Я осуждающе покачал головой. Нет уж, с подобными склонностями надо бороться. - Трахнуть - значит ударить, так? Нет, мой мальчик, давай попробуем обойтись без любимого тобою насилия. Отчего не попробовать привить тебе более изысканные вкусы?

Барраярец не ответил "нет". Что ж, он обучаем. Прелестно.

- Ты когда-нибудь слышал такое выражение: "по обоюдному согласию"? Сделаем его девизом на сегодняшний вечер. - Как же это правильно говорится у барраярцев? Раз капитан хоть немного сведущ в наших клятвах, было бы стыдно выставить себя в ответ полнейшим невеждой. А, вспомнил! - Повторяй вместе со мною: "Даю тебе в залог свое слово, что этой ночью не стану причинять тебе намеренного вреда и остановлюсь по первому твоему возражению".

Вопреки всем моим опасениям, он пробормотал требуемое. Что же, пожалуй, можно было без опаски отпустить моего дражайшего капитана. Тем более, что лежа на нем и прижимаясь весьма плотно, я убедился: мои заверения находят отклик не только в его разуме.

Я разжал хватку и, скатившись, лег рядом: вся моя поза демонстрировала полную уязвимость и дружелюбие - голова чуть запрокинута, горло открыто. Спокойное бесстрашие и полная беспечность. Я заставил себя предельно расслабиться; по логике барраярец вряд ли тайно желает моей смерти или увечья - сила на его стороне, я у него в плену, и возможностей расправиться со мной у него уже было достаточно. А свободно раскинутые руки оставляли капитану лишь две альтернативы: или ютиться, сжавшись, у стенки палатки, точно бедный гость, или лечь в мои объятия.

Теперь я не намерен был отступаться: к научному любопытству и зову плоти прибавилось изрядно уязвленное молодым нахалом самолюбие. Хотя раскрасневшийся капитан упрямо не желал признавать собственного возбуждения, я бы поставил свой родовой медальон против горсти песка: он бы сейчас не уснул, даже выставив меня из палатки - а сделать это ему мешало данное им же слово. Сжалившись, я потянул его за рукав:

- Иди сюда. Ложись. Расслабься. Просто поговорим - толика просвещения в некоторых областях тебе не помешает... и между прочим, ты мне лицо разбил. Изволь исправить последствия.

Я усмехнулся, мягко и прощающе. И барраярец послушно потянулся к... о, матерь клана, за что мне снова это испытание! К набедренной флаге с этиловым спиртом, печально памятной мне еще по вчерашнему вечеру. Средство, которым, очевидно, здесь лечат все - от психических заболеваний до ампутированных конечностей. Но я мужественно стиснул зубы и стерпел обжигающее прикосновение ужасной жидкости, видя, как неловко барраярец пытается быть деликатным, стирая кровь с моей рассеченной губы.

Момент был самым подходящим. Дальнейшее оказалось "делом техники", как говорят здесь, - хотя я решительно предпочитаю называть это искусством. Перехватить запястье, прижать в определенной точке, поймать губами руку (к счастью, несколько простерилизованную этанолом), дохнуть, едва не касаясь, слегка прикусить ребро ладони - и с удовлетворением отметить, как из груди ошеломленного собственной реакцией юноши вырывается еле слышный чувственный всхлип. В споре диких предрассудков и просвещенного знания о человеческом теле победа, разумеется, осталась за последним.

Вот так. А теперь можно было ухватить уже за обе руки и потянуть его на себя. Роли поменялись. Капитан оказался лежащим сверху, искренне недоумевая, как он попал в это пикантное положение. А я разливался сладкоголосым фениксом (или, как сказали бы все те же барраярцы, украшал уши своего собеседника рисовыми лентами с диковинным названием "лапша"):

- Ты чересчур осторожен. - "Проще говоря, трусишь." - Можешь делать со мной, что пожелаешь. - "А что именно ты пожелаешь, буду решать я". - Я у тебя в плену. В твоих руках. - "За которые я сейчас держу отменно крепко". - Неужели тебе просто не любопытно, на что я в этих руках способен?

- Все, что пожелаю?

- Все, - ласково подтвердил я, - но не нарушая только что данного тобою слова.

- И если я тебя сейчас трах... гм, отымею?

- Если под этими вульгаризмами ты имеешь в виду соитие, то именно на это я и намекаю тебе последние полчаса, мой недогадливый приятель.

- Ну а тебе-то это какого черта? - почти жалобно вопросил он.

Памятуя о своей тайной цели, я имел заранее заготовленный ответ, на тот случай, если этот вопрос все же всплывет.

- Ты же сам предложил мне почетный плен, - сурово напомнил я. - Намерения у тебя были самые благие, и интерес к цетагандийской культуре - это похвально, но ты разве не знаешь, что это обязывает тебя обращаться со мною, как с самым уважаемым гостем? - Во время этой тирады я приглядывался к барраярцу: да, это объяснение он проглотит легко, как ребенок - сладкую имбирную карамель. - Превращать ритуал чести в профанацию - да за кого ты меня принимаешь? - Риторический вопрос не требовал вразумительного ответа; ну откуда мне знать, за кого он меня принимает - может, за свою двоюродную бабушку, леди, славную своими странностями? - А почетному гостю неприлично спать одному. Причем когда я говорю "спать", я не имею в виду просто перетягивать друг на друга это твое скудное одеяло.

Но капитан и тут сумел меня изумить вплоть до утраты генетически присущей мне выдержки.

- А почему я? - недоуменно переспросил он.

- Да потому что ты мне нравишься, идиот! - забыв о всякой вежливости, рявкнул я на него, точно на нерадивого подчиненного. И не дожидаясь, пока с этих губ сорвется еще что-нибудь столь же примечательное, заставил его замолчать самым напрашивающимся способом. Грамотно проведенные "объятия спящего дракона", иначе говоря - захват за шею из положения лежа, и наши губы сомкнулись.

Я погрешил бы против истины, заявив, что последующие пару минут якобы обдумывал, что мне сказать дальше. О нет, своему восхитительному занятию я предавался со всей отдачей, лишь краем сознания заметив, что мой захват сделался не столь жестким, а капитан, напротив, вцепился в мои плечи с энтузиазмом безвременно утопающего. Это и понятно. Я наслаждался именно тем удовольствием, на которое давно рассчитывал, заранее прикинув опыт в столь простых забавах человека знатного, привлекательного и молодого. А вот капитан, похоже, сперва не воспринял всерьез мое великодушное обещание подарить ему наслаждение и теперь срочно занимался переоценкой собственных представлений на мой счет. Вряд ли, разумеется, в этой переоценке участвовало что-то сложнее мозжечка, но это и к лучшему: зато тело приняло ситуацию без участия рассудка.

Потянувшись, я легонько подцепил пальцем крючок на жестком суконном воротнике барраярского мундира. Открывшаяся взгляду гладкая шея, вопреки всяческим опасениям, не представляла собою сплошь натертую этим варварским сооружением мозоль. Ласково скользнув по ней ладонью, я забрался дальше под китель и продолжил тактильное исследование хорошо развитой спинной мускулатуры: атлетичные мужчины - моя слабость. И вот напряженные мышцы плеч под моими пальцами чуть расслабились, поддались под умелым нажатием на чувствительную точку позвоночника, и мои усилия оказались вознаграждены, когда мой новоявленный любовник, сам не отдавая себе в этом отчет, едва слышно простонал, не размыкая поцелуя.

Молодой человек оказался чувственен и отзывчив, как, собственно, и полагается в его годы. И спрашивается, зачем было надо задавать мне глупые вопросы, драться, сопротивляться? Нет, местные ритуалы ухаживания для меня всегда останутся непостижимой тайной.

В них я блуждал на ощупь с куда меньшей уверенностью, чем мои руки - под вражеским мундиром.

За продолжавшимся поцелуем капитан толком не успел заметить, когда его китель пришел в полный беспорядок и грубые металлические пуговицы покорно сдались моим пальцам, точно передовые укрепления - наступающему врагу. Я едва касался, поглаживал, пробовал - и ловил каждый незаметный отклик... Как виртуоз настраивает незнакомый инструмент, прислушивается к звучанию и пощипывает струны прежде, чем какофония звуков вдруг разольется мелодией, так и я намеревался сперва настроить своего партнера на нужный лад, нащупать его сокровенные слабости и лишь потом исторгнуть из него стон истинного наслаждения. Наконец я оторвался от его губ и дал ему вдохнуть.