается по небу легкий, как дым, и неуверенный, как вся эта лунная ночь, голубой свет.

В эту ночь мы не смотрим на термометр, но чувствуем, что мороз еще усилился. От него не только мерзнут ноги, закутанные в ровы, и руки, спрятанные на груди под малицией: воздух обжигает легкие, и трудно дышать.

Впереди слышен шум. Мы уже знаем, что это такое. Это шумит Туломский падун — один из самых больших водопадов Лапландии. Сначала как будто шумит ветер в лесу, потом ветер переходит в бурю, а дальше — в глухой нутряной грохот, который может принадлежать только мощному потоку воды, катящемуся через камни.

В темноте олени галопом сносят нас по крутому склону на лед широкой реки. Мы цепляемся за сани, чтобы не вывалиться. Все кругом искрится под луной. Инеем покрыты избушки на берегу, толстой щетинистой изморозью убраны деревья, и сам воздух, кажется, смерзся, превратившись в мельчайшие ледяные кристаллики. Над грохочущим падуном висит белое облако.

Мы останавливаемся у большой избы. Когда мы входим в нее, все ее население — человек двадцать широкоплечих финнов-дровосеков — сидит на полу, хотя лавок и табуреток в комнате достаточно. Оказывается, сегодня суббота, Все они усердно парились в бане и теперь отдыхают — на полу холодней. Только один молодой человек сидит на скамейке. Он поднимается нам навстречу и рекомендуется:

— Лыжник-почтарь.

Из Колы он носит почту вверх по Туломе, и его еженедельный «рейс» — 150 километров. Почтарь осторожно спрашивает нас:

— Не вы ли «следопыты»?

И на наш ответ: «Они самые», весь сияя, протягивает нам пачку писем…