Ди Киммичи нанял двух новых шпионов для круглосуточной слежки за домом сенатора, чтобы схватить мальчишку, как только тот вернется, а Энрико получил своего рода повышение и занялся более ответственными делами. Но посла беспокоила мысль о том, что Родольфо знал, где мальчик, и предупредил его об опасности, так что тот теперь не покажется. А если парень был именно тем, кем его считал ди Киммичи, то у него были возможности скрыться так. что никакие шпионы его не найдут.

Вскоре должен был состояться суд — беллецианцы никогда не откладывали ничего важного надолго. Совет соберется через несколько дней и вынесет приговор. И если девчонку казнят, то парень, скорее всего, никогда не вернется.

- Мы должны найти мальчишку! – кричал ди Киммичи на Энрико. – Иначе я не смогу надавить на Герцогиню! А она должна подписать этот договор!

Он мог бы немного успокоиться, если бы видел Родольфо, всю ночь бродившего по саду в раздумьях. Сенатор ломал голову над тем, как передать не ведающему об опасности Люсьену сообщение, чтобы тот не возвращался в Беллецию, прямо в уготованную ловушку. Люсьен обычно стравагировал сюда, в лабораторию, но Родольфо не знал, как повлияет неделя, проведенная Люсьеном вне этого мира и вдали от его родных мест. Если он стравагирует ночью, то может направиться прямо к Арианне.

С тех пор как его доставили из Школы Мандольеров к Родольфо, Люсьен ни разу не пропустил утренних занятий в лаборатории до того самого дня, когда родители увези его из Англии.

Насколько понимал Родольфо, для Люсьена ночи в его мире соответствовали дням в Беллеции, точно так же, как это было у Уильяма Детриджа. Если Люсьен стравагировал больше одного раза в течении дня или ночи в любой из вселенных, он прибывал в другой мир спустя несколько мгновений после того, как покинул его. Но если он откладывал стравагацию до следующей ночи, то в Беллеции проходил целый день.

Однако недельный перерыв в еженощных путешествиях Люсьена из его мира еще не имел прецедента, и Родольфо не знал, как долго продлится его отсутствие в мире Талии. Он, Люсьен и доктор Детридж провели много часов, обсуждая разницу в том, как течет время в Англии Люсьена и Талии.

Детридж сказал им, что его первое, случайное, путешествие (то, когда он пытался получить золото) произошло в 1552 году, двадцать пять лет назад, по белленцианскому времени. Но в мире Люсьена прошло четыреста двадцать пять лет. Если бы портал вел себя всегда одинаково, то один год в Талии соответствовал бы примерно семнадцати в мире Люсьена. Но именно в этом и заключалась проблема: в действии портала не было единообразия. И хотя сейчас, во время визитов Люсьена, время, кажется, текло с одинаковой скоростью в обоих мирах, в некоторые произвольные моменты время в его мире значительно ускорялось, и не было никакой возможности предсказать, когда это произойдет в очередной раз.

— Если я уеду на неделю и всё это время не буду посещать Беллецию, - предположил Люсьен, - то и в этот мир я вернусь через неделю.

Но никто из них не знал, случится ли так на самом деле. Когда Детридж говорил Герцогине, что Люсьена некоторое время не будет, они действительно думали, что его не будет как минимум неделю. Но сейчас, вернувшись в лабораторию, Родольфо боялся, что время в мире Люсьена опять ускорится и Люсьен может вернуться в любую минуту. Он пытался прикинуть, сможет ли он или Детридж оставить Люсьену предупреждение, переместившись в его мир.

— Я готов сделать это, — сказал Детридж, — если это поможет мальчику.

— Спасибо, — ответил Родольфо, — это было бы замечательно, но я думаю, что у вас не получится. В

двадцать первом веке вы будете сильно дезориентированы. По крайней мере, я в двадцатом веке оказался в весьма затруднительном положении. К тому же я уверен, что вы прибудете в момент сразу после следующей стравагации Люсьена и будет слишком поздно.

— Значит, мы должны найти другой способ, — сказал Детридж просто.

Ничего не зная о том, сколько людей думают о нем в Беллеции, Люсьен продолжал исследовать Венецию. Его родители были ошеломлены его знанием города, даже несмотря на то, что время от времени он пытался провести их беллецианским маршрутом к чему-нибудь, что не существовало в Венеции или находилось совершенно в другом месте. Как бы там ни было, ему все лучше удавалось сглаживать эти различия, и большую часть времени он демонстрировал просто потрясающее знание города и его обычаев. «Чтение, бесспорно, пошло тебе на пользу», - сказал ему отец.

Сегодня они собирались поплыть на острова, и Люсьену пришлось приложить усилия, чтобы называть их правильно: Мерлино – Мурано, Бурлеска – Бурано и Тороне – Торцелло. Вначале они приплыли на Мурано, с его бесконечными магазинами, продававшими изделия из стекла, и бесчисленными зазывалами, затаскивавшими туристов на демонстрацию того, как работают их стеклодувы.

— «Ingreso liberto», - прочитал отец на одной из дверей. — По-моему, это означает «вход свободный». А разве могло бы быть иначе? Это же магазин!

Никому из них не понравилось кричаще раскрашенное и баснословно дорогое стекло, хотя Люсьен купил-таки самого простого стеклянного овна – без крыльев. Он жалел, что не может рассказывать родителям, каким может быть настоящее стекло Лагуны. Музей тоже был совершенно обычным и не сравнимым с мерлинским. Не было ни Мастера Стекла, ни роковой маски, и пока его родители с интересом разглядывали какие-то древние черепки и осколки, заскучавший Люсьен ждал их в саду, где в высокой траве играли полудикие кошки.

Самым лучшим на Мурано был момент, когда они обедали в ресторанчике на берегу канала, на террасе у самой воды. На другой стороне была древняя церковь, про которую в мамином путеводителе было сказано, что под ней лежат кости дракона, которого святой убил своим плевком.

Бурано был больше похож на свой талийский эквивалент, за исключением того, что там не было единственного белого домика, хотя Люсьен специально обыскал весь городок.

— О, вы только посмотрите на это кружево! — воскликнула мама, и потрясенный Люсьен увидел седую старушку, работавшую у дверей своего дома. Дом был голубым, а кружево не столь искусным, как работа Паолы, но все же очень красивым. Люсьен был очень взволнован и настоял на том, чтобы купить маме скатерть, хотя на это ушли практически все деньги, которые он привез с собой в Венецию.

— Нет, Люсьен, в самом деле, не нужно, — протестовала она, но ничто не могло остановить его.

— Помнишь мой сон? — сказал он. — Про кружева, когда ты никак не могла меня разбудить? Я очень хотел подарить их тебе.

Арианна была потрясена. Герцогиня с трудом взяла себя в руки и рассказала ей историю, настолько невероятную, что Арианна даже не сразу поняла, о чем она говорит.

— Ты веришь, что ты дочь Валерии и Джанфранко Гаспарини, ведь так? — спросила Герцогиня.

— Верю? Нет, я знаю, что это так. — ответила Арианна.

— Да, я знаю твою историю. — согласилась Герцогиня. — Figlia dcl 'lsola, единственный ребенок, рожденный на острове за долгие годы. Только это не так.

— Что именно не так?

— То, что ты рождена на Торроне. На самом деле ты родилась здесь, в Беллеции, о этом дворце, и была тайно переправлена на остров, когда тебе было всего несколько часов отроду.

— Я не верю вам, — сказала Арианна. — Откуда вы узнали об этом?

— Я сама присутствовала при твоем рождении, — ответила Герцогиня с обычным для нее чувством юмора. — Я даже участвовала в нем самым непосредственный образом. Догадываешься, о чем я?

Арианна попыталась представить себе Герцогиню в роли акушерки, но не смогла.

— Я родила тебя. — нежно сказала Герцогиня. — ты моя дочь, Арианна, но я отдала тебя своей старшей сестре Валерии и ее мужу.