Румпель заворчал от натуги, по-видимому, рулевой вращал штурвал, через некоторое время привычный наклон на левый борт исчез, корабль совершил поворот оверштаг. Вдруг раздался бычий рев, без сомнения, принадлежащий Тракстону. Кидд невольно поежился, представив себя в шкуре офицера, которого распекал капитан. Том опять взял в руки «Обозрение» и принялся просматривать его.

Спустя примерно час знакомые перемещения корабля повторились, но на этот раз все обошлось гладко и тихо, фрегат лег на другой галс. Снова маневр и снова легкое изменение курса. Неужели ему нельзя выйти на палубу? Том еще помучился какое-то время, крен палубы заметно возрос, и Кидд понял, что на судне поставили больше парусов. Его терпению пришел конец. Он вышел в коридор, прошел мимо часового и поднялся на квартердек. Никто не заметил его появления, на палубе воцарилась напряженная тишина. Несколько человек замерли подле кнехтов, но основная часть команды собралась возле мачт и на баке. Все смотрели назад на шкафут, где со скрещенными на груди руками стоял Тракстон и всматривался в туго натянутые паруса.

– Течение! – гаркнул капитан матросам возле гакаборта.

Один из них держал на весу барабан лага, другой бросил треугольник лага за корму в воду. Линь начал разматываться с все быстрее и быстрее вращавшегося барабана, пока наконец не упала последняя песчинка в песочные часах, и тогда долговязый мичман крикнул:

– Есть. Чуть больше одиннадцати узлов.

По лицу Тракстона ничего нельзя было понять.

– Не очень хорошо. Пусть немедленно вынесут на подветренную сторону стаксели.

Весенний ветер слегка вспенивал верхушки волн. Кидд незаметно прошел за спиной Тракстона к штурвалу и нактоузу. Под пристальным взглядом квартирмейстера он увидел то, что хотел увидеть – компас. Юго-юго-восток, ветер с запада с уклоном на север. Морской простор плюс идеальная погода: ничего удивительного в том, что Тракстон пытался выжать из фрегата все, на что тот был способен. Судно проплывало мимо широкого устья реки, оставляя его с правого борта, множество мелких суденышек шныряло взад и вперед там, где река впадала в море.

– Потомак, – прошептал стоящий сзади мичман.

– Прошу прощения, что? – спросил Кидд.

– Река Потомак, – мичман отвернулся, приготавливаясь опять бросить лаг.

– Благодарю, – вежливо ответил Кидд.

Когда бом-брамсели на всех мачтах и стаксели наполнились ветром, фрегат рванулся вперед. Для только что вышедшего в плавание корабля такая быстроходность представлялась просто невероятной. Снова кинули за борт лаг, и через полминуты возбужденный мичман прокричал:

– Чуть меньше четырнадцати узлов!

Такой ход у судна не только вызывал удивление, но и одновременно пьянящее возбуждение. Кидду не повезло, его лишили права участвовать в управлении судном, но, по крайней мере, он мог вместе со всеми разделить общую радость.

Взгляд Тракстона блуждал где-то высоко, затем он опустил глаза, оглянулся и увидел Кидда. Том улыбнулся и, не скрывая своего восторга, сказал:

– Корабль несется словно рысак!

– Да, словно лошадь янки! – но в его тоне не слышно было злобы, а выражение лица странным образом смягчилось.

«Какое, должно быть, наслаждение управлять таким кораблем, как этот, – подумал Кидд: – против фрегата, вооруженного пушками двадцать четвертого калибра, не устоит никакой другой фрегат, и в то же время такой корабль мог либо преследовать, либо убегать от противника».

В рано сгустившихся весенних сумерках судно встало на якорь на траверсе Хэмптон Роудс, прямо перед выходом в Атлантический океан. Кают-компания гудела, все были в восторге от прекрасных ходовых качеств своего корабля. Офицеры решили отпраздновать это событие и пригласили капитана разделить с ними трапезу. Кидда посадили на самый край стола, вдали от почетного капитанского места, но он все рвано был рад слышать вокруг себя счастливые голоса, видеть, как укрепляется морская дружба, без которой никак нельзя обойтись. Разговор за столом вращался вокруг новости о войне с Францией, спектакле «Победа Колумбии», шедшем в театре на Честнат-стрит, правильном способе приготовления палтуса. Кидд почти чувствовал себя в своей кают-компании, и все же в чужой.

Блюда подавали и меняли, белела расстеленная скатерть, поднимались голубые клубы табачного дыма. Опять наполнили бокалы, чтобы обменяться дружественными тостами. Шум за столом то усиливался, то стихал. Во время одного из затиший прозвучал голос Джиндлера:

– Да, мистер Кидд, вам, должно быть, пришлось многое повидать во время своей службы на море. Не расскажете ли вы нам кое-что об этом.

Все взгляды устремились на Тракстона, однако он ни словом, ни жестом не выразил своего неодобрения.

– Да, мне кое в чем повезло, я совершил кругосветное плавание, – ответил Кидд, быстро сообразивший, что ему говорить, – на почти таком же прекрасном фрегате, как ваш.

Заметив, что его внимательно слушают, Том продолжал:

– Мне приходилось сидеть как философу на голом атолле и остерегаться людоедов, плавающих на каноэ по заливу.

Он описывал выпавшие на его долю приключения, а когда закончил свое повествование рассказом о кораблекрушении «Артемис» на Азорских островах, то в кают-компании раздался сочувственный гул голосов.

Мичман Портер, наклонившись вперед, воскликнул:

– А вам приходилось бывать в сражениях?

– Немного. Я участвовал в битве при Кэмпердауне.

Кидд не стал распространяться о сражении и попытался изменить тему беседы, переключившись на рассказ о Венеции. Но тут его прервал сам Тракстон:

– Немногим раньше на вашем флоте произошел кровавый мятеж.

Поднявшийся шум свидетельствовал лишь об одном: страшное и ужасное в жизни, как обычно, вызывает более живой интерес, чем обыденное.

– Не коснулось ли это вас каким-нибудь образом?

Моментально исчезло мягкое очарование дружеского ужина, Кидд старался совладать с нахлынувшими страшными воспоминаниями.

– Да… мой корабль участвовал в мятеже, но я не пострадал.

– Не могли бы вы сказать, у матросов были основания для бунта?

– На Спитхэде были свои причины, причем адмиралтейство признало справедливость требований матросов. Однако на Норе – Кидд весь побагровел от волнения.

– И что дальше?

– На Норе, я там был, их требования были вполне разумны и понятны, но путь, которым они пытались добиться решения проблем, был ошибочным.

Тракстон буркнул:

– С бунтовщиками никогда не стоит церемониться.

На следующий день, пока еще не собрались вместе суда намечавшегося конвоя, темнокожий первый лейтенант Роджерс был отправлен на берег в гавань Норфолка, чтобы провести короткую призывную кампанию и завербовать как можно больше добровольцев. Кидд заметил, как Тракстон, вручив ему серебряные монеты на переходном мостике, присовокупил:

– Устройте музыку и бесплатную выпивку для всех добровольцев, побольше шуток, смеха, веселите их во что бы то ни стало.

Роджерс ухмыльнулся и спустился с корабля на берег.

С бака доносился знакомый глухой стук переносимых и складываемых ядер, там приступили к уборке палубы и чистке пушек от накопившейся грязи. Некоторые матросы сидели на корточках и набивали пороховые бумажные гильзы для стрелкового оружия, в то время как другие снимали крышки с люков и начинали грузить запасы и снаряжение. Еще до полудня с работой было покончено. Однако Тракстону этого показалось мало. Он пробил сбор, и битых два часа команда корабля упражнялась с большими пушками. Пушки двадцать четвертого калибра, любовно называемые орудийной прислугой по именам типа «Громовержец», «Вулкан», «Убийца», тщательно и яростно начищались до полного блеска.

Этим вечером Кидд не сидел вместе с прочими офицерами в кают-компании. Капитан Тракстон, пребывая в хорошем расположении духа, решил поужинать в обществе Кидда. Том вошел в капитанскую каюту не без трепета. Сквозь кормовые окна просматривались тусклые огоньки на берегу, черная вода поблескивала темно-золотистыми пятнами света, отбрасываемыми стоящими вблизи судами. Пока ели закуску и первые блюда, беседа ограничивалась взаимными любезностями. К тому времени, когда стюард быстро и безмолвно убрал блюда, Кидд был все так же насторожен, а капитан – подчеркнуто любезен.