Когда я подошел к дому, там включился свет.

Теперь это не успокоило меня, а напротив, бросило в дрожь. Я открыл дверь, ощущая пальцами холод металлической ручки. Кобыла в темноте завозилась и звякнула колокольчиком. Мне вдруг захотелось назад к Ринн, в теплую постель под кронами гигантских деревьев.

Я заглянул в комнату – никого. Старая мебель стояла на своих местах. Свет включался во всем доме рубильником у входа. Я выключил его, потом опять включил. Он работал нормально.

Лампочка в кухне освещала следы работы Туты Сандерсон: тарелки вымыты и убраны, пол подметен. Единственным объяснением, пришедшим мне в голову, было повреждение проводки. Тут мне показалось, что в комнате что-то изменилось, что-то очень важное. Лицо продолжало гореть, и я вымыл его жидким хозяйственным мылом. Жжение исчезло.

Это улучшение состояния позволило мне собраться с мыслями, и, войдя в комнату, я увидел, наконец, что же не на месте. Фотография нас с Алисон не висела над дверью, где я ее повесил. Кто-то передвинул ее. Я поспешил в старую спальню.

Тута С. поработала и здесь. Беспорядок, который я оставил здесь, был ликвидирован: фотографии аккуратно сложены обратно в сундучок, щепки положены рядом, как огромные зубочистки. Я открыл сундучок, и на меня взглянуло осклабившееся лицо Дуэйна. Я захлопнул крышку. Ящик Пандоры.

Фотография могла быть только в одном месте, и там я ее и нашел. В моем кабинете, на столе, рядом с одиночным фото Алисон.

И я знал – как это было не невероятно, – кто ее туда поместил.

Как уже установилось в доме Апдалей, мой сон представлял собой цепочку бессвязных кошмаров, и все, что я помнил из них – проснулся я поздно и прозевал, расставание на дороге и богатырский прыжок Алисон в окошко, – это то, что я несколько раз просыпался. Кошмары, которые не помнишь, не имеют над тобой власти. Я чувствовал страшный голод – еще один признак восстановленного здоровья.

Я был уверен, что фотографию переместила Алисон Грининг, и мою уверенность не поколебало то, что она для этого воспользовалась чужой рукой.

– Ничего, что я перенесла эту фотографию? – спросила Тута Сандерсон, когда я спустился завтракать. – Я подумала, что раз у вас наверху есть похожая, то лучше пусть они будут рядом. Я ничего не трогала в вашей комнате, просто поставила фотографию на стол.

Я в изумлении смотрел на нее. Она оттирала своими пухлыми руками решетку плиты. На лице ее застыло выражение сонного упрямства.

– Почему вы это сделали?

– Говорю же, чтобы они были рядом, – она лгала. Она действовала по воле Алисон; это было так же ясно, как и то, что ей не хотелось смотреть на эту фотографию.

– Что вы думаете о моей кузине? Вы ее помните?

– Тут не о чем говорить.

– Вы просто не хотите говорить о ней.

– Нет. Что прошло, то прошло.

– Только в одном смысле, – я засмеялся. – Только в одном смысле, дорогая миссис Сандерсон.

Это “дорогая” заставило ее обиженно уткнуться в плиту. Но через какое-то время она заговорила снова:

– А зачем вы разорвали фотографию дочки Дуэйна? Я нашла ее, когда разбирала ваш беспорядок в комнате.

– Я не знаю, о чем вы, – сказал я. – Или не помню. Может быть, я сделал это механически.

– Может, – согласилась она, подавая мне тарелку с яичницей. – Может, вы так сделали и с вашей машиной.

Я еще ощущал вкус этой яичницы, когда два часа спустя стоял на асфальте авторемонта в Ардене и слушал, как коренастый молодой человек с карточкой “Хэнк”, приколотой над сердцем, сокрушается по поводу моей машины.

– Плохо, – сказал он. – Надеюсь, у вас есть страховка? Так вот, у нас сейчас вообще нет человека, который мог бы исправить эти вмятины. К тому же все детали заграничные – это стекло, фара, колпачок. Все это нужно заказывать, будет стоить уйму денег.

– Вам же не в Германии их заказывать, – заметил я. – Наверняка где-нибудь поблизости есть агентство “Фольксвагена”.

– Может быть. Я что-то об этом слышал, но не помню где. И у нас сейчас полно работы. Я оглядел пустынную станцию.

– Вы ее просто не видите, – сказал Хэнк с вызовом.

– Не вижу, – согласился я, думая, что это, должно быть, та самая станция, где работал жених Дуэйновой полячки. – Может, это поможет вам найти время, – я сунул ему в руку десять долларов.

– Вы здешний, мистер?

– А вы как думаете? – он не ответил. – Нет, я приезжий. Попал в аварию. Слушайте, забудьте о вмятинах, замените только стекло и фары. И проверьте мотор.

– Ладно. Ваша фамилия?

– Грининг. Майлс Грининг.

– Вы что, еврей?

Парень неохотно выдал мне одну из реликвий гаража, “нэш” 57-го года, грохочущий при езде, как вагон с лесом; доехав до города, я предусмотрительно оставил его в надежном месте и дальше пошел пешком.

Через полтора часа я говорил с Полом Кантом.

– Ты одним своим приездом навлек беду на себя и на меня, Майлс. Я пытался тебя предупредить, но ты не захотел слушать. Я ценю твою дружбу, но тут только два человека, которых здешние обыватели подозревают в этих убийствах, и это мы с тобой. Если ты не боишься, так это потому, что не понимаешь еще, во что влип. А я боюсь. Если еще что-нибудь случится, то я покойник, понимаешь? Прошлым вечером они разбили мою машину бейсбольными битами.

– Мою тоже, – сказал я. – И я видел, как они трудились над твоей, но не знал, чья она.

– Так мы и будем смотреть и думать, кого прибьют раньше – тебя или меня. Почему бы тебе не сбежать, пока есть возможность?

– Не могу по нескольким причинам. Первая – это то, что Белый Медведь попросил меня задержаться.

– Это из-за Алисон Грининг?

Я кивнул.

Он глубоко вздохнул – удивительно, как в его высохшем теле умещалось столько воздуха.

– Конечно. Я должен был сам догадаться. Хотел бы я, чтобы мои грехи были так же далеко в прошлом, как твои, – я смотрел на него в удивлении, пока он пытался трясущимися руками зажечь сигарету. – Неужели никто не предупредил тебя, Майлс, что тебе не нужно встречаться со мной? Я тут настоящее пугало.

Перед тем, как идти к Полу, я зашел в магазин на Мейн-стрит и купил портативный проигрыватель. Клерк, прочитав мою фамилию на чеке, скрылся в конторе. Мое появление произвело небольшую сенсацию среди покупателей – они делали вид, что не смотрят на меня, но вели себя подчеркнуто осторожно. Клерк вернулся с нервным мужчиной в коричневом костюме и галстуке из вискозы. Он сообщил мне, что не может принять мой чек.

– Почему?

– Мистер Тигарден, это чек нью-йоркского банка.

– Естественно. В Нью-Йорке тоже пользуются деньгами, вы этого не знали?

– Но мы принимаем только местные чеки.

– А как насчет кредитных карт? Их вы принимаете?

– Обычно да.

Я извлек из бумажника веер карточек:

– Какую вам? “Америкэн Экспресс”? “Мобил”? “Сирс”? Давайте, выбирайте. “Файрстоун”?

– Мистер Тигарден, в этом нет необходимости. В случае...

– Что в случае? Это ведь те же деньги, разве не так? Вот еще одна “Бэнкамерикард”. Выбирайте!

Другие покупатели уже не притворялись, что не слушают наш разговор. Некоторые направились к выходу. Наконец он выбрал “Америкэн Экспресс”, которую я назвал первой, и взялся за оформление покупки. К концу этого дела он весь вспотел.

Я просмотрел отделы пластинок в “Зумго” и универмаге “От побережья к побережью”, но не нашел ничего, отвечающего вкусам Алисон. В маленьком магазинчике возле Фрибо я отыскал несколько книг, которые она любила: “Она”, “Белый отряд”, Керуак, Сент-Экзюпери. За них я уплатил наличными, чтобы опять не начинать волынку с чеками и кредитными картами.

Я прошел несколько кварталов, загрузил покупки в “нэш” и вернулся к Фрибо.

– Могу я позвонить? – спросил я хозяина. Он с видимым облегчением кивнул на автомат в углу. По его выражению я знал, что он мне скажет.

– Мистер Тигарден, вы хороший клиент, но вчера вечером ко мне зашли люди и сказали...