– Почему? – спросил он встревоженно.

– Да потому что ты гей! – ответила я. Но это прозвучало не так, как я хотела. Видя, как вдруг замкнулось его живое лицо, на котором всегда отражались малейшие эмоции, я поняла, что обидела его. – Ты не понял, – добавила я. – Они не просили, чтобы их включили в список. Это сделала Ферн Бейкер.

– Ферн Бейкер? – воскликнул Томми. – И как эту старую грымзу только земля носит?

– Я серьезно, Томми. Я просто хочу спросить, понимаешь ли ты, в какое положение их поставил?

Он кивнул.

– Понимаю, – сказал он. – Я уже три месяца назад поговорил с ними о том, чтобы мы с Тристаном приехали сюда жить. Они сказали то же самое, что всегда говорят мне или тебе, когда нам хочется или нужно вернуться домой.

– И что же они сказали?

– Конечно, приезжай, милый. Наш дом – дом и для тебя, и для твоего Тристана. – Я опустила глаза и стала пристально рассматривать ткань подушки, а Томми добавил: – Конечно, они и тебе то же самое скажут про дом. Разве что Тристана не упомянут. Ах да, и если говорить будет папа, он может назвать тебя «солнышко», так же, как мама зовет меня «милый».

– Томми, – улыбнулась я, – если бы на рынке труда был спрос на людей, умеющих смешить своих сестер, я бы сказала, что ты неправильно выбрал себе профессию.

– Может быть, сформируем этот сегмент рынка?

– Для этого много народу потребуется.

– Массовая культура. Хм-м… Это я уже пробовал. Потому и вернулся. А вот тебе неплохо бы попытаться. Интересный опыт. Это может даже тебе подойти, Мег. Ты уже думала, в какой колледж хочешь поступить?

– Все уже решено. Осенью, в государственный колледж Кент.

– Кент, да? Школа там неплохая. Но неужели тебе не хочется в Нью-Йорк или в Бостон?

– Томми, даже если бы ты уже не растряс семейную копилку, меня раздражает, что на улицах Манхэттена или Кембриджа люди кишат, как муравьи в муравейнике.

– А как насчет специализации?

– Психология.

– А, понимаю, наверное, ты думаешь, что с тобой что-то не так, и хочешь понять, как это исправить.

– Нет, – ответила я. – Я просто хочу вскрывать людям мозги, чтобы понять, почему они ведут себя как идиоты.

– Довольно жестоко, – сказал Томми.

– Так я и есть довольно жестокая девушка.

Когда Томми ушел, я заснула, так и не переодевшись. Проснулась я утром под легким одеялом, которое кто-то, наверное, мама, набросил на меня вчера вечером. Я села в кровати и выглянула в окно. Утро было уже позднее. Это я поняла по тому, как свет отражался от пруда в лесу – ближе к полудню, когда солнце светит под определенным углом, виден тонкий полумесяц сверкающей воды. Мы с Томми летом, бывало, подолгу сидели на мостках, которые построил там отец. Читали книги, отмахивались от мух, болтая в воздухе босыми пыльными ногами. Томми намного старше меня, но никогда не обращался со мной, как с маленьким несмышленышем. В тот день, когда он уезжал в Нью-Йорк и отец собирался отвезти его в аэропорт, я обняла его на крыльце, но вдруг расплакалась и побежала за дом, через поля, в лес, на наши мостки. Я понимала, что Томми побежит за мной, но он был последним человеком, которого мне тогда хотелось видеть, и я мысленно вернулась назад и попыталась оттолкнуть его. Я повернула его на полпути и заставила сказать родителям, что он не смог меня найти. Видя, что он не пришел за мной, я поняла, что во мне есть что-то, что смогло его остановить. Томми никогда, никогда бы не отпустил меня так, не догнав и не утешив, если бы я дала ему выбор. Я лежала на мостках целый час, глядя на свое отражение в воде и повторяя: «Кто ты такая? Черт тебя подери, ты же знаешь ответ. Кто ты такая?»

Если бы мама пришла за мной и увидела меня такой, услышала бы, что я говорю, у нее бы, наверное, случилась истерика. Сына-гея она еще может принять. Но чего бы она точно не вынесла, так это того, что ее ребенок так вот сам с собой разговаривает в семь лет. Еще хуже было бы, если бы она поняла, почему я задаю себе этот вопрос. Это был первый раз, когда моя воля повлияла на события. Именно она заставила Томми уйти, не сказав мне больше ни слова.

Иногда я думаю, что дальше моя жизнь будет все труднее с каждым днем.

Когда я оделась и позавтракала мюсли с бананом, я взяла с кухонного стола роман, который читала, открыла заднюю дверь и пошла на пруд. Воспоминания о летних днях, проведенных вместе с Томми, навели меня на мысль, что надо почтить мое детство, сохраняя эту традицию в последнее лето перед отъездом из дома. Я уже закрывала за собой дверь, когда Тристан вошел в кухню и сказал:

– Доброе утро, Мег. Куда направляешься?

– На пруд, – ответила я.

– Ах, на пруд! – воскликнул Тристан, как будто он был туристом, а пруд – достопримечательностью, которую он давно мечтал посетить. – Не возражаешь, если я составлю тебе компанию?

– У нас свободная страна, – буркнула я и сразу подумала, что надо было ответить повежливее, но все равно молча направилась к двери.

– Вроде как, – откликнулся Тристан, и я остановилась как вкопанная.

Я оглянулась на него. Он пожал плечом так же, как вчера вечером, когда Томми спросил маму и папу, не может ли он повесить портрет «Американская готика» в гостиной, а потом слегка улыбнулся.

– Так и будешь стоять или пойдем? – спросила я.

Тристан быстро вышел за мной, и мы зашагали через поле за домом, к лесу. Наконец мы дошли до опушки – пруд отражал небо, как широко открытый голубой глаз, смотрящий на Господа Бога.

Я устроилась на мостках: расстелила полотенце и открыла книгу, наполовину прочитанную. Сердце героини уже разбито, и сколько бы герой ни оставлял подборок любимых песен в ее почтовом ящике и шкафчике в школьной раздевалке, это ничего не исправит. Зачем я это читаю? Взять бы велосипед, съездить в библиотеку и выбрать что-нибудь из классики, подумала я. Ведь наверняка есть книга, которую мне надо начать читать прямо сейчас, потому что все в колледже ее уже прочитали. Я о таких вещах очень беспокоилась. Ни мама, ни папа в колледже не учились. Я помню, как летом, перед тем, как уехать в Нью-Йорк, Томми тревожился, что никогда не сможет там прижиться. «Детство в провинции – как позорное клеймо, – сказал он. – Я из-за этого просто не буду знать, как себя вести».

И однако, именно провинция – а точнее, мы – помогла Томми начать его карьеру. Прямо ирония судьбы!

– До чего же красивые места, – сказал Тристан. Он растянулся на животе рядом со мной, свесился с мостков и опустил пальцы в воду. – Неужели это все ваше? Вам так повезло!

– Возможно, – процедила я и поджала губы. Я еще не узнала Тристана достаточно хорошо, чтобы доверять ему и общаться не только вежливо, но и сердечно. Ну да, ну да. Я красивая, бессердечная девочка. Я знаю.

– Ну и ну! – Тристан вздохнул и выпрямился, устраиваясь на мостках рядом со мной. Он устремил взгляд на воду, моргая от слепящего солнца. – Ты меня и впрямь невзлюбила.

– Неправда! – сразу ответила я, хотя и сама понимала, что ответ мой не слишком искренний. Я попробовала переформулировать: – То есть я тебя не то чтобы не люблю, просто пока не очень хорошо знаю, вот и все.

– Не доверяешь мне, да?

– Ну ничего себе! – возмутилась я. – Почему это я должна тебе доверять?

– То, что твой брат мне доверяет – еще не причина?

– Томми никогда не отличался особым здравым смыслом, – ответила я.

Тристан присвистнул.

– Ну и ну, – снова протянул он. – Суровая же ты девушка.

Я пожала плечами. Тристан кивнул. Я сочла это знаком того, что мы поняли друг друга, и вернулась к чтению. Но не прошло и двух минут, как он опять меня прервал.

– Что ты скрываешь, Мег?

– О чем это ты? – спросила я, поднимая взгляд от книги.

– Ну, если ты настолько не доверяешь людям, тебе наверняка есть что скрывать, это очевидно. С недоверчивыми людьми так часто бывает. Они очень скрытные. Ну, или им очень много боли принесли люди, которых они любили.