Альвар – как море.

Да. В альваре, как в море, может произойти все что угодно. И никто не заметит, и никто никогда не узнает.

Он отложил ручку и закрыл книжку. Выдвинул ящик стола и посмотрел на пакет с сандаликом. Рядом лежала тонкая книга, она вышла всего несколько месяцев назад.

Воспоминания. Шестьдесят страниц воспоминаний под названием «Грузовое пароходство Мальма – 40 лет». Под названием – изображение корабля.

Эту книгу дал ему Эрнст, когда навещал его в последний раз пару недель назад.

– Может, найдешь чего, – сказал Эрнст. – Восемнадцатая страница.

И рассказал, что его удивило.

Он взял книгу и открыл. Внизу под текстом маленькая картинка, которую он уже много раз рассматривал.

Картинка старая. Изображен каменный пирс в маленькой гавани. На пирсе лежат штабеля длинных досок. Наискось видна корма небольшого грузового парусника, почти такого же, на каких ходил Герлоф. А рядом со штабелем досок – группа мужчин в фуражках и темной рабочей одежде.

Они смотрят прямо в объектив.

Герлоф глядит на них, а они глядят на него.

В дверь постучали.

– Вечерний кофе, Герлоф, – услышал он голос Буэль.

– Сейчас иду. – Он отодвинулся на стуле и с трудом, опираясь на столешницу, встал.

От этих парней трудно отвести глаза.

Никто из них не улыбается, и Герлоф не улыбается в ответ. После последнего разговора с Эрнстом он почти убежден, что один из этих парней причастен к исчезновению его внука Йенса.

Он только не знает, кто именно.

Герлоф со вздохом закрыл книгу и сунул назад в ящик. Взял палку и со вздохом пошел пить кофе.

Рассвет на Эланде начинается с ослепительно яркой полоски на горизонте, но в этот октябрьский день Юлии не пришлось его увидеть. Она просто-напросто проспала.

Все три окна в хижине были закрыты рулонными гардинами, когда-то темно-красными, но выцветшими под солнцем до бледно-розового цвета. И ровно в половине девятого соскочила защелка на окне рядом с кроватью – гардина взлетела вверх с грохотом, напоминающим удар грома.

Но Юлию разбудил не грохот. Она открыла глаза, потому что в лицо ей ударило яркое осеннее солнце. Она поморгала и подняла голову с теплой подушки. Увидела колышущуюся под ветром по-осеннему желтую траву и вспомнила, где она. Ветер, прозрачный воздух.

Стенвик.

Она опять поморгала, и голова ее вновь упала в теплые объятия подушки. Ей всегда было трудно вставать, с детства. А теперь тоже трудно, но по другой причине: вот уже двадцать лет ничто так ее не привлекало, как забвение сна. Депрессия загоняла ее в сон, она спала намного больше, чем полагалось бы в ее возрасте. А особенно трудно было вставать по утрам. Тем более если для этого не было никакой разумной причины.

А здесь, в Стенвике, дело осложнялось еще и тем, что не было теплой ванной, куда можно было бы добрести с полузакрытыми глазами и встать под душ. А что было здесь? Каменистый берег и ледяная в вода в проливе.

Юлия смутно припомнила плотный шум ночного дождя, но сейчас слышались только накаты прибоя. Ритмичные вздохи волн вдруг пробудили в ней желание быстро встать, раздеться, сбежать на берег и окунуться в ледяную воду, но странная прихоть тут же показалась полной нелепицей.

Она повалялась еще немного и заставила себя встать.

Воздух был холодный и влажный, по-прежнему дул ветер, но когда она натянула джинсы и свитер и вышла наружу, то удивилась – Стенвик вовсе не выглядел таким выморочным и заброшенным, как вчера.

Ночной ливень словно смыл всю серость запустения – эландское побережье сияло во всей своей красе. Чистая, строгая красота. Огромная чаша неглубокого залива, давшего поселку имя[4], искрилась в лучах утреннего осеннего солнца. На берег, в паре сотен метров от хижины, села чайка и, встряхиваясь, поправила неловко сложенное крыло. Остальные парили в воздухе, ядовито хохоча над неуклюжей подругой.

Если вспомнить… нет, все не так уж красиво, как выглядит. В самом солнечном свете заключен горький упрек – где ты было, солнце, в тот проклятый день? Но она постаралась заглушить память, попытаться сохранить это впервые за много-много лет появившееся чувство утренней свежести. Ей не хотелось думать про вынесенные на берег косточки. Ей не хотелось разговаривать с призраком Йенса.

Юлия вздрогнула – утреннюю тишину нарушил веселый лай. Она посмотрела на прибрежную дорогу – там шла седая женщина в красной куртке с маленькой бело-рыжей собачкой. Поводок здесь, конечно, никто не требовал – собачка носилась взад и вперед, вынюхивая что-то между камней. Женщина свернула с берега и направилась к одному из домов на той стороне залива.

Оказывается, кроме Эрнста, здесь есть и другие люди.

Сонливость постепенно прошла, она почувствовала прилив энергии. Схватила большой пластмассовый бидон и побежала к даче Герлофа набрать воды из колонки. Сейчас, освещенный солнцем, дом выглядел по-настоящему уютно, даже заросший бурьяном сад не портил его, наоборот – придавал странное, элегическое очарование. Жаль, Герлоф не дал ей ключи – можно было бы зайти и посмотреть на свою детскую.

Глядя на извивающуюся на солнце струю воды из колонки, Юлия вдруг подумала, что могла бы задержаться на Эланде и подольше. Ничто ее не гонит. Важно только, чтобы Герлоф предложил что-то разумное, что-то, чем она могла бы заняться, что-то сделать, что-то искать – можно было бы пожить еще два или три дня…

Нет. Она решительно оглядела сад. Возвращаюсь в Гётеборг сегодня же. Только не с утра, попозже.

Спускаясь с тяжелым бидоном, она обратила внимание на большой желтый дом за кустами боярышника. Высокие ясени почти скрывают его, но то, что доступно взгляду, производит тяжкое впечатление. Этот дом не просто пуст. Он заброшен. Стены увиты буйно разросшимся диким виноградом, прикрывающим разбитые окна.

Юлия с трудом припомнила – здесь жила одинокая старуха, она никогда не выходила из дому и ни с кем в поселке не разговаривала.

Странно, такой большой, когда-то, наверное, богатый дом бросили, предоставив судьбе – медленному, неумолимому разрушению. Неужели никто не хочет им заняться?

Надо поставить чайник и приготовить что-нибудь поесть.

Через три четверти часа она заперла хижину. Как и вчера – дорожная сумка в руке, другая – на плече. Застелила постель, выключила главный рубильник, опустила и закрепила рулонные гардины. Завела машину. Посмотрела в последний раз на хижину, на обрыв, на скелет ветряной мельницы, и на нее снова навалилось отчаяние.

Юлия свернула на большую дорогу.

Мимо крестьянского домика, переоборудованного в дачу, мимо разваливающегося желтого дома, мимо калитки летнего дома Герлофа.

Прощай, прощай, Стенвик!

Прощай, Йенс.

От главной дороги налево уходил проселок, где стояло несколько летних домов. В землю был вкопан большой обработанный камень с надписью белой масляной краской:

На железном столбе рядом дорожный знак – тупик. Дальше дороги нет.

Юлия вдруг вспомнила: перед тем как заехать к Герлофу попрощаться, она собиралась заглянуть на бывшую каменоломню – посмотреть «штуки» Эрнста Адольфссона.

Денег у нее не было, но посмотреть хотелось, а может быть, даже и спросить насчет Йенса. Помнит ли что-то Эрнст? Где он сам был в тот день? На всякий случай… спросить-то можно.

Она повернула на узкий проселок, и ее «фордик» тут же запрыгал, заныл и заскрипел. По-видимому, это была самая скверная дорога на всем Эланде, особенно после ночного дождя. В колее стояла темная вода. Она снизила скорость, включила первую передачу, но машину все равно водило, она то и дело соскальзывала в глинистые колдобины.

Летние дома остались позади. Юлия ехала теперь по самому краю альвара. Дорога шла прямо на каменоломню, потом свернула к низкому дому Эрнста Адольфссона и закончилась площадкой для разворота, где стоял уже знакомый «вольво-PV».