Она никогда ему не принадлежала, его Фина. Ни она, ни ее дочь. Нет, они не были людьми – они были оборотнями. Его она только использовала. Может ли Фина навредить своей дочери? Никогда. Фина любит ее. Знает ее. Теперь они стали друг для друга всем, и никто другой в целом свете им не нужен.

Раньше Мэтт иногда раздумывал, можно ли подъехать на коне к какому-нибудь горному перевалу, перебраться через горы и уйти в другие края, где живут другие люди. Просто люди. Обычные.

В ту ночь Мэтт Ситон, в чем был, ничего не взяв с собой, кроме лошади и ружья, взобрался вверх по склонам гор со своей стороны и прочесывал перевалы, пока наконец не нашел проход. Он оставил в прошлой жизни все. Родных, союз Ситонов и Прокторов, семью, дом и имущество, себя. Только брак свой и отцовство он не покинул, они уже были у него украдены. Украдены его ревностью. Его обманутой человечностью и одиноким человеческим сердцем.

Танит Ли написала почти 100 книг и более 270 рассказов, а еще радиопьесы и телесценарии в таких разнообразных жанрах, как фэнтези, научная фантастика, романы ужасов, книги для молодежи, исторические и детективные романы, а также повести о современной жизни и сочетания этих жанров. Среди ее последних публикаций трилогия о Льве-Волке – «Отброшена яркая тень», «Здесь, в холоде ада» и «Пламя только мое» – и три романа для молодежи «Пиратика». В последнее время она также опубликовала несколько коротких рассказов и повестей в «Научно-фантастическом журнале Азимова», «Странных Сказках» и «Царстве Фэнтези» и в антологиях «Призрачный квартет» и «Колдуны».

Она живет в Сассексе с мужем, писателем и художником Джоном Кайном, и двумя вездесущими кошками. Дополнительную информацию о ней вы можете получить на сайте www.tanithlee.com.

В рассказе «Дочь пумы» мне пришло в голову «вывернуть наизнанку» обычный сценарий о Красавице и Чудовище, чтобы на этот раз испуганный молодой человек против воли взял замуж незнакомую, обладающую сверхъестественными способностями девушку-зверя.

Конечно, не стоит забывать, что при любом браке по сговору обе стороны часто испытывают тяжелые терзания.

Затем мне надо было решить, каким зверем будет невеста. Я выбрала пуму, которую иногда еще называют горным львом, потому что всегда любила этого зверя за красоту, а его боевой крик, который я услышала в фильме, когда мне было лет одиннадцать, наводил на меня ужас. Как ни странно, этот крик, хоть он и характерен для пумы, в этой сказке не упоминается. Когда я выбрала пуму, вокруг сразу нарисовалась ее природная среда обитания – не просто фон, а третий главный герой: параллельный мир, напоминающий североамериканские Скалистые горы времен 1840-х годов.

Секреты есть у всех. Даже у меня. Мы таскаем их с собой, как контрабанду, всегда под какой-нибудь маскировкой, придуманной нами, чтобы прятать те части самих себя, о которых миру лучше не знать. Я бы писала о том, что думаю, в дневнике, если бы могла поверить, что в него не сунут нос, но в этом доме о неприкосновенности частной собственности никто даже понятия не имеет. Если уж хочешь иметь секреты, придется научиться записывать их в своем сердце. И держать их при себе. Или хотя бы не раскрывать кому попало.

Вот это меня и беспокоит – тот парень, с которым мой брат, похоже, собирается вступить в брак. Кстати, о секретах. Уехал, значит, Томми в Нью-Йорк, в колледж, попросил родителей помогать ему деньгами целых четыре года, а потом, когда закончил колледж лучше всех в группе – по специальности не какой-нибудь там, а «живопись» (которая даже ученой степени не дает, чтобы найти работу и отдать долги, в которые влезли родители, платя за его образование), – приехал домой и сообщил, что он гей. Не успели мы и слова сказать, ни хорошего, ни плохого, как он снова сбежал, и даже трубку не брал, когда мы звонили. А когда он наконец соблаговолил откликнуться, то папа с мамой ничего от него не видели, кроме коротких телефонных звонков и электронных писем с просьбами о материальной помощи.

Пять лет, значит, от него практически ни слуху ни духу, и вот он вдруг объявляется и приводит домой парня по имени Тристан, который играет на фортепиано лучше, чем наша мама, а корову видел только по телевизору. И от нас Томми ожидает, чтобы мы встретили его, как ни в чем не бывало, чтобы, значит, не смущать парнишку, и слова не сказали о том, что четыре года назад он удрал, никого из нас не послушав. Вот такой он человек, Томми Терлекки, мой старший брат, американский художник-сюрреалист-гей, широко прославившийся в узких кругах не своими изображениями сказочных созданий и волшебных видений, а ужасными, карикатурными семейными портретами, на которых мы представлены в самых смехотворных ролях. «Американская готика»: отец с вилами наперевес, мама протягивает к зрителю вязальные спицы и моток шерсти, как будто уговаривая тоже попробовать, я, угрожающе скрестив руки на груди, хмурюсь из-под оборок чепца на Томми, который сидит у моих ног, расстегивая тесный детский костюмчик в стиле позапрошлого века. Что я не люблю в этих картинах, так это то, что он про нас все наврал. На картинах Томми показывает, что на него давит образ жизни его семьи, но Томми сам же нас в эти костюмы нарядил. Он изобразил нас такими, какими он нас видит, а не такими, какие мы есть на самом деле, и в своих картинах театрально выставил напоказ конфликт, который сам же и придумал.

Однако же, если взглянуть на это дело с практической точки зрения, надо сказать, что серией картин «Американская готика» Томми создал себе имя, чего нельзя сказать о том цикле, над которым он сейчас работает, – «Сыны Мелюзины». Эти картины похожи на его ранние работы со сказочными животными, которые искусствовед, отбиравший картины для выставки, посчитал слишком претенциозными по сравнению с «многообещающими абсурдистскими, полными глубокого самоанализа семейными портретами, созданными молодым дарованием из диких степей Огайо». Спасибо тебе, Гугл, что рассказываешь мне о том, что мой братик поделывает. «Сыны Мелюзины» все как на подбор мускулистые красавцы с голой грудью, змеиным хвостом и лицом, как у Тристана. Все они невероятно прекрасны, и все жутко страдают – кого выбросило из воды, кто задыхается в грязных городских переулках, кто высыхает и истекает кровью на пляжах, кто попался на застрявший в щеке рыболовный крючок. Как сказал Томми, показывая нам эти творения, «это новый Христос». Мама с папой, разумеется, покивали: «А-а-а, понятно».

Томми сказал, что хочет повесить свою «Американскую готику» в гостиной. Это выяснилось, когда мы, собравшись впервые за столько лет, сидели и разговаривали, а его друг Тристан вежливо улыбался. Еще мы пытались тактично выведать, что же Томми делал все эти годы, и по мере возможности узнать у Тристана, кто же он-то такой. «Боюсь, что жизнь моя ужасно скучна, – сказал Тристан, когда его спросили, что он делает в городе. – Моя семья, понимаете ли, довольно богата, поэтому я занимаюсь в основном тем, чем захочется в данный момент».

«Обеспеченная семья… Скучная жизнь… Занимаюсь тем, что в голову взбредет в данный момент…» Я просто поверить не могла, что мой брат встречается с этим парнем, а тем более планирует с ним пожениться. Но это ведь Томми, напомнила я себе, и в ту же минуту он сказал: «Мама, папа, если вы не возражаете, мне хотелось бы повесить одну из картин „Американской готики“ здесь, в гостиной. Раз уж мы с Тристаном некоторое время с вами поживем, неплохо нам внести и свой штрих в интерьер».

Томми улыбнулся. Тристан тоже улыбнулся и, посмотрев на маму, чуть пожал плечами. Я кинула на них злобный взгляд из своего угла и нарочно скрестила руки на груди. Томми это заметил и, изобразив тревогу на лице, спросил меня, что не так. «Я просто не мешаю жизни подражать искусству», – ответила я ему, но он только озадаченно на меня посмотрел. Притворщик, подумала я. Он прекрасно понял, что я имею в виду.