– Вы уверены?

– Стандартных тестов на наркотики мы здесь не делаем, но его поведение после обморока согласуется с типичными симптомами передозировки оксибутирата натрия. Не сомневаюсь, вам знакома картина: в отделение экстренной помощи привозят пациента с явной передозировкой, делают внутривенное вливание, готовят к обследованию на томографе, а он вдруг выдергивает трубку и пытается слезть с каталки.

– Я не верю… То есть я хочу сказать…

– Он не первый подросток, хвативший лишку.

– Но Робби не употребляет наркотики. – (Доктор Уокер приподнимает брови.) – Да, Марк рассказал, что они, бывает, покуривают, что выпивают не по годам много, но такое? – Я сжимаю челюсти, пытаюсь сглотнуть, но ничего не выходит. – Не верю, что он настолько глуп.

– От алкоголя и марихуаны до так называемых рекреационных препаратов один шаг, – устало пожимает плечами доктор Уокер. – И боюсь, этот шаг уже сделан.

– Но это совсем не в его стиле.

Тело мое вдруг оседает на стуле, но голова продолжает работать, перебирая возможности и вероятности того, что Робби принимал оксибутират. Я не из тех клуш, что во всем готовы защищать своего ребенка, и не слепая: вижу, каким искушениям подвергаются подростки, но все равно убеждена, что Робби не способен так глупо рисковать жизнью и здоровьем. Когда мы с Филом разошлись, он очень переживал, разуверился в себе, но до такого безрассудства никогда не доходило. Он прекрасно отдает себе отчет в том, что каждый поступок имеет последствия. Да, сын не делится со мной всем, что происходит в его жизни, но он и не скрытен, совсем не скрытен. Если бы он пошел по кривой дорожке, вряд ли я не заметила бы.

– Может, он принял наркотик случайно, – пытаюсь я найти хоть какое-то объяснение. – Может, кто-то подмешал в пиво?

– Да, иногда бывает, что друзья так шутят друг над другом. – Доктор Уокер покачивает головой, словно размышляет над этим вариантом. – Но, боюсь, гораздо более вероятно, что наркотик он принял сам.

Глаза щиплет, я моргаю, пытаясь унять слезы. Доктор Уокер как может мягко поворачивает меня лицом к фактам и убеждает в том, что я совсем не знаю, на какие поступки способен мой сын… У него своя жизнь, он вполне самостоятельно принимает решения. Как терапевт, я сама не раз говорила родителям подобные вещи. У нас в центре я занимаюсь тем, что провожу короткий, всего в нескольких недель, курс лечения молодых людей, попавших в наркотический штопор и решивших взяться за ум.

Но чтобы мой Робби! Никак не могу поверить. У него крепкий стержень, голова на плечах и хватает здравомыслия.

Доктор Уокер передает мне салфетку. Я вытираю щеки, потом комкаю в руке влажную бумагу.

– Главное, он жив и скоро поправится, – произношу я вслух, громко и уверенно, чтобы, услышав собственный голос, самой в это поверить.

– Давайте позвоним кому-нибудь из ваших друзей, пусть приедут, вам будет легче.

– Час назад я звонила отцу Робби, моему бывшему мужу, – качаю головой я. – Оставила ему сообщение. А так… Уже поздно, все спят, не вытаскивать же их из постели. – Выпрямляюсь и встаю. – Я в порядке. Все-таки это для меня потрясение. Ничего, как-нибудь справлюсь. – Напускаю на себя деловой вид, складываю руки на груди. – Что теперь?

– Можете повидаться с Робби. Он еще довольно слаб, но говорить в состоянии.

Хирург открывает передо мной дверь, ведет по коридору. Подходим к одной из процедурных, доктор Уокер отдергивает занавеску. Робби лежит на каталке на боку. На нем больничное белье, до пояса укрыт простыней. Мальчик он у меня долговязый, худущий, руки да ноги, все никак не поправится, хотя ест за троих. Ступни торчат, свисая с каталки, вижу, что носки на нем разные.

Доктор Уокер подвигает мне стул. Благодарю и сажусь.

– Пока оставлю вас вдвоем, – говорит он и задергивает за собой занавески.

Глаза Робби закрыты, дышит он медленно и глубоко, словно все произошло с ним давно, а сейчас он мирно спит в своей постельке.

– Робби, – глажу я его волосы. – Это я.

– Ммм…

– Как себя чувствуешь?

– Горло болит.

– Тебе делали промывание.

– Знаю. Я пытался выдернуть трубку, но она застряла.

– Шар сдувается, и тогда трубка выходит.

– Ага. Мне объяснили. – Он открывает глаза и тут же закрывает. – Стены все еще шевелятся.

– Скоро все придет в норму. – Я беру его за руку. – Завтра наркотики перестанут действовать, и ты у меня будешь как новенький. – Жду, что он на это ответит, но сын молчит. – Можешь сказать, как в твоем организме оказались наркотики?

– Нет.

– Робби… – Я поглаживаю его руку, ощущаю мозоли на большом и указательном пальцах, которыми он тренькает на гитаре. – Мы обо всем поговорим, когда тебе станет лучше… Сейчас только скажи – и, пожалуйста, не ври: ты принимал сегодня бутират?

– Нет.

– Это правда?

– Никаких наркотиков я не принимал, в пабе выпил только пару кружек пива. – Защищается он усталым, унылым голосом, словно у него нет сил даже говорить, а уж тем более обманывать. – И еще немного водки в клубе.

В точности совпадает с показаниями Марка.

– Ты ведь ничего не скажешь папе?

– Я уже оставила сообщение ему на автоответчике.

Он бормочет что-то не совсем разборчивое. Похоже на слово «козел».

– Он твой папа, Робби. Он любит тебя.

– Да сразу сделает из мухи слона. Ты его знаешь.

– Робби, тут и не надо делать никакого слона. Все очень серьезно. – Последнюю фразу я произношу через паузу: – Ты мог умереть.

– Да, но ведь не умер.

Он переворачивается на другой бок, чтобы не смотреть на меня, плечи его провисают. Я встаю и склоняюсь к нему:

– Хочешь, посижу с тобой немножко?

– Не надо, мама. Я очень устал. – Он открывает один глаз. – Спасибо, что пришла.

– Ну, тогда я пойду домой. Выспись как следует. – Я целую его в щеку. – Завтра вернусь с чистой одеждой. Я люблю тебя, помни об этом. – Снова целую его.

– Знаю.

Большего от него не добьешься, но мне достаточно, чтобы убедиться: с ним все в порядке. Ему уже гораздо лучше. Слава богу. Занавеску, выходя, не задергиваю и направляюсь в сторону приемной. Мне уже легче дышать, спина и шея распрямляются. С души словно камень свалился, теперь я уверена, что все еще можно поправить, что все будет хорошо. Только не надо спешить и забегать вперед, тем более я нутром чую, что Марк и Робби говорят правду.

Но как тогда наркотик попал в его организм?

Ты только не волнуйся, сейчас надо успокоиться, говорю себе. Не спеши. Главное, Робби поправляется. И будет здоров. А через пару дней мы наверняка разузнаем, что случилось, и сможем пережить этот столь печальный инцидент.

Мой внутренний монолог резко прерывается, откуда-то спереди доносится очень знакомый голос:

– Я не требую каких-то особых условий, я требую безотлагательных ответов.

Поворачиваю за угол и вижу Фила и доктора Уокера. На бывшем муже какие-то штаны и дорогущая рубашка поло в серую полоску разной ширины и оттенков. Одеж да незнакомая: бросив меня, он поменял весь свой гардероб. И стал словно совсем другим человеком. Он замечает меня и меряет взглядом с ног до головы.

– Ты что, где-то развлекалась?

– Да.

На мне шелковое облегающее платье, ощущение в нем, словно купаешься в теплой ванне. Думаю, оно мне идет, но не хочу показать, что мне интересно, считает ли и Фил так же. Прожив без него уже целый год, я все никак не избавлюсь от желания увидеть в его глазах одобрение и поддержку. И злюсь на себя за это.

– А кто же остался с Лорен?

– Она сегодня ночует у Эмбер.

– Ты говорила ей про Робби?

– Завтра скажу.

– Я заберу ее и сам скажу.

– И не вздумай. – Я настроена решительно. – Тем более в эти выходные они не с тобой.

Стараюсь говорить голосом будничным, но, боюсь, мои слова звучат неубедительно. Доктор Уокер наблюдает за нами с непроницаемым видом, но мне все равно стыдно, что я так себя веду перед ним.

– Марка отвезу домой сама. – Я гляжу на доктора. – Спасибо вам за все. – Мы пожимаем друг другу руки. – А завтра приеду за Робби.