— Не надо, я хочу видеть, как ты раздеваешься.
Первое время Захар Матвеевич любил сам раздевать ее, теперь ему было приятней, когда она, беспрекословно подчиняясь ему, покорно выполняла все его желания. Покорность для женщины очень ценное качество.
Марина опустила глаза, помолчала и чуть слышно проговорила:
— Я очень люблю тебя! Очень, очень! Скажи мне, пожалуйста, честно: тебе хочется всегда быть со мной?
— Да. Я всегда думаю о тебе, — тихо сказал он.
— Ты, правда, меня любишь?
— Еще спрашиваешь, я по тебе с ума схожу, мне нужна ты, и больше никто, я тебя даже во сне вижу, почти каждую ночь, — так же тихо сказал он и чуть отстранил ее от себя, дав ей возможность раздеваться.
Она колыхнула грудями, отошла к стулу, стоявшему возле кровати, обвела спальню неопределенным взглядом, словно о чем-то размышляя, сняла свое алое платье. Бережно расправила его, повесила на спинку стула и тряхнула головой, убирая от глаз запутавшиеся волосы. Затем откинула их обеими руками за плечи и на секунду задержала взгляд на лице Захара Матвеевича. Он смотрел восхищенным, уверенным взглядом и радовался как долгожданному дождю после многолетней засухи. Она ловко завела руки за спину, расстегнула черный гипюровый бюстгальтер. ненадолго замерла в нерешительности, внезапно почувствовав приступ стыда, и скользнула под одеяло. Соблазнительно улыбнулась и, приглашая Захара Матвеевича к себе, откинула край одеяла так, что были видны не только ее плечи, но обе груди и часть гладкого живота.
— Ты свет не выключил, он мне мешает. Я хоть и привыкла к тебе, а все-таки стесняюсь.
— Это же вставать надо.
— А так я не могу.
— Хорошо, потом выключу. — Захар Матвеевич посмотрел на Марину, словно пытаясь понять, как на самом деле она себя сейчас чувствует. Вставать с кровати ему не хотелось. — Пусть горит, солнышко мое, лучше глазки закрой.
Марина зажмурилась и, ощущая силу и нежность, нетерпеливо прильнула к нему. Они одновременно обняли друг друга и потонули в поцелуях. Марина изо всех сил старалась быть ласковой, выражая свою безропотность и нежность всеми возможными средствами. Все кричало в ней о том, что с ним ее связывает только любовь, остальное совершенно не волнует. Но это было неправдой. Она потеряла покой с той минуты, когда задумала любой ценой выйти за него замуж, рассматривая его исключительно как средство в достижении своих благ. С этой думой она ложилась и просыпалась, эта дума неотступно преследовала ее везде. С этой же думой она припала губами к его шее, затихла в продолжительном поцелуе и вдруг содрогнулась. Ей показалось, что хлопнула входная дверь. Она напряглась, подняла голову и негромко воскликнула:
— Ты слышишь? Там кто-то есть!
Захар Матвеевич прислушался и от неожиданности судорожно сжался, как вор, застигнутый врасплох и пойманный за руку: в прихожей происходило какое-то движение, до слуха доносился мягкий звук неторопливых шагов. Не узнать их он не мог — это были шаги его жены. Несколько мгновений он слышал только собственное дыхание, ясно представляя себе, что случилась беда; они оба попали в западню, из которой выхода не существовало. Нервное потрясение было слишком сильным, от ощущения неотвратимости происходящего его словно парализовало. Глазами, застывшими без всякого взгляда, Захар Матвеевич молча уставился на Марину, словно пытаясь осмыслить, что можно предпринять. Через секунду и Марина сообразила, что произошло. Она побелела как мел и лежала совершенно неподвижно. Шаги затихли и послышались вновь. И вновь затихли. Любовники испуганно ждали, что дверь сейчас отворится и Надежда Яковлевна войдет к ним в спальню. Но никто не входил.
— Это Надежда Яковлевна, она приехала, — с дрожью в голосе прошептала Марина. — Давай потихоньку встанем, хоть оденемся.
— Тс с… молчи! Может, она подумает, что меня нет дома, и не заглянет сюда.
Марина кивнула головой и больше не пошевелилась. Разум говорил ей, поверить в это невозможно, но в такой безнадежной ситуации оставалось лишь надеяться на чудо. Ее сердце гулко стучало, а в голове метались и кружились мысли, как стая галок в вихре урагана: все пропало, какой позор! Как бы она хотела в эту минуту превратиться в невидимую ничтожную букашку.
х х х
Тем временем, войдя в дом и поставив сумки на пол возле вешалки, Надежда Яковлевна опустила уставшие руки, немного так постояла, осматривая прихожую. Она очень соскучилась по дому и приехала из Кисловодска на день раньше. Ей не терпелось поскорее увидеть мужа, обнять его, рассказать ему о своих непередаваемых впечатлениях от увиденных красот курортной местности. О том, как по утрам горы окутывает облако, и сама она, забравшись в «храм воздуха», оказывалась внутри его, словно в сказочном мире. Когда облако таяло, белый снег оставался, а деревья окрашивались в жемчужно-серебристый цвет. К полудню иней с деревьев исчезал, и горы вновь обретали буро-зеленый цвет, только на самых высоких склонах еще лежал снег, но он уже не сиял, а был похож на густой туман.
Примерно так она хотела выразить мужу свои восторженные впечатления. Что же он не встречает? Она сняла с себя плащ, повесила его рядом с пальто Захара Матвеевича и плащом Марины. Задержала на нем свой взгляд и оторопела.
А перепуганные Захар Матвеевич и Марина все не сводили застывших глаз с двери, напряженно вслушивались в каждый шорох за стеной и некоторое время не замечали, как зубы выбивали мелкую дробь. Послышались приближавшиеся шаги. У обоих перехватило дыхание, когда догадались, что она идет к ним в спальню. Захар Матвеевич машинально приподнялся, в этот миг дверь отворилась, и в спальню вошла его жена.
Картина, открывшаяся ей, поразила ее настолько, что она целую минуту стояла молча, словно окаменевшая, как античная статуя, с широко раскрытыми округлившимися глазами, и уже готовый сорваться крик замер у нее в горле. Марина лежала как неживая, словно упавшая в обморок, глаза ее приняли выражение обреченности, безысходной гибели. Челюсть у нее отвисла, придав лицу далеко не самый радостный вид, все тело окатила волна холодного пота. А Захар Матвеевич дернулся, как от электрического удара, страх пронизал его до костей. Он втянул голову в плечи, подался назад и потянул на себя одеяло, словно перед ним стояла вовсе не его жена, а взбесившаяся волчица, которая готовилась к прыжку, чтобы наброситься и схватить зубами за горло. Привыкший к покладистому характеру жены, с которой прожил столько лет, он никогда прежде не видел ее в таком состоянии, даже не подозревал, что на этом всегда задумчивом, страдальческом от продолжительной болезни лице может изобразиться такая ярость. И он уставился на нее, как приговоренный к смертной казни на своего палача. На какое-то незабываемое мгновение ему показалось, что у него уже отсечена голова, даже ощутил обжигающую боль на шее и в горле.
— Надя, ты не подумай, что мы с ней чего-то… — осмелился он подать свой голос, — произошло недоразумение, мы тут совершенно случайно… — Это все, что успел он сказать.
Лицо Надежды Яковлевны исказилось.
— Негодяй! Сволочь! — раздался ее страшный крик, от которого задрожали стены дома, будто прямо на крышу его обрушился град камней с живописных Кисловодских гор. — Вражина проклятый! Изверг! Кобелина ненасытный! Теперь я знаю, какая я тебе жена; не дождешься, когда я подохну! Но погоди, поживешь один, посмотрю, что ты будешь без меня делать! А ты, сука, чего притаилась!
В ее руках оказался стул, на спинке которого висело Маринино алое платье, она подняла его, замахнулась и бросила. Стул пролетел над головой Марины, ударился о стенку и рассыпался на части. Продолжая кричать, Надежда Яковлевна резко шагнула к гладильной доске и схватила утюг. Это был хотя и ожидаемый, но сильный эффект для Марины; она испуганно вскрикнула, откинула одеяло, сорвалась с кровати и совершенно голая, как молодая кобыла, наткнувшись на туалетный столик и перевернув его, пронеслась к выходу.
— Ты у меня не убежишь!
Захар Матвеевич тоже вскочил, еле успел схватить развоевавшуюся жену за кофту и с целью предотвращения возможного смертоубийства стал одной рукой удерживать ее, а другой надевать брюки, но никак не мог попасть ногой в штанину, потом наступил на другую и запутался совсем.
