Нормальные люди не всегда решаются дать отпор двуногой грязи, предпочитают опасливо отойти в сторону, и двуногая грязь считает себя устрашающей, крутой, непобедимой и творит ещё большие пако-сти, не встречая сопротивления, пьянея от безнаказанности ещё быстрее, чем от клея и водки.
Он укажет им их настоящее место. Они увидят, что есть сила, против которой они беспомощны. Они поймут, что мир им не принадлежит, и за свои мерзости им придётся отвечать.
… Как болит голова! Она всегда болит дождливым вечером. Такой ливень был, когда двуногая грязь пыталась задушить его, превратить в одно из жалких дрожащих существ, пугливо втягивающих голову в плечи при одном звуке их гнусавых воплей. Они просчитались. Он не превратился в скулящего щенка — он стал саблезубым тигром, опасным и беспощадным мстителем. Теперь он будет вести с ними войну без ограничений, до победы, войну по его правилам, где не берут пленных. Это война – месть, война – суд, и он – прокурор, судья, присяжный заседатель и исполнитель приговора. Адвоката на этом суде нет. Свиде-телей защиты нет. Свидетели обвинения — весь город, все люди, которых терроризирует эта двуногая грязь с гнусными глотками, оказавшаяся на скамье подсудимых. Суд вершится быстро, без проволочек, апелляций, пересмотров дела и амнистий нет. Приговор выносится и приводится в исполнение мгновен-но, без права на обжалование или условный срок.
На этом суде нарушены права обвиняемых? А обвиняемые заслужили того, чтобы их права соблю-дали? Государство итак слишком лояльно к ним, оно их просто не замечает. Юридический суд не станет с ними возиться или даст смехотворное наказание, и вскоре они снова вползут на улицы и начнут снова отравлять городской воздух своей вонью существ, давно утративших человеческое начало.
Он делает больше, чем представители судебной власти. Он навсегда лишает отдельных представи-телей этого подвида возможности пакостить всё вокруг себя. Сегодня, если повезёт, он вынесет и испол-нит ещё один приговор…
… Голова болит и болит. Эта боль осталась ему на память о том, как его тоже чуть не смела и не растоптала волна этой двуногой грязи. И ни в одной аптеке он не найдёт лекарств от этой боли. Спасение только одно: приговор ещё одной гадине. Он ещё не знает, кто это будет, но знает, что скоро найдёт того, кто мешает нормальным людям жить и даже сам себе не нужен. И будет действовать.
… Дождь молотит его по плечам, и чёрная шапочка-маска на его голове уже промокла насквозь. Ве-тер воет и налетает так, что шатаются тополя. Десять дней назад ветер свалил вековое дерево поперёк проспекта Гоголя. Уличное движение оказалось парализовано на три часа, пока работники службы эва-куации очистили проезжую часть. Ещё два дня не ходили троллейбусы, пока электрики меняли порван-ные провода. Да. Ветер может остановить движение транспорта, но его ветер не остановит, и пусть ему в лицо, в плечи, в грудь бьют новые и новые порывы, бросающие горстями брызги холодной воды, он не повернёт назад. Это для слабаков, а он уже давно таковым не является.
Он вошёл в спальный район: облупленные дома – «хрущобы», раздолбанные скамейки, переполнен-ные мусорные контейнеры во дворах, хлипкие покосившиеся заборы, щедро изукрашенные граффити и тошнотворным словом из трёх букв. Туда-сюда озабоченно шныряют шелудивые собаки, на каждом шагу поднимающие хриплый лай и захлёбывающееся рычание, чтобы наверняка перебудить всех, кого ещё не разбудил дождь.
Прямо перед ним ободранный барбос с разбега осадил перед мусорным контейнером, обнюхал ржа-вое железо, а потом деловито задрал лапу, желая, видно, добавить помойке новой вони.
Хороший пинок — и псина с истошным визгом провалилась в темноту. Собаки нападают только ко-гда видят слабость и испуг противника. Сила и агрессивность пугают их точно как его подсудимых.
Возле одного подъезда топчутся две фигуры. Хилые сутулые плечи, на которых висят нелепые бес-форменные рубашки с капюшонами, мешковатые штаны на кривых паучьих ножках, прыщавые физио-номии и пустые тусклые глаза. Фигуры громко хрустят семечками и бесконечно сплёвывают себе под ноги, поглядывая в сторону подъезда.
Окно полуподвала разбито. В такую пробоину он легко проберётся, не оцарапавшись.
Из дыры тянет плесенью, крысами и выгребной ямой. Расшатанная дверь в подъезд приоткрыта. Он выходит из густой вони полуподвала и слышит от почтовых ящиков возню и визгливую похабную скоро-говорку из размалёванного рта соплячки с крашеными патлами, похожими на мочалку и бегающими гла-зами дворовой сучки:
- Так ты поняла, …, … старая? Ещё раз, …, …, …, мусорам стукнешь, …, в асфальт тебя закатаем, …, с твоим… вместе! Поняла, …?!
Трое у ящиков: вульгарная раскрашенная полуодетая девка, орущая во всю глотку, сопляк, похожий на тех двух у подъезда, и человек, которому третий уродец заламывает руки, а малолетка в джинсах, чуть не спадающих с толстой задницы, избивает схваченного, продолжая драть горло.
Он заносит нож и наносит удар, и девица, хрюкнув напоследок, валится, ударившись головой о поч-товый ящик, несколько раз дёргается и затихает. Её сообщник, прыщавый сопляк, выпускает свою жерт-ву, пожилую женщину в перепачканном болоньевом плаще, и пятится. Мальчишка молчит. Но не потому, что понял: только так он может спасти свою никому не нужную жизнь. Просто у него отшибло дар речи от страха, который охватывает их всех, когда они понимают, что беспомощны. И, кажется, гадёныш уже намочил в штаны.
Сокрушающий удар в челюсть швыряет подвывающего от ужаса сопляка головой об дверь подъез-да. Хлипкая дверь от удара слетает с петель, сшибив с крыльца ещё двух уродцев, наверное, подавивших-ся своими плевками от неожиданности.
Он спускается следом, переступив через барахтающуюся в грязи возле подъезда кучу, и ныряет в подворотню. Там он, не сбавляя шага, прячет нож в потайной карман, срывает с головы маску, прячет её во внутренний карман куртки и выходит на улицу, на ходу надевая кожаную кепку с козырьком.
Ему нисколько не жаль ту размалёванную соплячку в приспущенных штанах. Она сама виновата, потому что сознательно превратила себя из человека в двуногую грязь. Осталось только отвращение, как будто он босой ногой раздавил таракана на собственной кухне.
Поверх кепки он набросил капюшон, затянул завязки и поспешил к остановке. Сейчас поздно, трол-лейбусы давно скучают в депо, но маршрутные такси ходят далеко за полночь. Хоть бы ему не пришлось долго ждать под этим ливнем!
На остановке — трое: женщина лет тридцати в дождевике поверх брючного костюма, пенсионер в длинном непромокаемом плаще и парень лет восемнадцати в спортивном костюме и пластиковой накидке с капюшоном. Судя по одинаково угрюмому выражению лиц, все трое стоят тут уже давно.
- Не подскажете, который час? — вежливо спрашивает спортсмен.
- Половина двенадцатого.
- Спасибо.
- Сейчас уже должно быть такси, — говорит женщина. — Мы уже двадцать минут стоим.
- Выжидают до полуночи, чтобы потом по двойному тарифу возить, — ворчит пенсионер. — Разве там кто о людях думает? Лишь бы свой карман набить… Вот раньше было…
