Едва он закончил объяснение, его тут же отпустили.

Берти Уэллс усадил его во вторую мотокарету, где ждали три томми.

И сейчас они ехали неизвестно куда.

— Они думают, что мы везем тебя к полковнику Кроули, — сказал Уэллс, — но мы не подчинимся приказу. Если он узнает об этом, то нас, если повезет, выведут во двор и расстреляют.

Бёртон посмотрел на своего друга.

— А если не повезет?

— Тогда он использует на нас свою медиумную силу. Боюсь даже представить себе, что он с нами сделает. Так или иначе, но то, что мы делаем — самоубийство.

— Черт побери! — воскликнул Бёртон. — Почему ты не сказал мне об этом раньше? Я предпочитаю повидаться с Кроули, а не заставлять тебя пожертвовать собой!

— Вот почему раньше я молчал. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, насколько важно то, что мы делаем. Я безоговорочно доверяю своему издателю, несмотря на всю его эксцентричность, и если он сказал, что будущее зависит от твоей встречи с ним, то я добровольно рискну жизнью ради этого. Вот, возьми пистолет, чтобы не ходить безоружным.

Бёртон повесил кобуру на пояс. Внезапно он с удивлением заметил три уменьшенные копии Британии, — не больше восьми футов в диаметре — появившиеся из волнующегося тумана и прокатившиеся мимо мотокареты. Однако у них не было острых рук для прохода через джунгли, как у гигантского корабля.

— Это еще что?

— Паровые сферы. Они для нас то, чем в твое время были паросипеды.

Бёртон изумленно тряхнул головой, потом спросил:

— Эксцентричность?

— Старик не признает условностей, — усмехнулся Уэллс, — а его, гмм, «жизненные принципы» заставляют многих приподнимать брови.

— Почему?

— Джентльмен, с которым он живет вместе, э, скорее больше чем друг, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Бертон возмущенно всплеснул руками.

— Ничего себе! Сейчас 1918 год, и это все еще неприлично? Неужели человеческая раса совсем не эволюционировала с моего времени?

Водитель повернул мотокарету в узкий переулок и в конце его остановился перед обычной металлической дверью.

Берти вышел из кареты, за ним Бёртон и томми. Исследователь вытер пот со лба и негромко выругался. Атмосфера Таборы напоминала турецкую баню.

— Будьте настороже, — сказал военный корреспондент трем солдатам. Они кивнули, вынули револьверы и встали около двери.

Уэллс ввел Бёртона в дом.

— Вверх по лестнице, Ричард.

Королевский агент увидел слева от себя лестницу и стал подниматься. С потолка верхней площадки свисала масляная лампа, в свете которой он разглядел бледно-сиреневые стены, декорированные цветные театральными афишами, главным образом 1880-х годов. Дойдя до верха, он остановился перед деревянной дверью, над которой светилось веерообразное окно. Уэллс протиснулся мимо него и постучал в дверь костяшками пальцев: Тук. Тук-тук-тук. Тук-тук.

— Код? — спросил Бёртон.

— Сезам откройся, — ответил Уэллс.

Перед внутренним взглядом исследователя мелькнуло лицо Алджернона Суинбёрна.

— Входите, — послышался голос из-за двери.

Они вошли в большую комнату, освещенную четырьмя лампами и напомнившую Бёртону его студию на Монтегю-плейс: вдоль стен стояли книжные шкафы, посреди — два больших стола; вещи были украшены орнаментом, повсюду висели картины и стояли статуэтки. 

В центре комнаты стояли четыре кожаных кресла, между которыми лежал малиновый ковер. На нем стоял крепко сложенный человек, и Бёртону показалось, что он уже видел его раньше. Высокий, скорее полный, около шестидесяти пяти лет. Длинные коричневые волосы — очевидно крашеные, потому что были видны седые корни — волной падали на плечи. Они обрамляли лицо с двойным подбородком, серыми ленивыми глазами, с морщинками вокруг, и рот с полными чувственными губами. Черная бархатная куртка, широкие синие брюки и кожаные сапоги на кнопках. Короткими, усеянными кольцами пальцами левой руки он держал длинный портсигар.

Он долго рассматривал королевского агента, а потом заговорил, растягивая слова:

—Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душой остается молодым.

Он говорил глубоким мелодичным голосом с легким ирландским выговором.

Бёртон едва не упал.

— Язва! — крикнул он. — Бисмалла! Это Язва!

О скар Фингал О'Флаэрти Уиллз Уайльд усмехнулся, продемонстрировав кривые зубы, швырнул портсигар на стол, бросился вперед и сжал Бёртона в объятьях.

— Капитан Бёртон! — воскликнул он. — Ты жив и опять молод! Ей-богу! Как ты этого добился? Я хочу знать секрет! Чтобы вернуть свою молодость, я готов сделать все на свете — только не заниматься гимнастикой, не вставать рано и не вести добродетельный образ жизни.

Бёртон отрывисто засмеялся.

— Все тот же острый как рапира ум! Слава аллаху, даже война не притупила его! Как приятно увидеть тебя опять, парень! Чертовски приятно увидеть тебя!

— Христом богом клянусь, он называет меня парнем! Хотя я выгляжу на добрую четверть века старше его. — Внезапно исследователь пошатнулся, и Уайльд подхватил его. — Эй, да ты весь дрожишь! Вот там кресло. Берти, в шкафчике для напитков есть графинчик бренди. Не принесешь ли его, пожалуйста? Садись, капитан. Тебе плохо?

— Все хорошо, — проскрипел Бёртон, но внезапно с ужасом обнаружил, что плачет.

— Шок, — заметил Уайльд. — Стакан бренди приведет тебя в порядок. Берти, лей побольше, похоже капитан давно не пил ничего приличного.

— Я... я вообще ничего не пил... после Дет'уми, — слабым голосом сказал Бёртон.

Уэллс передал стакан, но рука Бёртона так тряслась, что Уайльд схватил ее и направил стакан в рот исследователя. Бёртон глотнул, закашлялся, глубоко вздохнул и сел.

— Язва, — сказал он. — Это действительно ты.

— Конечно, капитан. Ну, сейчас тебе полегчало?

— Да. Прошу прощения. Я... я никак не ожидал, что найду маленький кусочек дома в этом дьявольском мире.

Уайльд хихикнул и поглядел на свой живот.

— Ну, боюсь, не такой уж маленький. — Потом он обратился к Уэллсу. — Берти, тебе лучше идти — у нас мало времени. Скоро сам дьявол погонится за нами по пятам. 

Уэллс кивнул.

— Ричард, — сказал он, — я пойду готовить наш побег. Если все будет хорошо, я увижу тебя через пару часов.

— Побег?

— Ты можешь идти? — спросил Уайльд. — Я все объясню по дороге.

— Да. — Бертон допил стакан и встал. — Я полагаю, что под «самим дьяволом» ты имеешь в виду Кроули?

Все трое подошли к двери и начали спускаться по лестнице.

— Именно, капитан.

Они достигли прихожей. Уэллс открыл дверь и осторожно выглянул наружу. Все три томми ждали у машины. Маленький военный корреспондент выскользнул на улицу и захлопнул за собой дверь.

Уайльд жестом указал на проем в боковой стене.

— В подвал, капитан.

Бёртон прошел туда, обнаружил деревянную лестницу и начал спускаться по ней.

— Язва, я ничего не понимаю в этих медиумных делах. Единственное, что я видел — немцы очень ловко управляют погодой.

— Во время уничтожения Лондона гунны убили наших лучших медиумов. Чудовищная ирония, не правда ли? Пришли. Подожди минутку.

Лестница привела их в большой подвал, наполненный старой мебелью и коробками чая. Уайльд подошел к тяжелому деревянному шкафу, стоявшему у дальней стены.

— Ирония?

— Да, потому что наши ясновидящие не предсказали этого! Сейчас мы считаем, что их противники — немцы — накинули на них что-то вроде совершенного медиумного одеяла, и они не могли ничего предсказать.

— Например приближающуюся А-бомбу?

— Да, к сожалению. Ага! Вот ты где!

Уайльд нажал что-то за громоздким шкафом и тот соскользнул в сторону, открыв вход в проход. Он повернулся и усмехнулся.

— Ты наверно удивишься, но благодаря тебе я стал капитаном мотокорабля. Ты помнишь Натаниэля Лоулесса? Истинный джентльмен!

— Я очень хорошо помню его и полностью согласен с тобой.

— После того, как ты выпросил для меня работу на бедном старом Орфее, Лоулесс решил, что только я могу быть его юнгой. Он заплатил за мое обучение, помогал мне продвигаться по службе и, раньше, чем ты можешь себе представить, я стал капитаном ЕВВК Дерзновенный. Великолепный корабль, но война все разрушила и сейчас им пользуется враг. И вскоре я обнаружил, что потерял самого себя в месмерической жестокости сражений. До тех пор, пока война считается порочной, она сохраняет свое очарование; вот когда ее сочтут пошлой, она перестанет быть популярной. Однако должен признаться, мне потребовалось несколько лет, чтобы осознать ее пошлость.