Язык труда: язык земледелия, промыслов и промышленности — дает нам образчики мудрого, художественного сочетания, и точности, и вещественности, и смысловой емкости.

Б. Н. Тимофеев

О недопустимом невежестве, когда дело касается природы, стоит поговорить поподробнее...

Но я хочу быть правильно понятым. Знание слов-понятий, обозначающих предметы и явления, и точное знание самих предметов и явлений, которые за ними скрываются, — это, конечно, не одно и До же.

Однако когда русский юноша или русская девушка не знают и, что самое страшное, не хотят знать названий, например, многих русских деревьев, — это уже явление глубоко огорчительное. И то, что эти же самые юноши и девушки знают, может быть, десятки наименований машин или частей мотоциклов и автомобилей, нисколько не «компенсирует» их «воинствующего невежества» в отношении родной природы.

И еще одно замечание.

Никто не требует от каждого человека универсальных знаний и в том числе знаний бесконечных профессионализмов...

Тургенев, например, знал названия всех «колен» соловьиного пения и мог на слух отличить «почин» от «раската», «пульканье» от «клыканья», «гусачок» от «дроби» и «лешеву дудку» от «юлиной стрекотни». Это делает честь Тургеневу, но нисколько не умаляет знаний, скажем, Федина или Шолохова, если им неизвестны названия отдельных частей соловьиной песни.

Но элементарные знания из области природы обязательны для каждого человека...

Я пишу о любви к родной природе в книге о любви к родному языку. И это не случайно: любовь к родным деревьям, цветам и травам неотделима от любви к их названиям, к родной речи, к народным пословицам и поговоркам, ко всему тому, что входит в великое понятие: Родина...

Д. Э. Розенталь

Нередко в недостаточно отработанной речи встречаются так называемые «слова-паразиты»: значит, так сказать, ну, вообще и др. Многие из них относятся к вводным словам, то есть словам, указывающим на отношение лица говорящего к высказываемой мысли, но, в излишестве или не к месту употребленные, они превращаются в слова-паразиты, не несущие на себе смысловую нагрузку. Эту особенность нелитературной речи прекрасно подметил Н. В. Гоголь и дал блестящий образец ее в «Повести о капитане Копейкине» (I том «Мертвых душ»). В рассказе малокультурного почтмейстера находим такой отрывок: «Ну, можете представить себе, эдакой какой-нибудь, то есть, капитан Копейкин и очутился вдруг в столице, которой подобной, так сказать, нет в мире. Вдруг перед ним свет, так сказать, некоторое поле жизни, сказочная Шехерезада. Вдруг какой-нибудь эдакой, можете представить себе, Невский проспект, или там, знаете, какая-нибудь Гороховая, черт возьми! или там эдакая какая-нибудь Литейная; там шпиц эдакой какой-нибудь в воздухе; мосты там висят эдаким чертом, можете представить себе, без всякого, то есть, прикосновения — словом, Семирамида, сударь, да и полно!»

Наличие в речи слов-паразитов, речевых штампов, канцеляризмов свидетельствует о бедности словарного запаса, о недостаточном владении лексическими ресурсами русского литературного языка...

Б. Н. Головин

Языковые средства, использованные в речи, должны соответствовать стилю речи...

Нельзя говорить одними и темп же словами, одними и теми же предложениями с ребенком пяти лет и со взрослым человеком: необходим отбор языковых средств, соответствующих возможностям ребенка и уровню развития взрослого человека; нельзя обойтись одним и тем же набором языковых средств, создавая лирическое стихотворение и роман в прозе. Так, Пушкин во всех своих художественных произведениях использовал созданный н развитый им реалистический стиль русской художественной речи...

Сопоставление, хотя бы и неполное, языковых средств, примененных Пушкиным в «Сказке» и «Медном всаднике», убеждает в их заметном различии. В «Сказке» слова очень простые, повседневно-обычные, разговорно-бытовые: старик, старуха, землянка, невод, пряжа, тина, закинул и т. п.; определения здесь народно-поэтические: синее море, золотая рыбка, ласковое слово и пр.; постоянно употребляется повторение отдельных слов и целых оборотов речи; предложения построены очень просто, в них нет причастных и деепричастных оборотов, они очень напоминают разговорную речь. В «Медном всаднике» выступают иные особенности речи, иные характерные ее черты. Слова здесь не разговорно-бытовые, а, как правило, литературно-книжные: мысли, возвышался, мрак, глава, воля, роковой, основался, чело, сокрыта, сей, конь, гордый, мощный, властелин и т. п. Определения тоже литературно-книжные: волны хищные, воля роковая, конь гордый, властелин мощный, мостовая потрясенная; построение предложений здесь значительно сложнее, чем в «Сказке»...

Только очень хорошее знание языка, очень большая чуткость и требовательность к слову могут избавить речь от «стилистических» ошибок, т. е. от применения слов, грамматических оборотов, интонаций в таком стиле, где они почему-либо оказываются неуместными.

Л. В. Успенский

...Все крупные языки мира распадаются на местные и областные говоры, наречия, диалекты. Нелепо смотреть на них свысока, считать их «некрасивыми» языками, невежественной речью: иные «дефекты» подревней и позаслуженней многих звонких слов современного языка. Именно из таких наречий и вырос в многовековом процессе, он сам, этот великий общерусский язык — наша гордость и наша слава... Замечали вы, что почти каждая профессия владеет словарем, отличным от общерусского? Мы знаем слово «кóмпас», а моряки сердито поправляют: «компáс». Нам известно «добы'ча», а любой горняк произносит «дóбыча». Вам навряд ли известны такие словечки, как «оксюморон» или «анаколуф», которыми пользуются литературоведы. Профессионалы умудряются изменять даже общепринятую грамматику: летчики называют крылья самолета «плоскостя'». Металлисты, текстильщики, транспортники, речники, все специальности — от кустарей до академиков — прибавляют к общерусскому словарному запасу свои специальные «запасики». Слагаясь с теми, что содержат местные диалекты, этот их вклад образует залегающий под литературным языком мощный фундамент, то, что именуют «народной русской» речью. В чем же главная разница между единым литературным и всеми остальными «языками» (называю их так условно)? «Им» достаточно быть средством общения между земляками или сослуживцами, а «его» великая задача — объединить собою всех русских людей, любой профессии, любой части страны. «Их» дело местное и временное, «его» задача — всеобщая и вечная. Вот его-то жизнью и качествами все мы озабочены. Мы все время стремимся выработать для литературного языка некую ненасильственную, не сковывающую его «норму», которая все же управляла бы им. Такую норму, подчиняться которой должен был бы с удовольствием каждый русский — ведь она отражает дух его языка.

И. Л. Андроников

Плохим лектором считается тот, кто читает, уткнувшись носом в принесенную из дому рукопись. Но если напечатать текст этой лекции, она может оказаться интересной. И выяснится, что она скучна не потому, что бессодержательна, а потому, что письменная речь заменила на кафедре живую устную речь.

В чем же тут дело? Дело, мне кажется, в том, что написанный текст является посредником между людьми, когда между ними невозможно живое общение. В таких случаях текст выступает как представитель автора. Но если автор здесь и может говорить сам, написанный текст становится при общении помехой...

Я не хочу сказать, что живая речь отменяет речь письменную. Дипломатическую ноту, телеграмму или доклад, обильно насыщенный цифрами, произносить наизусть не надо. Если автор вышел на сцену читать роман, никто не ждет, что он его станет рассказывать. И естественно, что он сядет и станет читать его. И перед живой аудиторией и перед воображаемой — по радио, по телевидению. Но все дело в том, что текст, прочитанный или заученный, а затем произнесенный наизусть, — это не тот текст, не те слова, не та структура речи, которые рождаются в непосредственной живой речи одновременно с мыслью. Ибо писать — это не значит «говорить при помощи бумаги». А говорить — не то же самое, что произносить вслух написанное. Это процессы, глубоко различные.