Я подула на увечные ладони. Кожа свисала клочьями, кисти рук ужасно саднило. Если лазить по балконам в сильный мороз, можно вообще без кожи остаться. Я прижала руки к холодной дубленке и постаралась забыть о ссадинах.

На Кирочной мы легко нашли нужный дом. Так же легко взбежали по лестнице и остановились у двери, обитой коричневым дерматином. Дерматин сиял новенькой блестящей поверхностью. Соседские руки еще не добрались до самого сладкого занятия — попортить чужую дверь ножичком.

— Здесь балкона нет, — сказал Линчук, что означало: по крыше он не полезет.

— Фомку взял, доброволец? Будем вскрывать. — Я нажала кнопку звонка, пребывая в уверенности, что в квартире никого нет.

Еще днем я позвонила хозяевам квартиры. Хозяева заверили меня, что мужчина, снимающий квартиру, произвел на них благоприятное впечатление. Он давно им не звонил. Расплатился за год вперед. Счета по квартплате они оплачивают сами. В квартиру не заходят. Вот такая устная договоренность у них. В налоговой инспекции договоренность не зарегистрирована. Мужчина-жилец аккуратный, вежливый, имени и фамилии не назвал.

— А как же вы сдали квартиру незнакомому человеку? — вскрикнула я, в который раз удивляясь детской беспечности советских граждан. Бывших советских граждан.

Сколько лет работаю в милиции, столько лет и удивляюсь. Восемнадцать лет сплошного удивления!

— Мужчина вежливый, культурный, почему мы должны ему не верить? — сердито спросила женщина и повесила трубку.

Она даже не спросила, кто я и почему интересуюсь квартирой и заодно мужчиной без имени…

Я еще раз надавила кнопку звонка, раздумывая, сколько времени уйдет на вскрытие двери фомкой. Дверь мощно возвышалась над нашими головами. Дубовая, крепкая, она, наверное, простоит еще двести лет, как раз до пятисотлетнего юбилея города.

— Кто там? — неожиданно спросили из-за двери.

Я растерялась и беспомощно оглянулась на Иванова и Линчука. Те онемели, как группа лиц в комедии Гоголя «Ревизор» в заключительной сцене. Вопрос, вполне понятный нормальным людям, но абсолютно непонятный коллегам из партии «ненормальных».

Кто может находиться в пустой квартире?

Съемщик убит, договор, хоть и устный, о найме остался в силе, со слов хозяев. Тогда кто?

Неужели Шерстобитов энд компани не проверили квартиру на наличие в ней преступных элементов? Ни на что не похожая ситуация!

Иванов и Линчу к схватились за стволы.

— Из жилконторы. Мне надо проверить канализацию. Соседи сверху жаловались, что вы их периодически заливаете, — ляпнула я.

Черт, почему я не посмотрела раньше? Этаж-то последний. Никаких соседей сверху нет в природе. Да и залить тех, кто живет выше, невозможно. «Дура я, дура», — кляла я свою самонадеянность. Шапками всех закидать собиралась, да накладочка вышла.

За дверью воцарилось тяжелое молчание. Обладатель голоса размышлял над моими словами. Этаж последний, соседи жаловаться не могут, потому что наверху живут только крысы. Дверь заворочалась скрежетом, скрипом, визгом и вдруг распахнулась.

— Какие такие соседи? — едва успел спросить высокий парень в черной майке.

Мимо меня просвистел Линчук, за ним Иванов, послышались странные звуки, возня, и все стихло. Я вскочила в прихожую. Оттолкнув Михаила, сидящего на парне верхом, уселась сама. Михаил бросился вперед, оставив меня с лежавшим на полу парнем в майке. Я застегнула наручники, проверив их на прочность, и лишь после этого сползла с парня.

— Вставай, брат! — Я попыталась поднять тяжелое туловище, но оно не поддавалось.

Если бы кто видел столь странное зрелище — лежащий на полу мужчина со стянутыми наручниками руками за спиной пытается встать с помощью хрупкой женщины!

Я изо всей силы тащила его наверх. Он поджимал ноги к груди, силясь поймать точку опоры. Наконец с силой выбросил ноги и уселся на полу. Лишь после этого я смогла поднять его на ноги.

— Не обижайся, брат, за это, — я кивнула на наручники, — сейчас разберемся, и я сразу отомкну. Знаешь, не люблю всякие шалости, вроде перестрелок, перепалок, побоев и скандалов. Веди себя тихо, и все будет в порядке.

Из глубины квартиры доносился шум, беготня, пыхтение, но другие посторонние звуки, вроде потасовки и драки, отсутствовали. Значит, в квартире никого нет.

— Кто-нибудь есть в квартире, кроме тебя? — спросила я парня, только что назначенного мною в родственники. «Брат» отрицательно помотал головой. — А прийти никто не может? Неожиданно?

— Нет, никто не знает, что я здесь.

— Это очень хорошо. Тогда начнем?

— Начнем, — согласился «брат».

На языке оперативника подобный диалог называется просто — наладить контакт с подозреваемым. «Брат» находился в квартире Гриши Сухинина, значит, автоматически попадал в разряд подозреваемых. Попасть в разряд легко, а вот выйти из него достаточно сложно.

— Кто такой? — Я помогла парню устроиться на обувной тумбе, стоявшей в прихожей. — Как фамилия, имя, отчество? Что здесь делаешь?

— Костя, Константин Шаповалов. Живу здесь, мы снимали квартиру вместе с моим земляком — Григорием Сухининым. Он погиб прошлым летом в Тихвине, — пояснил парень, сопровождая свою речь кивками головы, будто подтверждал свою непричастность к гибели друга.

— Костя, а вы были на похоронах?

— Нет, я не знал, что Гриша погиб. Узнал случайно, кто-то сказал с фирмы.

— Кто сказал?

— Не помню, — Шаповалов опустил голову.

— Костя, врать нехорошо. Если так и дальше дело пойдет, загремишь в камеру. У меня сегодня оч-чень длинный день, он начался с мокрухи, и придется, видимо, заканчивать его следственной камерой. Ты — подозреваемый по факту убийства Сухинина. Да, да, Гриша убит. Данные исследования судебно-медицинской экспертизы подтверждают факт умышленного убийства твоего друга.

Так что выбирай, либо ты говоришь правду и не прячешь глаза в сторону, либо — идешь в изолятор. Решай!

Я села рядом с Костей на обувную тумбу. Дружеский разговор больше подходил к нашей ситуации, чем психологическое давление.

Если же то самое давление перевести в русло дружеской беседы, результат последует в ускоренном темпе.

Результат не замедлил последовать — обувная тумба, объемная на первый взгляд, оказалась неустойчивой. Мы вместе с Шаповаловым загремели на пол. Тумба, рассохшаяся от времени и других разрушающих обстоятельств, рассыпалась, усыпав пол ошметками старой обуви.

Мне пришлось во второй раз прилагать усилия, чтобы поднять Шаповалова на ноги. Пока мы пыхтели и сопели, в прихожую вошли Иванов и Линчук. Еле сдерживая смех, рвущийся из самых глубин ментовского сознания, они помогли нам, горемыкам, пройти в комнату. Я молча расстегнула наручники.

— Костя, только без глупостей. Ты уже и без того два раза на полу валялся. Не хватало в третий раз распластаться.

— С такой женщиной — не грех, — начал было Шаповалов, но тут же осекся, увидев устрашающий взгляд Иванова.

Костя почему-то сразу признал в Викторе главного начальника. Это — перст судьбы, каждому человеку предназначена своя роль. Иванов — прирожденный начальник, кто его видит в первый раз в жизни, сразу обращается к нему на «вы», начинает клянчить о послаблении уготованной кары и так далее. Иванов никогда не сядет на обувную тумбу вместе с подозреваемым.

И уж совершенно точно не грохнется с нее на пол в обнимку с тем самым подозреваемым.

У меня другая судьба — мне с первого взгляда открывают душу и доверяют тайны. Даже в том случае, если этих тайн в природе не существует.

Мне плачутся в жилетку, в китель, в смокинг, в декольтированное платье. Я умудряюсь жалеть даже «новых русских», считая, что они несут тяжкое бремя капиталов. Зато я вечно попадаю в нелепые ситуации. К примеру, могу перебрать порцию коньяка в компании со свидетелем в самый неожиданный момент или грохнуться с обувной тумбы вместе с подозреваемым.

Линчук — совершенно другая статья. Он всегда улыбается. Всегда готов прийти на выручку. С ним легко ходить в разведку, на задержание, но Михаил — исполнитель. Он не будет ждать, пока ему начнут плакаться в жилетку или клянчить о послаблении уготованной кары. Он выжмет подозреваемого, как тряпку, и получит требуемый материал. Пожалуй, метод Линчука — самый действенный.