– Добро пожаловать, мисс! Вы как раз успели к вечерней выпивке за счет заведения. Скажу по секрету, вас тут заждались.

– Только не «Требл Экстра», мистер Помрой, если не возражаете. Шерри устроит меня как нельзя лучше.

Сказав это, посетительница прошествовала к стойке и с удивившей Уочмена ловкостью забралась на высокий стул. Потом огляделась и одарила присутствующих широкой улыбкой.

При ближайшем рассмотрении гостья оказалась женщиной под пятьдесят, хотя точно установить ее возраст представляло серьезную проблему, поскольку вся она была словно в кокон заключена в тугую жировую оболочку, скрывавшую возрастные изменения. Так что ее, по большому счету, следовало бы охарактеризовать как кругленькую компактную особу без возраста, чему в немалой степени способствовали детское выражение лица и прическа в виде плотной шапочки из коротких тугих кудряшек неопределенного цвета. Когда она пребывала в состоянии задумчивости, то сторонний наблюдатель наверняка бы решил, что она на кого-то дуется. Но стоило ей только улыбнуться, как глаза начинали искриться весельем и юмором, и было видно, что она не чурается хорошей шутки и в целом относится к людям доброжелательно. Некоторые считают, что всем полным людям присуща некая загадочность. Что ж, если придерживаться этой точки зрения, можно сказать, что мисс Дарра помимо прочего напоминала еще и эдакого жизнерадостного сфинкса. Но, повторим, только в том случае, если она не отягощала себя избыточными размышлениями.

Абель передвинул ей по стойке бара бокал с шерри, который гостья сразу же ухватила своими белыми пухлыми лапками.

– Так, так, так, – сказала она. – Похоже, все здесь недурно проводят время… Или я ошиблась? – Она еще раз окинула собравшихся веселым взглядом, задержав внимание на Уочмене. – Это ваш кузен, мистер Пэриш?

– Извините, – торопливо произнес Пэриш. – Я забыл вас представить: мистер Уочмен, мисс Дарра.

– Очень приятно познакомиться, – сообщила мисс Дарра.

Как все ирландки из провинции, мисс Дарра говорила с таким сильным акцентом, что, глядя на нее со стороны, можно было подумать, будто она делает это шутки ради.

– Разумеется, я слышала ваше имя и даже читала о вас в газетах. А все потому, что обожаю читать об убийствах и прочих кошмарных преступлениях. Особенно о поджогах – раз уж на неделе не произошло ни одного убийства. Но если мне не изменяет память, вы, мистер Уочмен, в прошлом году как раз защищали подозреваемого в деле об убийстве. И отлично защищали, надо сказать. Уж не за это ли вас назначили королевским адвокатом?

Уочмен просиял.

– Как бы то ни было, моему подзащитному, увы, не удалось полностью избежать наказания, мисс Дарра.

– Вот и хорошо. А то в нынешние времена стало страшно ложиться спать. Не знаешь, проснешься ли… О, мистер Кьюбитт тоже здесь! Какой, однако, у него утомленный вид! Понятное дело, только что вернулся с пристани, где писал этюды. Вернее, сбежал оттуда, бедняжка, когда я стала доставать его рассуждениями о своем видении перспективы.

– Ничего подобного, – смущенно пробормотал Кьюбитт.

– Не волнуйтесь, я больше не буду вас мучить. Впрочем, испытания закаляют душу. Так что можете считать, что я ниспослана вам на время отпуска во искупление ваших грехов. Чтобы, так сказать, жизнь медом не казалась.

– Насколько я понял, вы тоже художник, мисс Дарра? – осведомился Уочмен.

– Скорее жалкая дилетантка, мистер Уочмен. При этом мне очень нравится водить кисточкой по бумаге. Стоит мне только увидеть птичку, и меня так и подмывает запечатлеть ее во всей красе. Кстати, мои рассуждения о птичках мистера Кьюбитта тоже достали. По крайней мере, слушая меня, он морщился так, как если бы у него разболелся зуб… Однако, мистер Помрой, какая у вас здесь подобралась интересная компания, – продолжила мисс Дарра. – Я-то думала, что еду в тихую рыбацкую деревушку, а оказалась среди созвездия талантов. Мистер Пэриш покорил меня своим несравненным актерским мастерством, мистер Кьюбитт – великолепными набросками гавани, ну а мистер Уочмен – огромным умом и неиссякаемыми познаниями в области юриспруденции. Кстати, не вы ли вели дело моего кузена Брайони?

– Да, – подтвердил Уочмен, приходя в некоторое замешательство. – Я действительно защищал лорда Брайони.

– Кажется, он получил всего шесть месяцев – исключительно благодаря вашему красноречию. Недавно умер, бедняжка. Говорят, когда вышел, больше походил на собственную тень, нежели на себя прежнего. Ясное дело, заключение сказалось на нем не лучшим образом.

– Несомненно. Для него это был настоящий шок.

– От шока, должно быть, и умер. Увы, кузен никогда не отличался умом, поэтому домашние так беспокоились за него, когда он решил вдруг заняться бизнесом… Да, а где мисс Мур? Насколько я помню, вы все собирались играть в дартс…

– Она сейчас придет, – сказал Кьюбитт.

– Я очень надеюсь, что игра все-таки состоится. Это так увлекательно. Вы хорошо попадаете в цель, мистер Уочмен?

– Стараюсь по мере сил, – улыбнулся Уочмен.

Со стороны лестницы послышался звук шагов.

– А вот и Децима! – воскликнул Кьюбитт.

В следующую секунду в помещение летящей походкой вошла высокая молодая женщина и, оказавшись после сумрака лестничных пролетов на ярком свету, часто замигала.

– Добрый вечер всем! Извините, если заставила себя ждать, – сказала Децима Мур.

Присутствующие чуть ли не хором поздоровались с ней. Потом в комнате на какое-то время установилось молчание, а минутой позже в центр вышел Уочмен.

– Добрый вечер! – сказал Люк.

Децима повернулась к нему лицом и встретилась с ним глазами.

– Все-таки вы приехали, – проговорила она. – Добрый вечер.

Она прикоснулась кончиками пальцев к выставленной для рукопожатия ладони Уочмена, после чего прошла к стойке бара и уселась на высокий стул. На ней были шерстяной рыбацкий свитер и темно-синие слаксы. Ее короткая прическа чем-то напоминала шевелюру поэта эпохи романтизма: почти целиком состояла из завитых недлинных локонов, свисавших со лба и обрамлявших щеки. Ее красивые черты можно было бы смело назвать классическими, что, однако, не лишало их живости и индивидуальности благодаря черным, будто нарисованным углем бровям и прекрасным карим глазам, таившим огонь. Двигалась она с какой-то странной угловатой грацией, которая, впрочем, придавала ей еще больше привлекательности, особенно если учесть, что ей исполнилось только двадцать четыре года.

Если бы в тот вечер в «Плюмаже» находился сторонний наблюдатель, то он, несомненно, заметил бы, как с появлением Децимы изменилось поведение большинства находившихся там мужчин. По той простой причине, что она обладала качеством, которое впервые поднял на щит Голливуд. То есть при красивой внешности женщина держала себя так, словно не замечала собственной привлекательности, и ни жестом, ни словом не давала понять, что знает о ней, во всяком случае, не старалась хотя бы в малейшей степени выставить свои достоинства напоказ. И уж, разумеется, не пыталась оказать на кого-то воздействие с их помощью, по крайней мере сознательно. Но тем не менее, как только она вошла, мужчины испытали определенное потрясение, которое, впрочем, проявилось у всех по-разному. У Уочмена, к примеру, заблестели глаза, и он начал говорить чуть громче, чем следовало. Кьюбитт резко перешел от умиротворенного состояния к творческому, то есть испытал неодолимое желание схватиться за кисть. Пэриш повел себя так, словно оказался в свете софитов, и сделался еще более галантным и обаятельным, если, конечно, такое возможно. Абель просто расплылся в улыбке, а Уилл, напряженно следивший за обменом репликами между Децимой и Уочменом, неожиданно побагровел, насупился и замкнулся в себе.

Децима взяла у Пэриша сигарету и огляделась.

– Игра в дартс уже началась? – спросила она.

– Ждали только вас, мой ангел, – промурлыкал Пэриш. – Чем, скажите на милость, вы все это время занимались?