Джек опустился на корточки возле бесчувственного тела и долго изучал ее взглядом. Наконец он осторожно просунул одну руку под колени, обхватил другой хрупкую спину и, подняв Вренну на руки, быстро двинулся к автомобилю.
III
Проснулась я с ужасным похмельем, и первое, что сказал Джек, увидев, что я пришла в чувство, было: «зря я не приучал тебя к алкоголю, моё упущение». Я хотела съязвить что-нибудь в ответ, но головная боль требовала тишины. Внимательно осмотрев меня, он поменял влажную тряпочку на лбу, дал аспирина и посоветовал дальше спать.
Когда я очнулась в следующий раз, был уже вечер. Голова болела, но гораздо слабее, да и всё остальное тело слушалось на порядок лучше. Сквозь стену доносилось утробное звучание телевизора. Осторожно поднявшись на ноги, я пошла на звуки.
Джек обернулся, заслышав меня, и на мгновенье по его лицу пробежала улыбка, но она быстро скрылась, и лицо приобрело естественный серый цвет.
– Что, отпускает? – насмешливо осведомился он.
Я неопределенно пожала плечами, подошла к окну, сделала тише телевизор, села на диван справа от Джека.
– Ты мне должен пять тысяч, не забудь.
– А, так вот во имя чего было это жертвоприношение, – рассмеялся он, вальяжно закидывая руку мне через плечо.
Я покосилась на него, вынырнула из-под его руки, отодвинулась немного и откинулась на спинку дивана.
– Мне извиняться, что спугнула пташку, с которой ты мне изменял? – сухо уточнила я.
– О, ну, можешь извиниться, я послушаю, – он едва не облизнулся в притворном предвкушении.
– Скажи, что у тебя были к ней чувства, и я извинюсь, – я коварно улыбнулась.
Он фыркнул.
Я постаралась никак не выдать своего облегчения. И правда, что за глупость была подумать, будто Джек любит эту девицу? Хотя бы питает сердечные чувства… Слабее любви, но больше, чем секс… Нет, конечно нет. Ну и слава богу. Совершенно не хотелось бы быть виноватой в его разбитом сердце.
–
Следующим утром, когда я проснулась, Джека в квартире уже не было, зато на кофейном столике возле моей кровати лежали обещанные пять тысяч. Я довольно улыбнулась, скинула одеяло и села, поджав под себя ноги. Голова уже почти что не болела.
Холодильник у Джека был всегда полупустым, он редко ел дома – всё рестораны, какие-то вечеринки. В морозилке обитали пельмени и наггетсы, которые он научил меня готовить, но мне не хотелось мяса, оно ничем не отличалось… Пельменями и наггетсами меня пичкали и кораблисты. И еще много чем, чего здесь в избытке – котлеты, отбивные, колбаса, ну и всё такое.
В общем, пробежавшись пару раз по прохладным полкам взглядом, я решила: раз уж у меня появились деньги – почему бы не отправиться за покупками?
Возможно, это было не лучшей идеей…
Мало того, что я полчаса блуждала в поисках магазина под пронизывающим ветром, предвещающим осень, так еще и старуха ко мне привязалась, когда я изучала стеллаж со всякими йогуртами – мол, мешаю ей пройти или что-то такое. Наверное, это нормально. Наверное, людей нужно терпеть. Но, боги, как же это дико!.. Я несколько раз пыталась скрыться, но это только выводило ее, так что в итоге меня заставили выслушать лекцию о зверской бескультурности молодежи – и затем я до вечера не могла отделаться от унизительных воспоминаний и бурлящего гнева.
Зачем – зачем людям эта сгорбленная маразматичка? Я хочу не ненавидеть ее, но она и правда уже не живет. Я правда хочу быть гуманной. И не потому что я теперь живу среди людей – я давно думаю, что мы несем зло. Что человеческая жизнь, очевидно, ценна. Мне – моя, ему – его. Я не лучше его. Очевидно.
Но только и растению дороги его цветы и плоды, а мы их безжалостно срываем. А зверь дорожит своей шкурой или рыба – чешуей ничуть не меньше, чем человек – скальпом, и человек это знает – и что же? Охота и рыбалка процветают.
Я знаю, что те, кого я убила, жаждали жизни, к чему-то стремились, любили кого, и кто-то, должно быть, любил их. Знаю, что то, что я сделала – ужасно. Но знания – это в голове. А дальше не проникает.
Я знаю, что не должна думать, что эта пожилая женщина, у которой, наверно, есть дети и внуки, у которой была, вероятно, яркая жизнь и чистая любовь, что она – ходячий труп, досаждающий окружающим. Да, не должна, нехорошо так думать. Но, закрывая глаза, я вижу, как парочка моих фаворитов рассекают ее дряблое тело и растворяют останки в кислоте.
–
После расставания с блондинкой Джек, похоже, действительно, не унывал – не прошло и пары дней, как он снова перестал ночевать дома, и я уже не удивлялась, когда в восемь-десять вечера он уходил, чтобы вернуться во второй половине следующего дня. Но когда первой ночью осени он явился в три утра, вырвав меня из сладких объятий сна своими нервными звонками в дверь – я не просто удивилась – мне снова захотелось его убить.
Кое-как проснувшись, я открыла ему дверь, но Джек, ничего не замечая, продолжал вдавливать кнопку, порождая невыносимое дребезжание звонка.
– Э… – позвала я его, но он не реагировал. – Джек! – я подошла и настойчиво стукнула его кулаком в плечо. И едва увернулась от полетевшего в лицо ответного удара. – Эй, ты что?! – возмущенно воскликнула я, отходя на пару шагов подальше.
Джек молча сверлил меня пустым взглядом.
– А-а… – протянула я, вглядевшись в его глаза – зрачки были двумя безжизненными черными точками на фоне голубой радужки. Это мы уже проходили…
– Иди сюда, – заперев дверь, я устало махнула рукой в сторону кухни и мягко повела его туда.
Усадила его за кухонный стол, опустила перед ним блюдо с конфетами и печеньем и поставила кипятиться чайник.
Джек и раньше неоднократно отчаливал при мне в мир грез, но заботиться или приглядывать за ним мне не приходилось. Так что я понятия не имею, грамотно ли веду себя, но кажется, сладости работают: он по крайней мере не буянит. Просто сидит выпрямленный, будто плечи сковало льдом, и с холодком ужаса всматривается в пустоту.
Внезапно, будто покинув глубины его подсознания, в реальность вырвался невидимый шаловливый дух. Он подкрался ко мне сзади, резко обнял, и меня овеяло щемящей нежностью, а где-то под сердцем затрепыхалось желание податься вперед, прижаться к Джеку и прогнать к чертовой матери всю ту ересь, которая, должно быть, видится ему.
Но это был секундный бред.
Он прошел, и я привычным движением закинула пакетики заварки в чашки и залила их кипятком.
– Ты же не надеешься, что я буду это пить?– неожиданно спросил Джек, когда чай немного остыл.
Я покосилась на него, удивляясь: неужели уже приходит в себя?
– Ах, ну да, ты же параноик, – хмыкнула я. – Конечно, я отравила всю систему канализации, чтобы на твоих глазах набрать в чайник воду из-под крана, вскипятить…
– Ладно-ладно! Но сначала хлебнешь из обеих чашек.
Я закатила глаза, но спорить не стала.
Мы пили чай, к Джеку довольно быстро возвращалось сознание, и вдруг, подобно пощечине, в моей голове возникла мерзкая мысль: а ведь это я виновата! Ведь он так накидался сейчас из-за той девицы, и ночами отсутствовал он не с какой-нибудь приличной красавицей, а непонятно где – и всё это я с моей глупой вредностью-ревностью.
– Джек… – пробормотала я, набираясь храбрости. – Ты это из-за нее, да?
– Что? – он посмотрел на меня с недоумением, голодно поглощая печенье.
– Ну, та девушка, Юля. Ты… Прости, в общем, – меня будто вывернули наизнанку, и зачем я начала всё это, черт!
Джек смотрел непонимающе, затем насмешливо и, наконец, с откровенной издевкой. И в придачу к этому он сардонически захохотал.
– О, Вренна, ты подумала, я горюю по ней, подумала – что? У меня разбито сердце? Боже, как это мило. Ну, Вренна, это же ты у нас мастер по любовным страданиям, я-то что, куда мне!
– Заткнись.
Он продолжал сыпать остротами. Я попыталась ударить его по голове, но он с хохотом увернулся, и я ушла, мысленно проклиная его и жалея, что не отравила чертов чай, как он боялся.