— Значит, — Амирхан заламывает третий палец, демонстрируя свою дальновидность, — раз не будет станции, зачем нужны эти поселки и города? А?

— Не нужны, ясное дело.

— Значит, — уже четвертый палец пустил в ход Амирхан, — раз не потребуется все это, то мы можем преспокойно отремонтировать свои сакли и оставаться в «Гнезде Орла».

— Ты еще одно упустил, главное, — уточняет Хромой Усман.

— Что? Ничего не упустил.

— И не будет здесь никакого моря.

— Да, да, — заломил Амирхан еще и большой палец на руке и, выпрямив их все разом, захлопал в ладоши. — Все это пшик — и нету!

— Этого надо было ожидать.

— Вы знаете, сколько лет стоят эти горы? Тысячи и более.

— Ну и что?

— А то, что они устоялись, крепко упрочились на своих местах, и вот на тебе, приходит человек и говорит: «Ну-ка, потеснитесь немного в каньоне, здесь будет плотина». И вот каков ему, человеку, ответ.

— Что будем делать?

— Говорят, нам оказана помощь: выделили камень и лесоматериалы, чтобы мы восстановили сакли и привели в порядок аул, — спокойно заметил Ашурали.

— Правда? — живо спросил Амирхан.

— Да, утром Султанат сообщила.

— Ну, это явный признак, что нас не сдвинут с родного места и не будет здесь никакой электростанции.

— Дурак! — сказал, вдруг посерьезнев, Ашурали. — Советская власть не так глупа, чтобы швырять на ветер огромные затраты. Не будет воды, ну и что, придут и поставят между скал атомную электростанцию, — заключил он и сам испугался своей догадки.

— Да, коммунисты народ упрямый! Я по своему зятю знаю, — опустив глаза, пробурчал Чантарай. — И послал же мне бог такого зятя. Взял я однажды доску с лесосклада, чтоб починить табуретку, так дочь мне такой скандал учинила, что я готов был табуретку о ее голову разбить.

— А не жалко?

— Кого?

— Табуретку, хе-хе-хе…

Весть об исчезнувшей реке глубоко встревожила всех строителей и в первую очередь главных строителей, как называли рабочих, занятых непосредственно самой плотиной и электростанцией. Помимо них, были здесь и люди особых, так сказать, романтических профессий. Это метростроевцы и скалолазы. На стройке они на особом счету в смысле проявляемого к ним уважения. Все невольно старались подчеркнуть это. Но и те и другие сейчас недоумевали: «Как же так, была река, шумела, пенилась в теснине, и вдруг нет ее. Мистика!» Всеобщее волнение достигло своею, как говорят, апогея. Были крайне озадачены все, начиная от начальника строительства, украинца могучего телосложения — приделай ему усы, и сойдет за Тараса Бульбу — до рядового водителя автокрана. Взволновала эта несть и членов штаба Чрезвычайной комиссии: «Неужели все напрасно, неужто труд тысяч людей пропал зря и придется сворачивать работы на стройке, которую с гордостью все называли самой крупной на Северном Кавказе?»

И пошли разговоры, мудреные слухи, предположения:

— Что бы это все значило?

— Вон в ауле Чиркей говорят, что это предупреждение свыше.

— Чепуха, найдем ее, никуда она от нас не уйдет, из-под земли достанем!

— Вертолет! Вон вертолет летит…

В воздухе появился вертолет, тот самый, на котором летал Мурад, он направлялся к руслу реки — с неба все видно. А в это время пешком по каньону шла экспедиция, организованная Мустафой, с ним самим во главе. Люди шли тихо, прислушиваясь, оглядываясь, — так идут по уссурийской тайге звероловы на тигра. Но водяной «тигр», спрятавшийся в сулакском каньоне, куда страшнее, чем любой зверь. Неизвестно, откуда появится и хлынет всей своей мощью эта могучая река. А вдруг она ушла под землю и сейчас где-то здесь найдет себе выход, вырвется фонтаном и потечет стремительным потоком, сметая все перед собой.

Но вскоре уже стало известно, что река не исчезла, что никуда она не делась. Просто вследствие землетрясения произошел мощный обвал. С левобережного склона выше Чиркея в реку обрушился огромный оползень, за одну минуту природа сама воздвигла гигантскую плотину, и образовалось огромное озеро, емкость которого, судя по всему, была не менее пяти миллионов кубических метров воды.

Радость оттого, что нашли реку, что она живет, бьется, как рыба, в гигантском каменном мешке, была недолгой. Вскоре побывали здесь, на озере, ученые-гидрологи, посмотрели, пораскинули, сделали вычисления и вывели из всех расчетов заключение: беда.

— Опять беда?

— Когда этим бедам будет конец?

— Не слишком ли их много? Сколько можно испытывать людское терпение…

В случае внезапного прорыва запруды озеро угрожало затопить котлован строящейся Чиркейской плотины, снести не только близлежащие аулы, но и уже действующие Чирюртовскую гидростанцию и дальше, на предгорье, станцию «Спутник». Оно грозило прервать водоснабжение столицы Страны гор и затопить населенные пункты в нижнем течении Сулака. Была опасность, и очень серьезная, возраставшая с каждым часом, с каждой минутой; вода накапливалась, и в любое время стихийная плотина могла развязать ей руки.

Во все концы полетели директивы:

«Создать специальную аварийную группу во главе с парторгом Мустафой и направить ее в район обвала».

«Предложить райкомам партии Унцукульского, Гергебильского и Советского районов послать людей на помощь к месту оползня».

«Начальнику аэропорта подготовить вертолеты и другие средства доставки взрывников к месту обвала».

«Всем местным властям немедленно принять меры по эвакуации населения из наиболее опасных зон…»

— Ночью?

— Да, ночью и на рассвете — незамедлительно. Во всем этом самое дорогое, что надо сберечь, — это жизни людей.

Опять тревоги, опять волнения. У некоторых не выдерживали нервы, и они стали быстро собирать свой скарб, говоря: «Нет, с меня хватит, больше здесь ни дня и ни часа, скорее, скорее в машину!»

Откуда было знать лелеющим в своих сердцах надежду на то, что строители скоро уйдут и оставят их в покое, — откуда было знать им, положившимся доверчиво на волю всевышнего, что исчезнувшая река, образовавшая огромное озеро, в первую очередь угрожает их жизни, их существованию. Откуда все это могли знать чиркейцы, вернувшиеся в свои сакли после того, как подземные толчки поутихли. Они с надеждой думали, что волнения и страхи позади.

С вестью о новой беде прибежал к Султанат, которая осталась наедине со своим горем, никого не желая видеть, Абала Абдал-Урши. Он тихо вошел к ней в саклю, зябко поеживаясь от страха. Султанат лежала в постели, небрежно откинув легкое одеяло, обнажив плечи. Она услышала шаги.

Абала Абдал-Урши, едва коснувшись ее взглядом, испуганно отвернулся к окну. За окном качались на ветру макушки тополей. Черные ветки, черные листья и сквозь них — бьющаяся, как рыба в сети, в угрюмых тучах луна. Ее ровный свет падал на Султанат, на ее плечи, шею, оставляя в тени лицо. Абала Абдал-Урши показалось, что она спит, и, осторожно обернувшись, он готов был вот так, не шелохнувшись, стоять бесконечно долго и смотреть на нее. Но тут он неожиданно вздрогнул, услышав:

— Это ты?

Необыкновенное смущение и благоговение охватило его, когда раздался этот голос.

— Я, товарищ сельсовет! — Наивное желание стоять и смотреть вмиг улетучилось, уступив место горькому сожалению: и почему только он не стал поэтом, художником, скульптором? Какие бы песни он ей посвятил, какие краски придумал, чтобы изобразить ее.

— Не называй меня так! — вскрикнула Султанат, и сердце у Абала Абдал-Урши екнуло и чуть не подкосились колени.

— Простите, товарищ Султанат, я пришел сказать, что беда близка…

— Какая еще беда? — Султанат всхлипнула. — Оставь меня в покое. У меня свое горе, понимаешь ты или нет? Уходи!

— Не могу! Я сочувствую всем сердцем, товарищ Султанат, скажите, чем я могу помочь. Если надо… — У Абала Абдал-Урши дрогнул голос, и он тихо добавил: —…хоть на смерть пойду. — Да, это было не бахвальство, не пустое слово, в этом звучало искреннее желание разделить ее несчастье, снять с нее тяжесть. — Позвонили и сказали, чтоб немедленно эвакуировали жителей, сказали, головой отвечаете за жизнь людей.