– Мы защищены от ядерных взрывов столь же надежно, как от курдинных ливней. А «Пегаса» для ядерных орудий просто не существует.

Термоядерный обстрел был, конечно, самой легкой из проверок – скорей фейерверк, чем испытание. Жака тревожила психологическая привычка, доставшаяся нам от предков, – страшиться термоядерных средств истребления, – а не реальная опасность самой операции. Внешне она, правда, получилась внушительней, чем курдинный залп. На месте, где скрывался невидимый «Пегас», взвился огненный столб, сверкающее пламя ринулось вверх, крутилось, кипело, из него поднялся черный гриб испепеленного вещества, из гриба посыпался раскаленный прах. Площадки, пощаженной промчавшейся над ней световой трубой, больше не существовало – гигантская яма дымилась на стартовой территории. Марек ликовал. Спектакль вышел на славу.

– Теперь я поднесу трансмировым навигаторам подарок, который пока держал в секрете, – недавно привезенные ротонные бинокли.

Марек передал нам по прибору странной формы – две полусферы, соединенные перемычкой. Мы надели их на шлемы. Полушария прикрыли почти всю лицевую сторону шлема. В самом фокусе взрыва, в пламени и прахе радиоактивного распада, висел «Пегас». В окне хохотал Николай.

Марек – для зрителей – подвел итог испытаниям:

– Как видите, все виды волн и все частицы, кроме ротонов, обтекают «Пегас». Искривление пространства вокруг корабля столь совершенное, что даже полная аннигиляция этой планетки не могла бы ему повредить. «Пегас» сохранит свою автономность и в мире иных измерений. Трансмировые пассажиры в своих силовых скафандрах тоже пользуются автономией, но в меньшей степени.

– Он, кажется, думает, что ротонов в иных мирах не существует, – иронически заметил Артур. – Конечно, это частицы, искусственно выделенные людьми, и в свободном состоянии их не встретишь, но суть-то в том, что именно они – единственный надежный канал, соединяющий космос с дзета-пространством.

Он улыбался – явление настолько редкое, что я мог бы перечислить все случаи, когда видел его улыбку. Он радовался успешному испытанию своего трансмирового детища. Я тоже радовался, но промолчал. Все относящееся к ротонам мне далеко не так ясно, как Артуру, а демонстрировать свое невежество я не любитель.

Марек подошел к нам.

– Полинг! – сказал он на этот раз, кажется, только мне одному, а не двадцати миллиардам стереозрителей. – Дорогой мой Казимеж, поздравляю! Земля вручает тебе воистину замечательное сооружение!

Санитарным механизмам понадобилось с полчаса, чтобы погасить пламя и засосать в свои недра термоядерный пепел. Только огромная яма на бывшей площадке напоминала об испытании. «Пегас» снова вынырнул в видимость и свободно парил над ямой. К выходному люку корабля подлетела авиетка. Вскоре к нам присоединился Николай. Жак с удовольствием втянул в себя воздух.

– Люблю твои духи, Николай. Возьми их в рейс побольше.

– Взял целый ящик – хватит и для нас, и для двенадцатимерных дзета-мирян.

Чтобы привести Николая в хорошее настроение, лучше всего похвалить его духи. Это единственное изобретение, авторство которого он не делит ни с кем. На Кремоне, страшноватой планетке в системе Ригеля, – там мы высаживались три раза – он нашел красно-зеленый минерал, на Земле неизвестный. Хозяйственной ценности минерал не приобрел, но, растворенный в спирту, испускал приятный резковатый запах. «Одушевляюще, я бы даже сказал, организующе пахнет!» – хвастался Николай, демонстрируя первую порцию своих духов. Он оказался прав в самом прозаическом смысле: духи повышали тонус, их потом так и называли: «Стимулирующая эссенция с Кремоны». Николай всюду теперь появляется в легком облачке своего «бодрящего аромата». А в день курдинных и термоядерных проверок он израсходовал столько «стимулирующей эссенции», что она ощущалась за километр.

– Сдаю полномочия! – торжественно сказал Марек. – С этой минуты командуешь ты, друг Казимеж Полинг.

– В таком случае через часок мы отбываем! – Я постарался, чтобы ответ прозвучал буднично.

Марек, мне казалось, исчерпал все запасы торжественности, отведенные для нашего путешествия.

О самом старте вспоминать не буду. Нам Недавно рассказывали, что он произошел мгновенно: ни инженеры Немесиды, ни двадцать миллиардов зрителей не заметили мига выпадения «Пегаса» из космоса. «Провалился, как привидение в преисподнюю!» – с восторгом прокомментировал Марек исчезновение «Пегаса». Что до меня, то не нахожу в этом ничего удивительного. Удивительно было бы, если бы совершалось как-нибудь по-другому.

Вокруг была темнота, и в темноте кто-то плакал. Меня раздражал этот нудный плач, он длился уже столетие, к тому же был так громок, что болело в ушах. Надо бы приподняться, сердито прикрикнуть. Нельзя же так распускать свои нервы, хотел я сказать, хватит истерик. Я, капитан трансмирового корабля «Пегас», запрещаю лить слезы на борту!

Но, понимая, что надо делать, я ничего не мог сделать. Не было сил пошевелить рукой, приподнять голову. Я мог только думать о крике, но не кричать. Я перестал быть чем-то единым, шевелились руки где-то в стороне, ног больше не было, а голова самостоятельно витала в пространстве. Прежде чем соберу себя самого в нечто цельное, нечего и думать о приказах. Я сделал величайшее усилие и приподнял веки. Веки были подобны стальным плитам, я ощущал их безмерную тяжесть, они снова упали, я их снова поднял. И внешний мир вдруг вошел в меня. Я полулежал в кресле, рядом в таких же креслах покоились в беспамятстве Артур и Жак, на полу скорчился Николай, он тихо стонал – этот жалобный стон и показался мне набатно громким рыданием.

Я пошевелил ногой, сделал движение рукой, приподнял голову. Все было на своих местах, все действовало – голова, руки, ноги. Я с трудом подобрался к Артуру и толкнул его. Он сразу пробудился – приподнялся, осмотрелся, деловито пробормотал «Ага!» и вытер лицо платком. Жак, придя в себя, зевал, вздыхал, обеими руками чесал мощные кудри. Трудней пробуждался Николай. Он, правда, перестал стонать, но только вытянулся, перевернулся с бока на живот и невнятно сообщил, что еще полминуты подремлет.

– Почему полминуты, а не полстолетия? – хладнокровно осведомился Артур. – Время в дзета-мирах течет с иной скоростью, чем в космосе.

Услышав о дзета-мирах, Николай вскочил на ноги и метнулся включить обзорный экран. Я еле успел остановить его. Он действует слишком импульсивно. Поступок у него обгоняет мысль. На «Орионе» его и близко не подпускали к рейсовым аппаратам, чтобы в неожиданном порыве он не спутал себя со штурманом или командиром звездолета. Я предложил всем занять свои рабочие места.

– Итак, мы живы, – констатировал я. – Но где мы?

– Чтобы это выяснить, нужно все же включить экран, – резонно заметил Артур.

Я положил руку на аппарат включения обзора. Рука подрагивала. Мы знали, что никакие внешние излучения нам не грозят, но в тот момент я не был уверен, что на нас не ринутся смертоносные лучи, чуть мы включим прозрачность.

На засветившемся экране открылся странный, но не столь уж невероятный мир. Картина необычная, но не фантастичная: туманно-голубоватая равнина, а на пределе видимости не то здание, не то холм – темная груда с размытыми очертаниями. Было светло, но не по-земному: то, что казалось почвой, светило ярче, чем то, что имело вид неба. Границы между верхом и низом не было – в пейзаже недоставало горизонта.

– Мир вроде вещественный, хотя и мутный, – с удивлением установил Жак. Он ожидал чего-то совсем диковинного.

Артур с сомнением смотрел на туманную равнину.

– Геометрические координаты, по теории, здесь не фундаментальны. И может отсутствовать пространственная перспектива – важнейшая черта космоса. Как думаешь, Казимеж, оправдывается это?

Артур, похоже, ждал от меня подробного анализа природы развернувшегося пейзажа. Но я напомнил, что теоретиком экспедиции является он и, стало быть, сам должен растолковать нам, что к чему.