— Если мы обратимся к родословной европейских правителей, — объяснил нам Маракот профессорским тоном, — то найдем, что они сменялись приблизительно по пяти человек в столетие. Эти цифры мы можем применить и в данном случае. Конечно, мы не можем гарантировать абсолютной точности, но приблизительные цифры получить нетрудно. Я сосчитал мумии, их больше четырехсот.
— Значит, получается около восьми тысяч лет!..
— Правильно. И это вполне совпадает со сведениями Платона. Катастрофа, разумеется, произошла еще до зарождения египетской письменности, а она берет начало между шестью и семью тысячами лет от нашего времени. Да, я думаю, мы имеем право сказать, что наши глаза видели воспроизведенную на экране трагедию, случившуюся не менее восьмидесяти веков назад. Но, разумеется, создание той культуры, следы которой мы находим здесь, само по себе потребовало многих тысячелетий… Таким образом, — закончил он торжественно, — мы расширили горизонт достоверной истории человечества до таких пределов, как ни один человек еще с самого начала истории!..
* * *
Это случилось, приблизительно, через месяц после посещения погребенного города. Произошла удивительная, неожиданная история. В то время мы уже думали, что застрахованы от всяких неожиданностей, и ничто больше не сможет нас удивить, но этот факт превзошел все, что могло бы только изобрести наше разгоряченное воображение.
Сканлэн известил нас, что случилось что-то из ряда вон выходящее… Вы должны знать, что к тому времени мы чувствовали себя, как дома, в огромном здании; мы прекрасно знали расположение комнат, мы присутствовали на концертах атлантов (их музыка — очень странна и сложна для нашего уха) и на театральных представлениях, где непонятные нам слова прекрасно пояснялись живыми выразительными жестами — короче говоря, мы стали членами своеобразной коммуны атлантов. Мы посещали отдельные семьи в их частных помещениях, и наша жизнь — моя, во всяком случае — была согрета бесконечным гостеприимством этих милых людей, особенно одной милой девушки, чье имя я уже однажды упоминал… Мона была дочерью одного из вождей, и в ее семье я нашел такой теплый и милый прием, который стирал всю существовавшую между нами разницу. А когда дело доходит до самого нежнейшего из языков, я, право, почти не нахожу больших различий между древней Атлантидой и современной Америкой. Я полагаю, что то, что может нравиться массачузетской девушке из Броун-Колледжа, понравится и девушке, живущей под водой…
Над поверхностью бушующего океана высилась лишь крепость, как чудовищной величины корабль; потом и она стала опускаться в бездну, и на вершине ее качался лес рук…
Но вернемся к моменту прихода Сканлэна, сообщившего о том, что произошло что-то важное.
— Один из негров, — возбужденно рассказывал Биль, — сейчас ворвался в музыкальный зал в таком исступлении, что забыл снять стеклянный колпак, и несколько минут из себя вон вылезал, пока не понял, что из-за колпака никто его не может понять. Потом он стал что-то бормотать до полного изнеможения, сорвался с места, и все помчались за ним в выходную комнату. Вы — как хотите, а я побегу за ними, потому что там, наверно, есть что посмотреть.
Выбежав в коридор, мы увидели, что атланты бегут по направлению к выходу, оживленно жестикулируя. Присоединившись к ним, мы замешались в толпу, и наскоро надвинув колпаки, помчались по дну океана вслед за возбужденным вестником. Атланты бежали так быстро, что нам нелегко было следовать за ними, но с ними были электрические фонарики, и мы, отстав, все же знали, куда нам направляться.
Дорога тянулась вдоль базальтовых утесов, пока мы не достигли места, откуда начинались ступени, полустертые от многолетнего хождения. По ним мы взобрались на вершину базальтовой скалы. Спустившись с нее, мы очутились в разрушенной деревне, загроможденной осколками скал, сильно затруднявшими передвижение. Пробежав по единственной узкой и извилистой уличке деревни, мы вышли на круглую равнину, блестевшую фосфорическим светом. В центре равнины лежало нечто, при взгляде на которое у меня занялся дух.
Слегка зарывшись в мягкий ил, перед нами лежал на боку большой пароход. Труба его была сбита, грот-мачта тоже сломана почти у самого основания, но в остальном корабль был нетронут и так чист и свеж, точно только что вышел из дока. Мы поспешили обойти кругом него и очутились перед его кормой. Вы можете себе представить, с каким чувством я прочел его имя:
СТРАТФОРД, Лондон.
Наш корабль последовал за нами в Маракотову бездну..!
Когда первое сильное впечатление прошло, зрелище показалось нам не таким уж загадочным. Мы вспомнили пасмурную погоду, зарифленные паруса норвежского барка и черное клубящееся облако на горизонте перед нашим спуском. Ясно, что наверху внезапно разразился чудовищной силы циклон, разбивший вдребезги «Стратфорд». Было совершенно очевидно, что команда яхты погибла, потому что все шлюпки, хоть и полуразбитые, висели на талях[21]. Да и какая шлюпка могла бы спастись в такой ураган? Трагедия, несомненно, произошла через час-два после нашей катастрофы. Лот, который мы видели на дне, был, возможно, брошен за несколько минут до первого порыва циклона, и было нечто странное в сознании, что мы еще живы, а те, кто, может быть, оплакивал нашу гибель, погибли сами.
Бедный капитан Хови — вернее, то, что от него осталось — все еще стоял на своем посту на капитанском мостике, крепко вцепившись в перила окоченевшими пальцами. Только он и трое кочегаров в машинном отделении утонули вместе с яхтой. Всех их, по нашим указаниям, вынули и погребли под слоем векового ила, украсив могилы подводными цветами. Я упоминаю об этой подробности в надежде, что она несколько смягчит тяжкое горе мистрис Хови. Имена кочегаров нам не известны.
Пока мы выполняли этот скорбный долг, по яхте сновали атланты. Они кишели всюду, как мыши в забытом сыре. Их любопытство и возбуждение ясно доказывало, что «Стратфорд» — первый современный корабль — может быть первый пароход — когда-либо попадавший в их бездну. Позже мы узнали, что кислородные аппараты внутри стеклянных колпаков позволяли атлантам находиться под водой всего несколько часов без перезарядки на особой станции; поэтому их познания по топографии морского дна были ограничены сравнительно небольшой территорией — не более десяти километров от центральной базы.
Атланты сразу же принялись за дело, роясь в каютах «Стратфорда», снимая с него все, что им могло пригодиться. Это паломничество за оборудованием яхты происходит непрерывно и теперь еще не совсем закончено. Мы тоже были рады случаю проникнуть в свои старые каюты и унести оттуда всю одежду и книги, уцелевшие при катастрофе.
Среди имущества, снятого нами со «Стратфорда», был и корабельный журнал, который велся капитаном до самого последнего момента. И опять было странно читать о собственной гибели и видеть гибель того, кто о ней писал.
…Мы поспешили обойти кругом судна и очутились перед его кормой. Вы можете себе представить, с каким чувством я прочел его имя: «Стратфорд»…
Вот последняя запись корабельного журнала:
«3 октября. Трое храбрых, но безумных искателей приключений, вопреки моей воле и совету, сегодня спустились в своем аппарате на дно океана, и произошло несчастие, которое я предвидел. Они начали спуск в одиннадцать часов утра, и я долго колебался, прежде чем дать свое согласие, заметив надвигающийся шквал. Я жалею, что не послушался своего инстинкта, но уже не в силах был предупредить трагическую развязку. Я попрощался с ними, предчувствуя, что никогда больше не увижу их.
Некоторое время все шло хорошо, и в одиннадцать сорок пять они достигли глубины 540 метров, где и обнаружили дно. Доктор Маракот давал мне по телефону ряд распоряжений, и все, казалось, шло отлично, как вдруг я услышал его взволнованный голос, и проволочный канат сильно заколебался. Через мгновение он лопнул.
Повидимому, в эту минуту они находились над глубокой расселиной; перед этим доктор приказал яхте медленно двигаться вперед. Воздушные трубки еще некоторое время продолжали разматываться и спустились, по моим расчетам, еще на километр, а потом и они оборвались. Теперь больше нет надежды услышать о судьбе доктора Маракота, мистера Хедлея и мистера Сканлэна.
Затем я должен отметить одно удивительное происшествие, значение которого я не имею времени расшифровать, так как надвигается шторм и надо торопиться с записями. Был брошен лот, который отметил глубину семь тысяч шестьсот пятьдесят метров. Груз его, конечно, остался на дне, канатик мы вытащили — и, как это ни невероятно, над фарфоровой чашечкой, берущей образцы почвы, нашли привязанный носовой платок мистера Хедлея с его меткой. Команда поражена, и никто не может догадаться, как это могло произойти. В следующей записи я постараюсь сообщить больше подробностей.
Мы прождали несколько часов в надежде, что на поверхность что-нибудь всплывет, и вытащили остаток каната, конец которого был точно перепилен. Теперь я должен прервать запись и заняться яхтой: никогда не видел я такого грозного неба, барометр быстро падает».
