– Камарада, кушать.
Но командиры, измученные бессонной ночью, не хотели садиться к столу. Кусок не шел в горло. На часок хорошего, крепкого сна каждый из нас готов был обменять любое блюдо. Но повар настаивал. Он уговаривал нас, умолял, просил. Даже совестил.
– Не уважаете труд человека. Я тоже ночью глаз не сомкнул, готовил вам завтрак, старался сделать как лучше, вкуснее. От моего завтрака, может быть, тоже зависит исход операции.
Все заулыбались.
– Напрасно смеетесь, – продолжал повар. – Не накормлю солдат – в атаку плохо пойдут. Оставлю голодными командиров – плохо думать будут. Так что хотите вы или не хотите, а есть надо. Ради общих интересов.
Повар замолчал и выжидающе посмотрел на нас.
– Не станете кушать, снимаю поварской колпак, беру винтовку и ухожу в пехоту.
Мы капитулировали перед поваром. Сдвинули стулья, подсели к столу.
– Давно бы так, – засуетился Пенио.
Он быстро нарезал хлеб, извлек из сумки кувшин с сухим вином и пообещал еще шашлык, приготовленный на вертеле из кишок, печени и сердца молодого барашка.
Мы налили по чарке, подняли тост за победу. Повар положил каждому на тарелку по огромному куску. Мне, как иностранцу и почетному гостю, досталась голова барашка. Пандо очень хвалил повара. Он говорил об его изобретательности, мастерстве. А тот суетился вокруг стола и делал вид, что разговоры эти его совсем не интересуют.
Оказывается, Пандо давно знаком с кулинаром. До начала мятежа тот работал в одном из крупнейших ресторанов Мадрида. После утомительных операций Пандо любил заходить в этот ресторан.
Начальник штаба Родригес также принялся подхваливать бригадного повара. По его словам, это был самый лучший специалист, единственный в своем роде. Паэлью, приготовленную его руками, может отличить любой, даже не искушенный в кулинарном искусстве человек. Потянет носом и, даже если кухня будет за версту, безошибочно определит: «Готовил повар Пенио».
Веселый завтрак, стакан сухого вина сняли усталость, и все почувствовали прилив новых сил. Мы поблагодарили повара.
Но не успел он собрать посуду, как над блиндажом послышался гул вражеских самолетов. Курсом на высоту, где находился наш наблюдательный пункт, шли один за одним шесть «юнкерсов-52». Все бросились в траншеи.
Строго соблюдая дистанцию, на высоте около пятисот метров самолеты сделали большой круг, развернувшись, стали пикировать на наши позиции. Хорошо было видно, как от первого стервятника отделилась черная бомба и с визгом понеслась к земле. За ней другая, третья, четвертая. Пингарон загудел. Самолеты сделали несколько заходов и, отбомбившись, ушли на запад, в сторону своего аэродрома. Мы выбрались из укрытия. Блиндаж, где только что трапезничали, был разбит, вокруг него валялись осколки тарелок, покореженные судки и ножки от стола, текло красное вино. Пенио был жив. Он успел спрятаться в ближайшем окопчике. Выскочив из своего укрытия, повар бросился тушить горевшее оливковое дерево.
Через час самолеты вернулись. Едва они начали пикировать на высоту, как франкистская артиллерия открыла огонь. Противник решил, очевидно, выкурить нас с высоты. Так продолжалось три часа. На поле появилось много раненых. Санитары быстро эвакуировали их на медицинский батальонный пункт.
С нового наблюдательного пункта мы видели, как пожилой санитар пытался вынести под огнем двух тяжело раненных солдат. Пронесет метра три одного и возвращается за вторым. Подтащит другого, уложит его и снова ползет за первым. Видно, одному из раненых мучительная транспортировка вытрясла всю душу и, судя по его слабым движениям, по протянутой руке с пистолетом, он просил застрелить его. Санитар отказался выполнить просьбу раненого. Закинул винтовку на спину, поднял его и понес дальше. Но не успел санитар сделать и двух шагов, как недалеко разорвался артиллерийский снаряд. Он пошатнулся, закачался и, едва опустив раненого на землю, сам рухнул подле него. Оба потеряли сознание. Прошло минут пять. Первым пришел в себя санитар. В бинокль мы видели, как он достал из сумки бинт и стал перевязывать йогу. Закончив перевязку, подхватил раненого и медленно пополз вперед. Трудно сказать, хватило ли у него сил доползти до медсанбата, если бы на выручку не пришел другой санитар.
Бой только начинался, а у нас уже было много раненых и убитых. Пандо созвонился с Энрике Листером и доложил об обстановке.
– Подбросьте людей немного, – просил Пандо.
– Где я тебе возьму, голубчик, – объяснял Листер. – Ты же отлично знаешь, что нет резервов. Звоню все время в штаб фронта, как только придет подкрепление, обязательно направлю в бригаду. А пока стоять насмерть, высоту не сдавать, драться до последнего человека.
Пока Пандо разговаривал по телефону, первые цепи марокканской пехоты пошли в атаку. Прикрываясь броней танков, мятежники двигались широким фронтом метрах в четырехстах сзади них.
Пандо вызвал по телефону командиров батальонов и отдал приказ приготовиться к отражению атаки. И вдруг на левом фланге второго батальона один за другим стали выскакивать из траншей солдаты. Они бросали ружья и в панике бежали в тыл. Молодой офицер поднялся навстречу, пытался удержать их. Но его не слушали.
– Трусы, – процедил сквозь зубы комиссар Сантьяго. Он выскочил из траншеи и кинулся в сторону окопов второго батальона. Пандо нагнулся ко мне:
– Теперь никто не побежит назад. Как только увидят Сантьяго, все поверят в успех.
И, словно оправдываясь, Пандо стал объяснять: «Молодежь зеленая, ни разу не участвовала в боях, вот и струсили».
Налеты авиации и обстрел вражеской артиллерии нарастали с каждой минутой. Но теперь, чтобы не попасть по своим, франкисты перенесли этот огневой вал в глубь нашей обороны. От разрывов бомб и снарядов кругом стояла кромешная тьма, казалось, что где-то рядом началось землетрясение.
Крупный снаряд попал в узел связи. Солдаты, обслуживавшие его, погибли. В самый критический момент боя связь прервалась. Что-то сейчас будет? Нервы у всех напряжены до предела. Мятежники по липкой грязи медленно приближались к высоте. Со стороны, где оборону держит первый батальон, не слышалось ни одного выстрела. Такое ощущение, что там все вымерли. Танки противника, не встречая сопротивления, стали наращивать скорость и постепенно оторвались от своей пехоты. Нарастающим громом докатывается до нас новый залп артиллерийской батареи. Противник явно не жалел металла. Снаряды рвутся вблизи наших окопов. Гудит, вздрагивая, земля. А из ближайшего перелеска, давя еще не окрепшие деревца, выползают все новые и новые танки. Начал их считать, но бросил: не перечесть. За машинами сомкнутыми рядами бежит пехота. Кажется, еще пять минут, и эта лавина захлестнет наши позиции. До первых окопов остается не более шестисот метров. По лицу Пандо видно, что он сильно взволнован и крайне озабочен: «Почему молчит батальон». Он понимает, что врага надо подпустить поближе и не тратить снаряды и патроны впустую, но уже пора начинать. Еще сто, двести метров, и потом будет поздно. И батальон будто понял своего командира. Сквозь грохот бомб и артиллерийских снарядов мы услышали голос наших станковых и ручных пулеметов. Вступила в бой стоявшая на прямой наводке немногочисленная артиллерия. Начисто скошена первая грязно-серая цепь марокканской пехоты. Дымится и вертится на месте подбитый танк. Солдаты соскакивают с его брони и бегут назад к спасительному перелеску. Потом снова возвращаются и, пытаясь укрыться за наступающими танками, приближаются к нам. А пулеметы работают без устали, рокочут на разные голоса. Они бьют почти без промаха. Марокканцев становится все меньше и меньше. Взрыв, огонь, клубы дыма – горит еще один танк. Второй нырнул в канаву, да там и застрял. Высокий офицер в желтой феске укрылся за броней машины и, достав из кобуры пистолет, расстреливает в упор отступающих солдат. Бьет не спеша, словно в тире. Солдаты, обезумевшие от страха, бегут, падают и не понимают, откуда стреляют. А офицер все выцеливает и выцеливает, надеясь хоть таким способом задержать подчиненных. Наконец водитель танка не выдержал. Он вылез из люка и, незаметно подойдя сзади к офицеру, со всей силой ударил пистолетом по желтой феске. Офицер удивленно обернулся назад и опустился на землю. Водитель выхватил у него пистолет, побежал к перелеску.
