Роман был совершенно не понят и не принят литературным сообществом викторианской Британии. Да это и не могло быть иначе, ведь по своему сюжету он не многим отличался от страшных сказок в дешевом переплете, которыми зачитывались только освоившие грамоту заводские рабочие и крестьяне. Дело было не в том, что происходит в романе, а в том, как и почему. А этого общество того времени предпочло не замечать.

Викторианское общество жило по своим собственным канонам нравственности и морали, сложившимся по сложному стечению исторических обстоятельств. Викторианцы получили в наследство традиционные христианские понятия о добре и зле и устройстве традиционного общества. Однако эти нормы претерпели серьезные изменения, частично приведшие к парадоксам и даже гротескным искажениям в их видении мира.

Изданная в 1859 году «Теория происхождения видов» Дарвина серьезно подкосила религиозные устои британского общества. Именно с тех времен британцы начали трансформироваться в так называемую «нацию атеистов». С одной стороны, общество переживало расцвет науки и промышленности, индустриальную революцию, а с другой стороны – упадок нравов. Подкрепленное христианской доктриной понятие о добре и зле, правильном и неправильном уступило место светскому гуманизму. Грех был грехом, только если становился достоянием общественности. Внешнее соблюдение канонов устаревшей морали стало главнее самой морали. Это привело к формированию извращенного представления о «хорошей» викторианской женщине, так называемого парадокса «Мадонны-шлюхи». Викторианская женщина, жена и мать, существо пассивное, не интересное, зависимое и начисто лишенное сексуальности. В викторианском обществе даже слово «ноги» было под таким строжайшим запретом, что ножки рояля называли «конечностями» и прятали под кружевными или меховыми чулочками. Эдакие средневековые дамы, запертые в высоких башнях, викторианские женщины не имели даже права наследования собственности. Викторианские мужчины находили сексуальное удовлетворение только с продажными женщинами. Это было негласной нормой общества. В Лондоне свирепствовала эпидемия сифилиса, и ученым впервые удалось выявить связь между заражением и сексуальными контактами.

Прочитанный в таком контексте, роман Стокера становится почти скандальным.

В романе обширно затронута тема «противоестественной», запрещенной сексуальности. Справедливо заметить, что любое проявление сексуальности находилось под запретом, в массовой литературе и театре сексуальные сцены подменялись описаниями жестоких убийств.

То влечение и та энергия, которую излучают укушенная Дракулой Люси, Мина и сам граф, не могут быть истолкованы никак иначе как открытый сексуальный призыв. Стокер пишет об отказе от канонов традиционной морали, о животной, грубой чувственности. Это если и не призыв к сексуальной революции, то открытое нарушение табу и пощечина ханжеской викторианской морали.

Кровь и укус символизируют запрещенную в викторианском обществе тематику телесного. После обнаружения инфекций, передающихся половым путем, кровь – воплощение любой биологической жидкости, потенциально несущей смерть. Этот мотив обрел еще больший зловещий смысл в ХХ веке с обнаружением других опасных болезней, передающихся через кровь.

Другой подсознательный страх, ярко прослеживаемый в романе, это ужас Нового Мира перед Старым. В конце ХIX века рабочий класс начал расти и обретать политический вес и собственный голос. Мир стремительно менялся. В таком контексте по-настоящему «старый» дворянин граф Дракула олицетворял собой уходящий мир аристократии с его кажущимися странными обычному человеку привычками и обычаями. На смену изнеженным жителям старинных замков приходят грубые и простые люди, такие как убийца Дракулы, американец Куинси Моррис.

Старый мир повержен с помощью грубой физической силы, а также науки и знаний, которые символизирует собой доктор Ван Хелсинг. Однако Стокер предпочитает завершить роман традиционным хеппи-эндом – торжествует традиционное, викторианское добро и восстановлен прежний порядок вещей.

Образ Дракулы крайне неоднозначен. С одной стороны, его можно прочитать как символ мужского доминирования, которое было важнейшей частью викторианской жизни. С другой – он отверженный, жертва своих желаний, которые он не в силах победить, что приближает его к ненавидимым в XIX веке гомосексуалистам. В то же время Дракула воплощает собой недоверие и ужас перед эмигрантами – ведь он прибывает в Англию нелегально и привозит с собой нарушение порядка, болезнь и смерть. Наверное, именно поэтому образ Дракулы получил такое развитие в американской массовой культуре.

Роман Брэма Стокера «Дракула» изменил ход развития мировой литературы. Его можно прочесть как манифест меньшинств, трактат о викторианской морали или просто пугающий приключенческий роман. В любом случае, читателя ждет увлекательная прогулка по окутанным туманом закоулкам Лондона, куда нередко наведывается то самое безымянное древнее Зло.

3 мая. Бистрица[1]

Выехал из Мюнхена 1 мая в 8.35 вечера и прибыл в Вену рано утром на следующий день; должен был приехать в 6.46, но поезд опоздал на час. По тому, что я мельком видел из окна поезда, а также прогуливаясь по улицам, я решил, что Будапешт на редкость красивый город. Я боялся забираться слишком далеко от вокзала, так как наш поезд опаздывал и должен был вскоре отправиться дальше. У меня было такое чувство, точно мы покинули Запад и оказались на Востоке, а самый западный из великолепных мостов, перекинутых через Дунай, достигающий здесь громадной ширины и глубины, напомнил мне о временах турецкого ига[2].

Выехали мы своевременно и к сумеркам прибыли в Клаузенбург[3]. Здесь я остановился на ночь в гостинице «Отель Ройял». Мне подали к обеду или, вернее, к ужину цыпленка, приготовленного каким-то оригинальным способом с красным перцем – прекрасное блюдо, но возбуждающее сильную жажду. (Прим.: взять рецепт для Мины.) На мой вопрос официант ответил, что оно называется паприка гендл[4] и что в Прикарпатье его можно получить, пожалуй, везде, поскольку это национальное блюдо. Я пришел к заключению, что, как ни скудны мои познания в немецком языке, все же они оказали мне большую услугу. Я, право, не знаю, как бы обходился без них.

Имея немного свободного времени, я, будучи в Лондоне, я посетил Британский музей[5], где рылся в атласах и книгах о Трансильвании[6]; мне казалось, что всякая мелочь, любые знания об этой стране окажутся полезными в общении с тамошним аристократом.

Я выяснил, что местность, о которой он писал, лежит на крайнем востоке страны, как раз на границах трех областей – Трансильвании, Молдавии[7] и Буковины[8], посреди Карпатских гор; это один из самых диких и малоизвестных уголков Европы. Мне не попалось под руку ни книги, ни атласа, указывавших точное расположение замка Дракулы, поскольку карт этих мест, сравнимых хотя бы с нашими военно-топографическими, не существует; но я обнаружил, что Бистрица – имеющий собственное почтовое отделение город, упомянутый графом Дракулой, – весьма известна. Здесь я добавлю кое-какие подробности, дабы впоследствии, когда буду рассказывать Мине о своем путешествии и пребывании в этих местах, восстановить в памяти все виденное.

В Трансильвании живут четыре различные народности: на юге – саксонцы[9] вперемешку с валахами[10], народом, происходящим от даков[11]; на западе венгры, и секли[12] на востоке и севере. Последние, к ним и лежит мой путь, утверждают, что ведут свой род от Аттилы[13] и гуннов[14]. Возможно, так оно и есть, ибо в XI веке, когда венгры завоевали страну, она была сплошь заселена гуннами. Я где-то вычитал, что Карпаты, словно подкова магнита, притягивают к себе все мыслимые в мире суеверия, они как будто в центре странного водоворота фантазии; если так, то мое пребывание здесь обещает быть чрезвычайно интересным. (Прим.: надо расспросить обо всем графа.)