На этот раз палата не была белой, как когда-то в Шеиди-Маунт. Стены были выкрашены в простые яркие цвета — небесно-голубой, солнечно-желтый и красный, как осенние кленовые листья. Эти цвета должны были поднимать пациенту настроение и помогать ему выздоравливать. Открыв глаза, Том вспомнил почему-то, как сидел на занятиях в детском саду миссис Уистлер и пытался вырезать нечто, отдаленно напоминавшее слона, из куска жесткой синей бумаги слишком большими для него ножницами. У него болели желудок, горло и голова, толстый слой белых бинтов покрывал правую руку. На специальной подставке, прикрученной к кровати, он заметил небольшой телевизор — когда Том в первый раз выключил его с помощью пульта дистанционного управления, медсестра, зайдя в палату, снова включила изображение со словами: «Разве вам не хочется что-нибудь посмотреть?» Во второй раз она сказала: «Никак не могу понять, что случилось с этим телевизором». С тех пор Том больше не выключал телевизор, только переключал на разные каналы, краем глаза наблюдая в промежутках между периодами сна за телешоу, мыльными операми и выпусками новостей.

Когда в комнату вошел Леймон фон Хайлиц, Том снова выключил телевизор. Каждая часть его тела казалась ужасно тяжелой, словно под кожу накачали какой-то жидкости, и все болело, но болело как-то по-новому. Руки и ноги его покрывал слой прозрачного масла, пахнущего как освежитель воздуха для комнат.

— Через несколько часов ты можешь уйти отсюда, — сказал Леймон фон Хайлиц, усаживаясь на стул рядом с кроватью Тома. — Теперь из больниц выписывают быстро — никаких проволочек. Я узнал об этом только что, так что мне придется сходить упаковать чемоданы и раздобыть для тебя кое-какую одежду, а потом я вернусь за тобой. Тим доставит нас в Миннеаполис, мы сядем на десятичасовой рейс и приземлимся на Милл Уолк в семь часов утра.

— Будем лететь девять часов?

— Рейс не совсем прямой, — сказал, улыбнувшись, фон Хайлиц. — Как тебе нравится больница Град-Форкс?

— С удовольствием выпишусь отсюда.

— А как тебя лечили?

— Сегодня утром дали ненадолго кислородную маску. Потом, кажется, какие-то антибиотики. Каждые два часа приходит медсестра и заставляет меня выпить апельсинового соку. И еще они втирают в меня это пахучее масло.

— Ты готов к тому, чтобы встать с кровати?

— Я готов на все, только бы выбраться отсюда, — сказал Том. — У меня такое чувство, словно я переживаю заново всю свою жизнь. Меня недавно толкнули под машину, и я оказался в больнице. А скоро я раскрою одно убийство, и это повлечет за собой новую цепочку смертей.

— Ты слушал выпуски новостей? — спросил Леймон, и что-то в его голосе заставило Тома насторожиться. Поднявшись повыше не подушках, он покачал головой. — Я должен сообщить тебе кое-что, — нагнувшись к Тому, старик поставил локти на край кровати. — Дом твоего дедушки на Милл Уолк, конечно же, сгорел дотла. И дом Спенсов тоже. Сейчас на Игл-лейк нет никого из приезжих с Милл Уолк — сегодня утром Ральф Редвинг вывез всех на своем самолете.

— Сара?

— Ее выписали около семи часов утра — она была в лучшем состоянии, чем ты, благодаря тому, что ты замотал ее в одеяло. Ральф и Катинка высадили Спенсов и Лангенхаймов на Милл Уолк, а сами полетели в Венесуэлу.

— В Венесуэлу?

— Там у них тоже есть дом. После всего, что произошло, Редвинги не захотели оставаться на Игл-лейк. После пожара там дурно пахнет, не говоря уже о расследовании, которое ведет полиция.

— О расследовании? — переспросил Том. — А, по поводу ограблений.

— Не только по поводу ограблений. Около двух часов дня, когда пепел наконец остыл настолько, что Спайчалла и заместитель Трухарта, который помогает полиции летом, нашли среди того, что осталось от дома Глена Апшоу, обгорелый труп. Он обгорел слишком сильно, чтобы можно было установить личность погибшего.

— Тело? — ошеломленно переспросил Том. — Не может быть... — У него вдруг закружилась голова. По мере того, как он понимал, что случилось, к горлу подступала тошнота.

— Это было твое тело, — сказал фон Хайлиц.

— Нет, это было...

— Чет Гамильтон был там, когда полицейские осматривали пепелище, и все трое решили, что тело наверняка принадлежало тебе. Рядом не было никого, кто мог бы убедить их в обратном. К тому, же им сразу пришел в голову убедительный мотив поджога. Я имею в виду Джерри Хазека. Едва вернувшись к себе в редакцию, Гамильтон написал об этом статью. Ее напечатают в завтрашнем выпуске газеты, и все узнают, что тебя нет больше в живых.

— Это была Барбара Дин! — Том не мог больше молчать. — Я совсем забыл — она ведь говорила мне по телефону, что приедет ночевать... О, Боже! Она умерла — ее убили! — Том закрыл глаза, по телу его пробежала дрожь. Горе и ужас охватили его. Сначала Тома прошиб пот, потом все тело его похолодело, во рту стоял запах дыма.

— Я слышал, как она кричала, — из глаз хлынули слезы. — Когда я вышел, когда я упал вам на руки, — я думал, что это ржет ее конь. Он почуял пожар и... — Том запнулся — в голове его звучал душераздирающий крик.

Зажав уши руками, он вдруг увидел ее, Барбару Дин, открывающую дверь дома в своей черной блузке и жемчужных бусах. Том вспомнил, как тревожило его то, что он слышал об этой женщине от своей матери. Потом услышал, как Барбара произносит: «Не думаю, чтобы кто-нибудь мог стать для твоего дедушки тем, что люди называют хорошей женой», а потом: «Я всегда буду помнить о том, что твой дедушка спас мне жизнь». Теперь Том закрыл ладонями уже не уши, а глаза.

— Я согласен с тобой, — произнес над ухом голос Леймона фон Хайлица. — Любое убийство глубоко противоестественно по своей сути.

Протянув руку, Том крепко сжал затянутую в перчатку ладонь пожилого джентльмена.

— А теперь позволь мне рассказать тебе о Джерри Хазеке и Робби Уинтергрине. — Фон Хайлиц также сжал пальцы Тома, желая приободрить его, но, несмотря на то, что ему стало чуть легче, Том вдруг почувствовал, как нарастает внутри чудовищная усталость и пронзающая душу грусть. — Эти двое угнали на главной улице машину и выехали на набережную перед Гранд-Форкс. Согласно показаниям свидетеля, они ругались, сидя в машине, в результате автомобиль врезался в ограждение набережной, и оба чуть не вылетели через лобовое стекло. Теперь оба в тюрьме.