Правда, назвать наложниц необеспеченными было нельзя, а вот что касается «предпочтений», то многие из девушек за все время жизни в гареме никогда и не становились любовницами своего «владыки и повелителя». Что этим, спрашивается, делать было? Вроде как существовало правило: девушка, прожившая в султанском гареме девять лет и оставшаяся девушкой, выдавалась замуж с приличным приданным. Такие ходили слухи. Правда, никто из девушек, с кем довелось пообщаться Рушен, таких лично не знал, но, как говорится, «надежда умирает последней».

К счастью, девушек оставили в живых. Раздели до пояса, привязали к столбам и выпороли. А остальных заставили смотреть – в назидание.

Что поразило Анастасию – каждая их них сильнее плакала не тогда, когда били, а потом, когда на спины уже были наложены специальные повязки, пропитанные снимающими боль веществами.

Анастасия присела около одной из молодых женщин. Она была венецианкой. Пышной, полногрудой – настоящая красавица эпохи Возрождения. Именно таких изображал на своих картинах Тициан: ходячее торжество плоти. Понятно, что такой без секса было тяжко. Когда-то ее звали Бьянка, здесь она получила имя Гюлесен, что переводилось как «здоровая роза», и это было правильно: девушка и в самом деле была воплощенным здоровьем.

Анастасия осторожно погладила девушку по голове.

– Больно?

– Больно?! – Та лежала на животе, но сумела-таки задрать голову и посмотреть на Рушен. – Больно?! Разве это важно?

– А что важно? – растерялась Анастасия. Хотя глупый вопрос: Гюлесен наверняка чувствует себя еще и униженной – и из-за публичной порки, и из-за того, что ее застукали за таким занятием…

Ответ женщины ее удивил.

– Но мне ведь теперь никогда не попасть к нему! – прорыдала Гюлесен. – Понимаешь, никогда!

«Никогда» – это было понятно. Только вот никогда не попасть – к кому?

– К не-е-му! – Она снова зарыдала.

На вопрос ответил один из евнухов:

– Битые плетьми к султану попасть не могут, – равнодушно обронил он, идя мимо.

Гюлесен, на пару секунд оторвавшая голову от подушки, снова вжалась в нее всем лицом и зарыдала с новой силой.

Анастасия встала. Она ничем не могла утешить молодую женщину.

Шаркая ногами, подошел другой евнух. При его виде Рушен не смогла сдержать усмешки: его звали Барыш, и одного этого факта хватало, чтобы вернуть ей веселое настроение.

– Пойдем, – потянул он ее за руку.

– Куда?

– Не велено говорить. – И тут же, склонив голову к ее уху, прошептал: – Валиде хочет посмотреть пополнение.

Барыша все любили. Он обладал мягким характером, за это и получил такое имя[1]. Он часто рассказывал девушкам гаремные сплетни, показывал, как плести браслетики из волос и цветных ниток, помогал с нанесением макияжа. Словом, от остальных евнухов он заметно отличался в лучшую сторону – остальные обладали достаточно сварливыми характерами, и когда начинали браниться, особенно друг с другом, здорово напоминали базарных баб.

Кстати, большинство евнухов носили цветочные имена, которые на фоне их склочности звучали достаточно нелепо. Ругающиеся Гиацинт и Нарцисс – это уже черный юмор какой-то. Да еще прибавить сюда далеко не привлекательную внешность…

Девчонки объяснили: безобразные евнухи ценятся гораздо дороже. Это дополнительная гарантия, что в такого евнуха не влюбится ни одна из одалисок – как будто тут кого-то интересовали их чувства! А что касается «плотских удовольствий», то несчастные и так являются полностью безопасными со всех точек зрения. Кроме того, непривлекательные евнухи неинтересны и друг другу (а привлекательные, что ли, интересны?). Сочетание покалеченной судьбы и неприятной внешности порой делало поведение черных евнухов просто невыносимым.

А Барыш-ага умудрялся ладить не только с девочками, но и с другими евнухами. Красивым его тоже сложно было назвать – даже с большой-большой натяжкой, – но физиономия его была настолько доброй, а улыбка так красила его похожее на блин лицо, что многие девушки, чмокая Барыша в щеку, совершенно чистосердечно называли его красавчиком.

– Веди себя прилично, – шепнул ей на ухо Барыш, и его круглая добрая физиономия расплылась в улыбке. – Ты такая красивая! Я хочу, чтобы ты была счастлива! А чтобы здесь быть счастливой, нужно понравиться не столько султану, сколько валиде. Именно она здесь всем заправляет.

– Вот еще! – фыркнула Рушен. – Не хочу я никому нравиться! Мне и так хорошо.

– Не понравишься валиде – будет плохо, – покачал круглой головой Барыш. – Ай-ай, как плохо! Валиде – серьезная женщина! Она тут самая главная!

– Султан что – маменькин сынок?! – фыркнула Рушен.

Барыш часто-часто закивал:

– У нас тут так… Всегда тут так было! Валиде воспитывают султанов, и те привязаны к своим матерям куда больше, чем к кому бы то ни было другому.

Да, что-то такое она читала… Кажется, султанские сыновья становились наместниками в провинциях, и мать жила при сыне-наместнике, участвовала в его обучении и помогала править. А забыла потому, что по гарему бегали маленькие сыновья Сулеймана: шехзаде Мурад от польской жены Гюльфем-хатун, веселый и ласковый мальчишка лет шести-семи, примерно такой же по возрасту шехзаде Махмуд от Фюлане-хатун – смуглый, быстрый, похожий на породистого арабского жеребенка, шехзаде Мустафа – вдумчивый и очень красивый ребенок лет пяти, его младший брат Ахмед с постоянно оттопыренной нижней губой, оба – дети возлюбленной супруги Махидевран. Все пока жили во дворце, и, наверное, султан виделся с каждым из малышей. Смешно: пока ребенок маленький – он растет при отце, а когда становится постарше и когда ему отцовское внимание нужнее всего – его воспитанием занимается одна только мать.

– И, главное, не смейся! Тебе все смешно! Ты смеешься слишком много, а валиде такие не нравятся.

Вот еще! Не нравятся ей смешливые – стало быть, она, Рушен, и будет смеяться в ответ на каждое слово.

Покои, в которых жила валиде, Рушен не понравились. То ли хозяйка все время мерзла, то ли просто была поклонницей меха, но меха здесь были повсюду: на полу, на креслах, на низких тахтах. А сверху еще и ковры лежали – куда ж без них, тут даже покои обычных служанок были коврами завешаны.

В результате получалось аляповато. В голову сразу пришла незабвенная Эллочка-людоедка из романа «Двенадцать стульев». Правда, тут на стене картинки из журналов не висели, но это, может, потому, что журналов еще не издавали.

Она стояла посреди комнаты и внимательно рассматривала убранство. Что еще, спрашивается, делать, если ты тут одна? Кстати, почему она одна? Барыш сказал: «Валиде желает рассмотреть пополнение». Но «пополнение» – это явно не одна Рушен.

– Нравится? – раздалось за спиной.

Рушен повернулась. В комнату важно вплывала невысокая женщина, должно быть – одна из доверенных женщин при валиде.

– Нет, – усмехнулась Рушен.

– Ты понимаешь, о чем я спросила?

– Я понимаю, о чем вы спросили, – неожиданно рассердившись, Анастасия не смогла, да и не захотела сдерживаться. – Иначе я бы не стала отвечать на ваш вопрос. А вот вы понимаете, что я ответила? Я сказала, что мне здесь не нравится.

Черные тонкие брови взлетели высоко.

– Ты наглая. Это хорошо.

Анастасия дернула плечом и хмыкнула. Ну вот, и тут нахальство – второе счастье.

– Что-то хочешь спросить?

Ага, у нее вопросов – просто завались, только кого спрашивать-то? Вот эту тетку? Завести с ней, что ли, диспут по поводу какой-нибудь главы Корана? А то она только его в последнее время и читает (другой «литературы» ей просто не дали), а обсудить не с кем: девчонки в гареме с большим удовольствием обсуждают новую сурьму для глаз или то, какой рисунок хной лучше нанести.

– Меня вызывали к валиде…

– Тебя привели к валиде.

А, ну да. Разумное замечание. Вызывать можно пусть подчиненного – но человека. А они тут – простое мясо, хранящееся на случай, если султану вдруг понадобится тот или иной кусок. Но как мягко, и вместе с тем отчетливо эта нестарая еще тетка дала Рушен это понять!