— Теперь-то ты поняла, как надо расправляться с врагами? — спросил я ее. — Или ты его, или он тебя.
— Поняла. Одними пощечинами войну не выиграешь.
— То-то и оно, — влюбленно глядя на нее, подхватил Мигель.
Я понимал, что Мигель и Франческа давно не виделись, и оставил их вдвоем.
В часть я вернулся, когда она готовилась к напряженным оборонительным боям. Командир бригады Энрике Листер, как всегда энергичный, шумно приветствовал меня, познакомил с последним приказом командования.
— Да, едва не забыл, — рассказал он. — Какая-то чертовщина получается у наших пулеметчиков. Жалуются, что словно кто-то заколдовал их «максимы» — бьют неприцельно.
— Не может быть! — возмутился я. — Пулеметы — что надо. Может, не умеют стрелять?
— Ну-ну, не кипятись, — стал успокаивать меня командир бригады. — Никто не думает снимать с вооружения твои любимые «максимы». Очевидно, какое-то недоразумение.
— Хорошо, проверю, — ответил я.
И тут же, выйдя от Листера, решил выяснить: что происходит с нашими пулеметами, почему они бьют неприцельно?
Придя в роту, попросил показать «больные» «максимы». Командир роты Гомес выкатил пулемет, ткнул пальцем: «Например, вот этот». Я внимательно, со всех сторон осмотрел его. «Максим» был в полном порядке.
— Кто врет, что он стреляет неприцельно? — негодовал я. — Из него стрелял ваш самый лучший пулеметчик Мигель.
— Зачем обижаешь, Павлито? — насупился Гомес. — Я всегда только правду говорю. Какой смысл мне врать?
— Давай мишень — докажу, что ты не прав.
Солдаты установили мишень, и мы с Гомесом легли за пулемет. Прицелившись, я дал короткую очередь: перед мишенью вздыбились бурунчики пыли. Прицелился тщательнее и дал длинную очередь. Почувствовал, что пули прошили мишень. «Ну, подождите, сейчас я вам докажу, что такое «максим»!» Гомес перезарядил ленту, я нажал гашетку и слегка повел стволом по фронту. Верхняя часть мишени, срезанная, словно бритвой, рухнула на землю.
— Вот так надо стрелять!.. — Отряхивая пыль с брюк, я похлопал по плечу своего испанского друга. Но ротный стоял насупившись, не поднимая глаз:
— А марокканцев пулеметы не берут. Что хочешь со мной делай, а не берут. Каждый день из окопов противника выходят солдаты-марокканцы на глазах у нашей роты. Мы стреляем, а им хоть бы что. Мятежники засекают наших пулеметчиков и открывают по ним огонь из минометов и орудия. Уже два расчета вывели из строя…
— Ясно, понял, — остановил я Гомеса. — Готовь пулемет.
Мы хорошо замаскировались и стали внимательно следить за окопами противника. Ровно в полдень показалась голова солдата в каске. Я прильнул к прицелу, но солдат исчез. Потом появился несколько правее и медленно пошел по окопу.
— А вон и второй, — подсказал Гомес.
В том же окопе, метрах в семистах от нас, поднялся второй. Осмелев, высунулся по пояс. «Ну, подожди, гад, сейчас проучим за такую наглость», — заволновался я, установил прицел семь, подвел по кольцу, навел по ходу движения вражеских солдат. Как только они подошли к прицельной точке, я выпустил короткую очередь. Я нисколько не сомневался, что пули лягут точно по идущим фигурам. Но они как ни в чем не бывало продолжали шагать своей дорогой.
— Промазал, шайтан их возьми, — с досадой выругался я.
— Что такое шайтан? — шепотом спросил Гомес.
— Черт, значит. На Урале так говорят.
Еще точнее навел пулемет, прицелился и выпустил длинную очередь. Один солдат мятежников, взмахнув руками, упал в окоп.
— Буэно! — похлопал меня по плечу Гомес. — Машина работает. Давай другого накрой.
Но минут двадцать никто не появлялся. На всякий случай мы незаметно перебрались на запасную позицию, замаскировались, стали ждать. Вскоре осторожный марокканец слегка приподнял голову над окопом. На каске привязана трава. «Ну, ничего, трава тебе не поможет», — и я дал очередь. Солдат был невредим. Я разозлился и выпустил по нему всю пулеметную ленту. И опять — мимо. Что за чертовщина…
Было неудобно перед друзьями — не смог снять вражеского наблюдателя. А тот осторожно показывался над бруствером, часто менял позиции. Наконец, «нагулявшись» окончательно, он сполз в окоп. И перед нами стали рваться снаряды мятежников. Они успели засечь нашу позицию и повели по ней огонь из двух батарей. Артналет длился минут пять. Наконец, очевидно, противник решил, что наш пулемет и мы сами уничтожены. Только благодаря хорошему укрытию нам удалось сохранить «максим» и самим остаться невредимыми.
Долго я думал о загадочных марокканцах, которых не берут пулеметные очереди. Уж не изобрел ли противник какие-то кольчуги? Или действительно с пулеметом что-то случилось? Может быть, пули долетали до бруствера окопа и, ударившись о камень или о сухой грунт, летели мимо вражеских голов? Неопытность? Сильно переживал я неудачу. Обидно было за нашего «максимку».
Но вскоре наша бригада захватила окопы противника. Мы, сгорая от нетерпения, кинулись туда, где «разгуливали» марокканцы. Обшарили все стенки, дно, ниши — ни одного убитого не увидели. Лишь в заброшенном углу нашли чучела, сделанные мятежниками из картона и фанеры в натуральную величину, при полной экипировке. Изготовили их так умело, что даже за триста метров трудно было отличить макет от человека.
Чучела имели много пробоин, а два оказались настолько продырявленными, что развалились. Так противник обманул нас и успешно засек наши огневые точки. Испанцы сфотографировали меня на память с одним из «заколдованных марокканцев». На всю жизнь запомнил я этот урок. Потом приходилось с подобными штуками встречаться и во время Великой Отечественной войны. Но у нас уже был опыт.
Быстро летело время. Бойцы-республиканцы, обретая боевой опыт, стали более умело использовать современное оружие. И пример в этом им подавали хорошо подготовленные советские добровольцы. Они учили своих испанских друзей воинскому мастерству.
Однажды с Колей Гурьевым, когда шли упорные бои в районе Лас-Росас и Махадаонда, мы сидели на наблюдательном пункте и ждали сигнала атаки. Из-за сильного тумана ее отложили на полчаса. Коля пристроился у бруствера и, пользуясь заминкой, писал письмо домой, в Москву. Чернила в ручке кончались, и он сердито встряхивал ее. Я листал словарь — пытался выучить еще несколько испанских слов. Неожиданно началась беспорядочная стрельба перед фронтом, где должна наступать наша бригада. Била республиканская артиллерия.
— Что они делают? — кинулся я к Коле. — Ведь этот, же артиллерийский огонь должен обеспечивать действия нашей бригады.
— Ничего не понимаю, — пожал он плечами. — Смотри, смотри, они бьют по пустому месту, там ведь и противника нет. Может, Листер приказал.
— Не может быть. По нашему приказу артиллеристы должны начать стрелять только через десять минут.
— Ничего не понимаю, — разводил руками Коля. — У нас же снарядов с гулькин нос.
— Ты можешь приостановить, огонь? — спросил я его.
— Это не в моей власти. Но попробую уговорить.
Он вызвал по телефону командира дивизиона капитана Переса и стал умолять прекратить бесцельный огонь. Но Перес стоял на своем:
— У меня есть приказ высшего командования, и я его выполняю.
Тогда я решил рискнуть. Выхватив, у Коли, трубку, как можно строже крикнул Пересу:
— Говорит капитан Павлито. Энрике Листер приказывает прекратить огонь.
Стрельба умолкла. Мы с Колей вызвали по телефону Листера и рассказали о случившемся. Он выслушал и лаконично произнес: «Правильно сделали. Сейчас приеду».
Мы с Колей пошли на наблюдательный пункт. Но едва добрались туда, как батареи вновь открыли огонь, теперь уже перед самым наступлением пехоты. Смотрим и глазам не верим. Опять пушки бьют мимо намеченных целей. Артиллеристы из дивизиона снова делали все по-своему, всерьез думая, что, кроме их специалистов, некому подготовить необходимые данные. Кое-как остановили их. Тут-то и показал свое мастерство Коля.
По просьбе Листера он стал готовить данные для дивизиона по наблюдаемым целям. Снарядов было мало, Коля это понимал и поэтому все делал особенно тщательно. И когда артиллеристы вновь получили приказ открыть огонь, снаряды пошли точно в цель. Разрыв — замолкла пулеметная точка. Несколько залпов — и затихла вражеская батарея. Меткость Коли поразила испанских артиллеристов. Они даже растерялись. А упрямый капитан Перес уверял, что «камарада Коле просто везет».
