— О! И добыть информацию заранее — это, я полагаю, тоже было легче, если они грабили евреев. Евреи всегда селятся поближе друг к другу, группами, — ответил Джейми на удивленный взгляд Иэна. — Они все умеют читать и писать, и постоянно пишут письма; так что между группами идет обмен информацией. Не такой уж труд — узнать, кто из них ростовщик, а кто купец, — и перехватить его переписку. Ну что, разве нет?

— Может, ты и прав, — сказал Иэн, с уважением глядя на Джейми. — Бар-Сефер сказал, что они получили наводку от кого-то — сам он не знал, от кого — кто почти все знает о том, когда и как разные ценности отправляются или прибывают. Сам этот человек, однако, не из их группы — кто-то извне, заинтересованный в проценте от добычи.

Это, однако, была вся информация, которую дал им бар-Сефер. Он не выдал никого из своих сотоварищей — хотя д'Эглиза это не слишком интересовало — и умер, до конца настаивая на том, что ничего не знает о планируемых будущих нападениях.

— Думаешь, это мог быть один из наших? — спросил Джейми, понизив голос.

— Один из… А, ты имеешь в виду наших евреев? — Задумавшись, Иэн нахмурился. В отряде д'Эглиза числились три испанских еврея: Хуанито, Большой Жорж и Рауль — но все трое были достойными ребятами и пользовались уважением товарищей. — Я сомневаюсь. Все трое сражались как дьяволы. Когда я смотрел на них, — добавил он, уточняя.

— А вот я хотел бы знать, как грабители удрали с этим ковром, — сказал Джейми задумчиво. — Он ведь весил, кажется… с десяток стоунов?[10]

— Не меньше, — заверил его Иэн, расправив плечи при этом воспоминании. — Я помогал загружать это чертово барахло. Думаю, у них неподалеку был фургон для награбленного, А что тебя озадачило?

— Ну… взяли бы что-нибудь другое, но ковры? Кто ворует ковры? Пусть даже ценные. И если они знали заранее о нашем конвое, уж, наверное, знали и что мы везем.

— Ты забываешь о золоте и серебре, — напомнил ему Иэн. — Они находились в передней части фургона, под коврами. Чтобы добраться до них, надо было для начала вытащить ковры.

— Мгм… — Не похоже было, что ответ удовлетворил Джейми. И в самом деле, ведь грабители уволокли ковер с собой!

Но эта дискуссия представлялась совершенно бесполезной, и когда Иэн сказал, что собирается спать, он пошел с ним без всяких возражений.

Друзья устроились в зарослях высокой пожелтевшей травы, завернувшись в свои пледы. Но Иэн заснул не сразу. Несмотря на изрядную помятость и усталость, возбуждение прошедшего дня не оставляло его. Он лежал, некоторое время глядя на звезды, вспоминая одни моменты и усиленно стараясь забыть другие — например, как выглядела голова Эфраима бар-Сефера.

Возможно, в словах Джейми таилось зерно истины, и лучше было бы не знать имени покойника.

Он заставил свой мозг изменить направление мыслей и преуспел настолько, что когда Джейми внезапно зашевелился, Иэн выругался про себя, словно это движение причинило ему боль.

— Ты когда-нибудь делал это? — внезапно спросил Иэн.

После небольшой возни Джейми принял более удобное положение.

— Делал что? — спросил он. Его голос звучал хрипло, но не слишком. — Убивал ли я кого-нибудь? Нет.

— Я не о том. С девушкой ты когда-нибудь спал?

— О, это.

— Ага, это. Олух. — Иэн повернулся к Джейми и сделал выпад, целя ему в живот. Несмотря на темноту, Джейми поймал его запястье прежде, чем удар достиг цели.

— А ты спал?

— Значит, не спал, — Иэн без труда высвободился. — Я думал, в Париже ты по самые уши зароешься в проститутках и поэтессах.

— Поэтессах? — Джейми, похоже, это позабавило. — С чего ты взял, что женщины пишут стихи? Или что женщина, пишущая стихи, непременно будет развратницей?

— Конечно, будет. Дураку ясно: слова постоянно лезут им в голову, доводя до безумия, и бабенки начинают искать первого же мужчину, который…

— Значит, ты был в постели с поэтессой? — Кулак Джейми легонько стукнул его в грудь. — А твоя мама об этом знает?

— Я не стал бы рассказывать своей маме о поэтессах, — твердо заявил Иэн. — Нет, но Большой Жорж спал, и потом всем о ней рассказывал. О женщине, с которой он познакомился в Марселе. У него есть книга ее стихов, иногда он читает из нее вслух.

— Хорошие стихи?

— Откуда мне знать? Сплошь да рядом фразочки о том, как она теряет голову, как ее переполняют чувства, как разрывается ее сердце, но чаще всего о цветах. Есть одно небольшое и неплохое о шмеле, который занимается этим самым с цветком подсолнечника. В смысле, трахает его. Своим хоботком.

На какое-то время воцарилась тишина. Джейми представлял себе прелестную картину.

— Может, по-французски это звучит лучше, — предположил он.

— Я помогу тебе, — заявил Иэн, внезапно посерьезнев.

— Поможешь мне?..

— Помогу тебе убить этого капитана Рендолла.

Джейми с минуту лежал молча, чувствуя, как что-то сжимает его грудь.

— Господи, Иэн, — сказал он очень мягко. И снова умолк на несколько минут, вперив взгляд в корни дерева, лежавшего рядом с его лицом.

— Нет, — наконец сказал он. — Ты не можешь. Мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что другое, Иэн. Мне нужно, чтобы ты поехал домой.

— Домой? Что…

— Мне нужно, чтобы ты поехал домой и позаботился о Лаллиброхе — и о моей сестре. Я… Я Не могу поехать. Пока еще не могу. — Он с силой закусил нижнюю губу.

— Но у тебя там предостаточно арендаторов и друзей, — запротестовал Иэн. — Я нужен тебе здесь, дружище! И я не оставлю тебя одного, так? Когда мы поедем домой, то поедем вместе. — И отвернулся, зарывшись в плед, словно подводя черту в дискуссии.

Джейми лежал с плотно закрытыми глазами, игнорируя песни и разговоры, долетавшие от костра, игнорируя ночное небо над ним и ноющую боль в спине. Наверное, ему следовало бы помолиться за душу убитого еврея, но сейчас у него не было на это времени. Он пытался найти своего отца.

Душа Брайэна Фрейзера должна была все еще существовать, и юноша не сомневался, что его отец пребывает в раю. Но наверняка должен был быть какой-то способ дотянуться до него, почувствовать его. Когда Джейми впервые покинул дом, чтобы обучаться у Дугала в Беаннахде, он испытывал чувство одиночества и ностальгию, но Па сказал ему, что так все и будет, и что не стоит слишком беспокоиться по этому поводу.

— Думай обо мне, Джейми, и о Дженни, и о Лаллиброхе. Ты не сможешь видеть нас, но мы, тем не менее, будем здесь, и будем думать о тебе. Посмотри ночью вверх, и ты увидишь звезды. Знай, что и мы видим их.

Он приоткрыл глаза едва-едва, но звезды будто плавали, их яркость была размытой. Он снова крепко закрыл глаза и почувствовал теплое скольжение одинокой слезы по своему виску.

Он не мог думать о Дженни. Или о Лаллиброхе. Ностальгия исчезла еще во время учебы у Дугала. Инаковость, когда он приехал в Париж, ослабла. Это не прекратится, но он все равно должен продолжать жить.

Где ты, Па? — думал он, страдая. — Па, прости меня!

На следующий день он молился на ходу, упрямо повторяя одну молитву Божьей Матери за другой, пользуясь пальцами, чтобы считать молитвы как по четкам. Какое-то время это позволило ему ни о чем не думать и принесло чувство умиротворенности. Но в конце концов скользкие мысли прокрадывались назад, как и воспоминания — короткими проблесками, быстрые, как солнечные блики на воде. Некоторые он тут же гнал прочь — голос капитана Рендолла, полный игривыми интонациями после того, как он взял кота на руки, и ощущение страшных иголок по телу на холодном ветру, когда он снял рубаху, и слова лекаря: «Я вижу, он сделал из тебя месиво, парень…»

Но некоторые воспоминания он не желал отпускать, какими бы болезненными они ни были. Ощущение рук его папы, сильных рук, крепко державших его. Стражники вели его куда-то, он не помнил куда, но это было не важно, просто его папа внезапно оказался перед ним, в тюремном дворе, и он быстро зашагал вперед, увидев Джейми, на его лице радость смешивалась с желанием, и все это взорвалось шоком в следующий момент, когда он увидел, что с ним сделали.