— Что вы имеете в виду? — переспросил он.

Он был удивлен и обрадован, когда она приняла его приглашение пообедать с ним. Он с удовольствием наблюдал, как она ест. Ему хотелось знать, по вкусу ли ей, женщине, проведшей первые пятнадцать лет жизни в Сайгоне, итальянская кухня. Она ела с аппетитом. Сначала одолела лингвине аль престо и теперь усердно поглощала пиккату из телятины.

— Это убийство, — сказала она. — И изнасилование. Так ли уж они связаны между собой?

— А вы как считаете?

— Я предполагаю, что те парни действительно ее изнасиловали, однако это еще не значит…

— Правда?

— Да. Заметьте, местные вьетнамцы обрадовались оправдательному приговору. Они молились, чтобы их земляков признали невиновными. Азиатам не так уж сладко живется в Америке. В Калузе нет даже буддистского храма, вы знаете об этом?

— А вы сами буддистка? — поинтересовался Мэтью.

— Я католичка, — отрицательно покачала она головой. — Но в детстве меня окружали буддисты. А вы какого вероисповедания?

— Никакого.

— А раньше?

— Англиканец.

— Это хорошая религия?

— Я думаю, чтобы чего-то достичь в Америке, следует быть тем, что определяется аббревиатурой БАСП.

— Что это такое?

— Белый, англосаксонского происхождения, протестант.

— А еписко… Вы не могли бы повторить?

— Епископалианец.

— Епископалианец. Это что-то вроде протестанта?

— Да, — сказал Мэтью.

— А белый англиканец — это как?

Мэтью улыбнулся:

— Ну что-то вроде того, о чем мы раньше говорили.

— А! — отозвалась она.

— Белый да еще англиканец — это излишне, — подытожила она.

— В общем-то да, — пришлось ему согласиться.

— Мне нравится это слово. Излишне. Оно так хорошо звучит по-английски. Сколько вам лет? — неожиданно спросила она.

— Тридцать восемь, — ответил Мэтью.

— Вы женаты?

— Нет. Разведен.

— У вас есть дети?

— Дочка. Она сейчас в Кейп-Код. С матерью.

— Как ее зовут?

— Джоанна.

— Она маленькая?

— Ей четырнадцать.

— Значит, вы рано женились.

— Да.

— А она красивая?

— Да. Все отцы находят своих дочерей привлекательными.

— Мне кажется, что мой отец был нетипичным в этом смысле.

— Но он же посадил вас в тот вертолет.

— Да, это правда, — согласилась она.

— Вы очень красивы, — решился сказать Мэтью.

— Спасибо, — произнесла она и замолчала.

Он задумался, знает ли она о том, что недурна собою. Или горестные военные годы заставили ее забыть о себе? Потом последовали скитания и переезды. Что в этой женщине, бухгалтере Мэри Ли, осталось от той маленькой вьетнамской девчушки? Трудно было сказать.

— А как вы думаете, кто мог их убить? — резко сменила она тему разговора, словно пытаясь отогнать даже намеки на что-то личное. Она старалась не смотреть ему в глаза. Ему очень не хотелось думать, что она приняла его искренний комплимент за неуклюжее приставание.

— Я не ищу убийцу, — сказал он. — Мне необходимо доказать, что мой клиент невиновен.

— А вы считаете, что он не совершал преступления?

Мэтью ответил не сразу.

Спустя минуту они почти в один голос произнесли: «Да».

— Можно сказать, что я ищу доказательства, подкрепляющие мою уверенность.

— А номер машины вам пригодится?

— Возможно.

— Если только Тринх не ошибся.

— Я не думаю, что есть причины в нем сомневаться. Только скажите, у вас такие же цифры, как у нас?

— Да, у нас арабские цифры. И алфавит примерно такой же, кроме нескольких букв, и миллион диакритических знаков.

— А что это такое? — удивился он.

Она посмотрела на него.

— Я не знаю, — принялся он оправдываться.

— Могли бы сделать вид, что знаете, — с улыбкой произнесла она.

— Как бы я тогда узнал, что это такое? Объясните, пожалуйста.

— Это такие маленькие значки, они прибавляются к буквам для передачи фонетических особенностей.

— Ага.

— Понимаете?

— Да. Что-то вроде седилль во французском или умляута в немецком?

— А это что такое?

— Ну, могли бы притвориться, что знаете, — улыбнулся он.

— Ну ладно, растолкуйте!

— Диакритические знаки.

— О’кей, — сказала она.

— Во всяком случае, так я думаю, — усмехнулся он.

Ему понравилось, как она произнесла «о’кей». Она по-своему выговаривала это самое американское из всех слов.

— Вьетнамский язык не так просто освоить, — заметила она. — Его не одолеешь в два счета. В этом и была основная трудность американских солдат. А когда нет взаимопонимания, непременно зарождаются подозрения. И множатся обоюдные ошибки.

Она покачала головой.

— Поэтому было столько радости, когда суд оправдал вьетнамцев. Если они действительно невиновны, все меньше будет подозрительности по отношению к иностранцам.

— А что, такое случается?

— О да, конечно.

— А в чем это проявляется?

— В Америке как-то все очень быстро забыли, что в свое время каждый откуда-нибудь да приехал. Ведь только индейцы могут считать себя аборигенами. Но случись какой размолвке с американцем, так первым делом услышишь: «Убирайтесь, откуда приехали!» Разве не так?

— Да, — пришлось согласиться Мэтью.

«Убирайтесь, откуда приехали».

Эти слова в устах так называемых коренных американцев всегда коробили его.

«Убирайтесь, откуда приехали».

— Как раз это я и имела в виду.

— Вы о чем?

— Я сказала, что на это можно посмотреть иначе.

— И что же?

— Изнасилование и убийство между собой не связаны.

— Мне тоже кажется, что это реальная версия.

— Значит, вы со мной согласны, — сказала она. — Кому-то очень надо дать понять вьетнамцам в Калузе, чтобы они убирались восвояси.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Это же Юг, если вы забыли, — добавила она.

Он продолжал изучать ее.

— Здесь время от времени жгут кресты на лужайках.

Тюремщик подозвал Лидза к телефону минут через десять. В трубке раздался его недовольный и раздраженный голос:

— Я дремал.

Мэтью взглянул на часы. Двадцать минут четвертого. Они с Май Чим расстались в половине третьего, он заехал домой, за магнитофоном «Сони», вот за этим, который стоял перед ним на столе.

— Извините, что разбудил вас, — начал он. — Но я вынужден задать вам несколько вопросов.

— Вы читали газеты? — сердито прервал его Лидз. — Уже успели осудить меня и вынести приговор.

— Это нам на руку.

— Не понимаю, почему?

— Можно попробовать сменить судебный округ.

— Из-за того, что в городе меня считают убийцей?

— Вот именно. Каким образом мы повлияем на присяжных, если все предрешено?

— Хорошо бы, — с сомнением в голосе произнес Лидз.

— Мистер Лидз, мне нужно кое-что уточнить. Если я не ошибаюсь, у вас есть «кадиллак»?

— Правильно, «кадиллак-севилле».

— Какого цвета?

— Черный, по бокам серебристый.

— Можно ли принять этот цвет за темно-синий? Или темно-зеленый?

— Не думаю.

— А, скажем, ночью?

— Даже ночью. Серебристый цвет, он и есть серебристый. При чем здесь синий или зеленый? Спутать невозможно.

— Вы помните номер машины?

— Скорее всего нет. Он может начинаться на «W», «WR»… Не помню. Я всегда смотрю на ярлычок ключей.

— Может быть, у вас номер 2АВ 39С?

— Нет, что вы. Он начинается с «W», это точно. А вторая буква как будто бы «R», «WR» и что-то еще.

— Но не 2АВ?

— Нет.

— …39С?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Один из свидетелей утверждает, что в ту ночь вы садились в машину с этим номером.

— Когда? Где?

— В районе «Малой Азии». Чуть позже полуночи.

— Понятно, — сказал Лидз.

— Мне кажется, это был кто-то другой.

— Черт побери, конечно! Вы понимаете, что за это можно зацепиться?

— Несомненно, — подбодрил его Мэтью.

— Уцепившись за эту деталь, мы узнаем, кто убийца! Господи, первая добрая новость за все время! Мне не терпится рассказать об этом Джесси. Как только мы закончим наш разговор, я ей сразу же позвоню.