Внезапно с треском распахнулась дверь левой привратной башни. Остряк резко развернулся, руки потянулись к гадробийским саблям. Наружу вывалились шестеро измазанных кровью, кашляющих капанских дружинников. И среди них – Скалла Менакис.

Её рапира была сломана на расстоянии ладони от острия; остаток клинка до самой чаши с крестовиной был густо покрыт человеческой кровью, алой были и рука в перчатке, и прикрывающий предплечье наруч. Что-то липкое и вытянутое болталось на тонком лезвии даги в другой руке так, что на землю капала коричневатая жижа. Дорогой кожаный доспех был изрублен в куски, один из ударов прошёл так глубоко, что рассёк даже стёганку под бронёй. Кусок нагрудника с подкладкой отвалился, открыв её правую грудь, на тонкой, белой коже темнели огромные синяки, оставленные чьей-то пятернёй.

Сначала Скалла его не увидела. Её взгляд был прикован к воротам: там уже убрали последние трупы и внутрь хлынула новая волна скаланди. Первые ряды, как и прежде, рухнули под градом стрел, но выжившие продолжали наступать – обезумевшей, воющей толпой.

Четыре ряда «Серых мечей» вновь разделились, солдаты развернулись и побежали – каждая часть отряда мчалась к ближайшему переулку на своей стороне Портовой улицы, где капанские лучники уже ждали момента, когда в зону обстрела вбегут преследователи-скаланди.

Скалла рявкнула на своих немногочисленных соратников, и маленький отряд начал отступать вдоль стены. Тут-то она и заметила Остряка.

Их взгляды встретились.

– Дуй сюда, вол ленивый! – прошипела Скалла.

Остряк подбежал к ним.

– Худовы яйца! Женщина, что…

– А ты как думаешь? Они на нас навалились, через ворота снизу в башню и по треклятым стенам. – Её голова дёрнулась назад, словно Скалла получила невидимый удар в лицо. В глазах у неё появилось отрешённое спокойствие. – Шли комната за комнатой. Один на один. Провидомин меня нашёл… – Она вновь содрогнулась. – Но ублюдок оставил меня в живых. Так что я его отыскала. Ладно, пошли! – Когда отряд побежал, она не глядя сунула под нос Остряку дагу, так что ему на грудь и лицо брызнули желчь и водянистое дерьмо. – Я его наизнанку вывернула, и Худ меня дери, как же он умолял. – Скалла сплюнула. – Мне не помогло – почему ему должно было помочь? Кретин. Жалкий, зарёванный…

Остряк трусил позади и не сразу понял, о чём она говорит. Ох, Скалла…

Та вдруг остановилась, лицо её побелело. Скалла развернулась, с ужасом посмотрела ему в глаза.

– Это ведь должен был быть бой. Война. Этот ублюдок… – Она привалилась к стене. – О боги!

Остальные ушли вперёд – то ли не заметили от усталости, то ли просто уже ничего не чувствовали из-за потрясения.

Остряк придвинулся к Скалле.

– Наизнанку вывернула, говоришь? – тихонько спросил он, но не осмелился прикоснуться к ней.

Скалла кивнула, глаза её были плотно зажмурены, дыхание вырывалось из груди болезненными, хриплыми толчками.

– А мне ни кусочка не оставила, девочка?

Она помотала головой.

– Это зря. Ну да ладно, не один провидомин, так другой сгодится.

Скалла шагнула вперёд, прижалась лицом к его плечу. Остряк обнял её.

– Пойдём-ка отсюда, девочка, – прошептал он. – У меня есть чистая комната, а а в ней – ванна, печь и кувшин воды. Близко к северной стене, там безопасно. В самом конце коридора. Вход один. Я снаружи у двери буду стоять, Скалла, столько, сколько нужно. И никто не пройдёт. Это я обещаю. – Остряк почувствовал, как она кивнула. Потянулся вниз, чтобы взять её на руки.

– Я сама могу.

– Можешь, но хочешь ли? Вот в чём вопрос, девочка.

После долгой паузы Скалла вновь помотала головой. Остряк легко поднял её.

– Подремли, если захочется, – сказал он. – Ты в безопасности.

Остряк пошёл вдоль стены, женщина свернулась у него на руках, прижалась лицом к тунике, в этом месте грубая ткань уже промокла.

Позади сотнями умирали скаланди, «Серые мечи» и капанская дружина устроили настоящую бойню.

Ему хотелось быть там, с ними. В первом ряду. Чтобы отнимать одну жизнь за другой.

Одного провидомина мало. Даже тысячи не хватит.

Не сейчас.

Остряк почувствовал, как холодеет, будто кровь в жилах превратилась в нечто иное – горькая жидкость текла по венам, наполняла мускулы странной, немыслимой силой. Никогда прежде он не чувствовал ничего подобного, но думать об этом не было смысла. Не существовало даже слов, чтобы это описать.

И вскоре он узнает, что нет слов и для того, чтобы описать, чем он станет и что сделает.

Как и предрекал Брухалиан, бойня, которую устроили к’чейн че’маллям Кроновы т’лан имассы и неупокоенные айи, повергла септарха и его армию в смятение. Порождённые ею замешательство и бездействие дали Кованому щиту Итковиану несколько дополнительных дней на подготовку к штурму. Но теперь время приуготовлений закончилось, Итковиану предстояло командовать защитниками города.

И ни т’лан имассы, ни т’лан айи не придут на помощь. Да и спасительная армия союзников не появится в миг, когда в часах останется последняя песчинка. Капастан остался в одиночестве.

И будет так. Страх, боль и отчаяние.

Когда Дестриант Карнадас ушёл и потекли бесконечным бурным потоком вестовые, он следил со своего места на самой высокой башне Цитадельной стены за первым стройным движением вражеских войск на востоке и юго-востоке, видел, как выкатывали с грохотом осадные орудия. Беклиты и более тяжеловооружённые бетаклиты выстроились напротив Портовых ворот, а за ними и на флангах скопились скаланди. Отдельные ударные отряды провидоминов, торопливые подразделения сапёров – десанди – отвечавших за осадные орудия. И в громадном лагере, который раскинулся вдоль берега реки, ждала своего часа кипящая масса тенескаури.

Итковиан видел штурм внешних укреплений джидратов – редута Восточной стражи, который враги уже отрезали от города; видел, как узкую дверь выбили, как беклиты устремились внутрь, на три шага, на два, на один, затем замерли, а в следующий миг – шаг назад, затем другой – понесли тела. Много тел. Джидраты – элитная гвардия Совета Масок – продемонстировали дисциплину и решимость. Они выбили нападавших и соорудили на месте двери новую баррикаду.

Беклиты снаружи некоторое время топтались на месте, затем возобновили штурм.

Битва продолжалась всю вторую половину дня, и каждый раз, когда Итковиан отвлекался от других событий, он видел, что джидраты всё ещё держатся. И заставляют врага платить десятками жизней. Колючий шип в тылу септарха.

Незадолго до заката наконец выкатили осадные орудия. В стены крепости полетели огромные валуны. Грохот продолжался в умирающем свете дня.

За пределами этой драматической сцены начался штурм городских стен по всем направлениям. Удар с севера был обманным, исполнен он был плохо: сразу стало понятно, что он не важен. Вестовые доложили Кованому щиту, что такие же незначительные стычки происходят и вдоль западной стены.

Настоящий штурм был направлен против южной и восточной стен, основной удар – по воротам. Башня Итковиана стояла точно между ними, поэтому Кованый щит своими глазами видел защиту обеих стен. Враги его тоже видели, и много стрел полетело в его сторону, впрочем, лишь считаные из них просвистели рядом. Это был только первый день. В будущем дальность и точность стрельбы улучшится. Вскоре придётся, вероятнее всего, оставить этот наблюдательный пункт; но пока что – пусть его присутствие бесит нападающих.

Когда беклиты и бетаклиты пошли на стены вместе с десанди, которые несли штурмовые лестницы, Итковиан приказал открыть ответный огонь со стен и привратных башен. Последовала чудовищная бойня. Нападавшие не озаботились построиться черепахой или как-то иначе защититься от обстрела, поэтому умирали в ужасающих количествах.

Но врагов было столько, что они добрались до ворот, подтащили тараны и выбили их. Однако хлынувшие внутрь паннионцы оказались на открытых площадях, превратившихся в огневые мешки, которые поливали стрелами «Серые мечи» и капанские дружинники, укрывшись за баррикадами на боковых улицах, перекрёстках и переулках.