– Тогда-то, – говорят они, – и разразилась битва.
Кое-кто передает, что воины Матаафы подстрелили двоих из отряда Лаупепы, но никто не знает, как именно все началось, кроме того, что началось сразу после поцелуя.
Удивляюсь терпеливости этих людей. Будь я самоанкой, я начала бы призывать – и думаю успешно – к убийству белых. На днях Кларк сказал Льюису, что немцы (!) собираются защищать Матаафу. Но кто этому поверит? Он намекал также, что Льюис инициатор этой войны. Я готова жалеть, что это не так. Тогда все сейчас выглядело бы иначе. В городе мы заходили к фотографу, считая, что у него могут быть снимки военных событий. Но он не сделал ни одного.
Бэлла спросила:
– Почему вы не выскочили тотчас же со своим аппаратом, когда принесли головы?
– Я больше думал о собственной шкуре, чем о фотографии, – последовал ответ.
– Все-таки очень жаль, – настаивала Бэлла, – что вы не сфотографировали головы женщин.
– Ничего, – сказал он с обнадеживающей любезностью, – будут еще.
Нашего славного старика увели насильно. Похоже, что он «на подозрении». Один из его родичей уже приходил за ним раньше, и старик откупился пятью долларами. На этот раз посланный сказал, что он должен идти, иначе его исключат из клана. Никогда еще воин не отправлялся в путь так неохотно. Тот, что явился за стариком, – красивый парень, а первый посланец, который принял пять долларов, еще лучше. Говорят, что в клане их всего двенадцать. Пелема видел шестерых, и каждый – образец силы и мужественной красоты. Мы приготовили каву, но незнакомец поспешил уйти, хотя не отказался от еды и стакана чаю. Кава нечто вроде хлеба-соли. Наш добрый старик сказал, что лучше пойдет сразу, чтобы не казалось, будто он не хочет подчиниться, но постарается вернуться в тот же день попозже. Мы устроили ему отличные проводы, снабдили корзиной с провизией и корешками кавы. Человек, который приходил за ним, сообщил об отмене похода на Маноно, так как поступили сведения, что Матаафа на Савайи. Сегодня они пируют, а завтра отправляются на Савайи.
Ходит тала, что сторонники Лаупепы терпеть не могут королеву. (Она не законная королева и вдобавок не с этих островов – грубая, сварливая, жирная женщина, ничем не похожая на самоанку.) Если верить этому слуху, военный отряд, отправляющийся на Савайи, вовсе не собирается сражаться, они предложат Матаафе заключить мир и, покончив с этим, вернутся и прогонят королеву.
Мне кажется, что власть трех консулов и Мэйбена окончательно подорвана. Когда эти сотни воинов доберутся до Савайи, они не очень-то будут считаться с четырьмя белыми в Апии. Талоло приходил побеседовать со мной. Он принес ужасную новость: один из воинов, бравших как трофеи головы девушек, брат Сины – Афенга. Талоло, по-видимому, получил письмо; он рассказывает, что его мать находится на Маноно и что Матаафа, высадив там свои отряды, сам поспешил на Савайи в надежде поднять весь остров. Он ждал нападения на Маноно и поэтому оставил своих людей для защиты острова. Но я-то думаю, что его целью было отвлечь внимание врага от своих действий на Савайи. Талоло сам слышал эту тала и верит ей, но я сказала, что ничего не могу записывать в книгу как факт, пока не выяснится точно.
Как рассказывает Талоло, таупо са была ранена в колено и, упав, оказалась в сидячем положении. К ней подбежал человек с маленьким топориком. Девушка заплакала и умоляюще протянула к нему руки: «Фаамолемоле, я женщина!» note 188. Но воин крикнул в ответ, что ему все равно, кем бы она ни была, и отрубил ей топориком голову. Я теперь уверена, что брак с Синой не будет заключен официально. По словам Талоло, она стыдится людских взглядов из-за подлого поступка своего брата. Старик беседовал с Талоло и сказал ему, что Сина из слишком простой и низкой по положению семьи, чтобы стоило связывать с ней судьбу на всю жизнь. «Этот старик мне как отец, – сказал Талоло, – он делает все, что я скажу». Сегодня после обеда Талоло постарается выяснить подлинную правду относительно трех женщин – их имена и кто отрезал им головы.
Генри передает со слов человека, видевшего, как принесли первую женскую голову, что волосы были обрезаны коротко, но на женский лад, с челкой на лбу и густыми локонами вокруг шеи «длиной в шесть дюймов, точно как у вас, мадам», – прибавил он. Я сказала ему, что, если бы могла добиться наказания для брата Сины, и притом как можно более позорного, я бы это сделала. Он ответил, что и сам как раз этого хочет.
Есть еще новая тала: будто Матаафа прибыл на Савайи, а местные жители отправили его назад, сказав, что не хотят иметь с ним ничего общего. Принес эту тала Пелема из города. И еще: будто причина недовольства солдат женой Лаупепы та, что он, отказываясь от участия в фоно в Малие, сослался на ее «нездоровье».
Видимо, жителям деревни Фалеалили в Атуа разрешается в военном походе убивать всякого, кто попадется на пути. Отряд атуанцев проходил мимо «Тиволи», и Хаггард с балкона заметил какую-то суету среди молодых людей на улице. Когда они подбежали к дому миссии, Хаггард зааплодировал, решив, что все это шутки. Однако тем было не до смеха. Молодые люди спаслись бегством, а беднягу Краузе, по словам Пелемы, «едва не задушили». Атуанцам попался также главный судья, который после нескольких грубых толчков начал понимать, к чему клонится дело, и поспешил убраться с дороги.
Сина ушла в Апию. Талоло думает, что она вернется, я – нет. Цветут японские сливы, прибывшие с последним пароходом, которые посадили мы с Пелемой. Вечером Льюис получил записку от мистера Кларка – очень нервное письмо в стиле фаамолемоле. Когда мы в первый раз ездили в миссию, я была уверена, что на нас смотрят как на «непрошеных гостей», да похоже, что так оно и было. Сама бы я ни за что туда не отправилась, но Льюис был в таком безумном возбуждении, что я боялась выпускать его из виду. Я никогда не вмешивалась в миссионерские дела. Мы, правда, поддерживали приятельские отношения, но без особой близости. Моей ноги никогда не было в церкви, да и не будет. Начать с того, что пойти один раз значило бы установить прецедент, а я слишком хорошо представляю себе, во что это выливается в маленькой общине, и сыта этим по горло. Льюис как-то имел неосторожность прочесть по их просьбе что-то вроде проповеди в воскресной школе. В результате поднялись невероятные скандалы, нигде больше и немыслимые, кроме религиозной среды. Я не ходила слушать эту проповедь.
Льюис послал мистеру Кларку в ответ на вчерашнее письмо очень лаконичную записку.
Я была так возмущена, что даже писать не могла. Льюис побывал в городе и, восприняв от Хаггарда и Блэклока точку зрения Мэйбена, вернулся домой, начиненный слухами о том, что Матаафа трус и интриган. Еще недавно только и разговору было что о Матаафе – могучем вожде, которого все уважают. Это было, пока его боялись. Теперь, когда они боятся своих собственных людей, а Матаафа беглец, не имеющий наследников, все бросают в него камнями. Во-первых, мои симпатии всегда на стороне побежденного. Во-вторых, я не забыла, что, когда Матаафа был человеком, перед которым все трепетали, мы предложили ему нашу дружбу и делили его трапезу. И если я тогда была на его стороне, то теперь моя преданность в пятьдесят тысяч раз сильнее.
Говорят, что обнаружили компрометирующие Льюиса письма к Матаафе. Это неправда, Льюис не писал никаких компрометирующих писем. Зато мой дневник теперь становится компрометирующим документом: я намерена сделать все, что в моих силах, чтобы спасти Матаафу; несомненно, очень мало, но это будет максимум моих возможностей. Пусть Льюис отвернется от Матаафы хоть на долю дюйма, я все равно буду открыто носить траур, если его убьют, а если его привезут пленником в Апию, я одна пойду и поцелую ему руку, как моему королю. Льюис говорит, что это сущее донкихотство. Может быть, и так, но, когда я гляжу на этих белых, стоящих во главе правительства, и не могу решить, кто из них больший негодяй, у меня, у женщины, сердце горит от стыда и ярости, и я готова на любое безумство.
