На уроках истории Раевский рассказывал про вечевую республику Великого Новгорода и восхищался «тираноубийцей» Брутом, а на уроках географии, преимущественно политической, подробно и в сравнении рассказывал о государственном устройстве различных стран… Занятия в ланкастерской школе также не ограничивались одним лишь начертанием литер на песке…

Члены Кишинёвской управы понимали, что впереди у них — длительная просветительская работа. Надежды на греческих повстанцев рухнули.

Петербург и Москва о каких-либо решительных действиях не помышляли.

Между тем обстановка в России становилась всё хуже и хуже. «Эпоха Двенадцатого года» — это блистательное «время славы и восторга» — прошла безвозвратно. Вот как оценивал происходящее сам майор Владимир Раевский:

«В 1816 г. войска возвратились в Россию. Избалованные победами, славою и почестями, они встретили в отечестве недоверие правительства, неуважение к храбрым начальникам и палочную систему командования.

…Военные поселения, это злодейское учреждение, погубило тысячи народа — история выскажет, что такое эти поселения! Вместо военных, храбрых генералов всю власть, всё доверие отдавали таким начальникам, как Рот[209], Шварц[210], Желтухины[211]. Знаменитым генералам Отечественной войны оказывали только наружное уважение.

Шпионство развилось.

Восстановление Царства Польского и намерение Александра присоединить отвоёванные наши русские древние владения к Польше произвели всеобщий ропот.

Жестокое обращение великих князей Николая и Михаила с солдатами. Бесчеловечное управление Сакена и Дибича в 1-й армии, где жалобы считались за бунт. Приказы по армии наполнены были приговорами за грубости и дерзости против начальников. Поездки государя за границу, где, как говорили, он отзывался с презрением о народе русском. Огромные расходы на эти поездки. Ограничение и падение учебных заведений; строгая цензура и, главное, недоверие к русским и подозрение в революционных тенденциях войска… производили из конца в конец России толки и ропот.

С начала царствования кроткий, либеральный Александр под влиянием Австрии и Аракчеева потерял и любовь, и доверие, и прежнее уважение народа. Россия управлялась страхом. Крепостное право (как он обещал) не было уничтожено. Об обещанной конституции и думать [нельзя]…»^{339}

Историки подтвердят, что именно так оно тогда и было…

Не очень просвещённый современный читатель (встречаются, к сожалению, и такие) с уверенностью заявит, что все декабристы являлись масонами и заговор их был масонским. Но это не совсем так.

Хотя Орлов интересовался масонством, но пребывал лишь рядом с организациями и не вступил ни в какую ложу — несмотря ни на приглашения близких к нему людей, ни на очевидную выгоду такого шага. Известно ведь, что масоном был цесаревич Константин, и даже — о чём ходили упорные слухи — сам Александр I. Так что неудивительно, что в 1813 году при действующей армии была создана военная ложа «Железный крест» для русских и прусских офицеров. В Мобеже, где располагался штаб оккупационного корпуса, действовала ложа «Георгий Победоносец», в Киеве — «Соединённые славяне». Видными масонами были князь Сергей Волконский, Пестель, генерал Фонвизин, кавалергарды ротмистр Лунин и светлейший князь генерал-майор Лопухин — люди, с которыми Михаил дружил или общался, служил, делил трудности похода и опасности боя…

По преимуществу русские масонские ложи состояли из молодых, только ещё вступающих в свет людей — упрочив свои жизненные позиции, они, как правило, к масонству охладевали; масоны возрастом постарше были в основном людьми среднего достатка. Знатные и солидные люди среди них встречались редко. Молодых офицеров приводили в масонские общества повсеместное брожение умов (вспомним слова Пестеля: «Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать»), жажда радикальных перемен и ещё — чувство патриотизма, ибо целью многих масонских лож объявлены были объединение славянских народов и первенствование России во всём остальном мире.

Например, в одном из параграфов «Уложения Великой ложи “Астреи”» значилось: «Масон должен быть покорным и верным подданным своему государю и отечеству; должен повиноваться гражданским законам и в точности исполнять их; он не должен принимать участия ни в каких тайных или явных предприятиях, которые могли быть вредны отечеству или государю. Каждый масон, узнавши о подобном предприятии, обязан тотчас извещать о том правительство, как законы повелевают». Именно эти требования и обратили поначалу к масонству благосклонный взгляд императорской фамилии…

С тем, чтобы ничего не делать во вред Отечеству, Орлов был согласен всей душой, а вот почитать государя (как бы своего племянника, о чём мы говорили!) «священной особой» — этого он не мог… Да и слишком хорошо ему, недавнему флигель-адъютанту, была известна личность государя Александра Павловича!

Именно в это время, где-то в конце весны 1821 года, в Кишинёве была создана масонская ложа, наречённая «Овидий» — по имени римского поэта[212]. Название ложи было самое «молдаванское», соответствующее местным условиям — помните, как у Пушкина, в «Евгении Онегине»:

Пушкин, Орлов и многие другие герои нашего повествования точно так же оказались здесь, в Кишинёве, «в глуши степей», совсем не по своей воле…

Основал и возглавил ложу генерал-майор Пущин. Буквально самыми первыми в неё вступили Пушкин и майор Раевский… Но в основном в это общество вошли партикулярные чиновники — русские, французы, молдаване, греки… Орлов в масоны записываться не стал, но помогал «Овидию», чем мог.

7 июля кишинёвцы обратились к петербургской Великой ложе «Астрея» с просьбой «даровать их ложе конституцию» — и просьба эта вскоре была выполнена. «Овидий» получил номер 25, и члены его стали с нетерпением ожидать приезда из столицы представителя «Астреи» для совершения инсталляции — официального открытия кишинёвской ложи.

К сожалению, рассказать что-либо конкретное о деятельности «Овидия» не представляется возможным. Хотя известный дореволюционный историк Василий Иванович Семевский рассудил так: «Уже одного имени В.Ф. Раевского достаточно, чтобы быть уверенным, что в ложе “Овидия” разговаривали не об одной благотворительности»^{341}.

«В ноябре 1821 г. по особому царскому приказу закрываются все масонские ложи Бессарабии. Ложа “Овидий” просуществовала, таким образом, менее четырёх месяцев, и всё же своим политическим характером сразу обратила на себя внимание правительства. Ссыльный А.С. Пушкин, состоявший членом этой ложи, имел какие-то основания писать, что из-за Кишинёвской ложи и были закрыты все масонские ложи в России»^{342}.

Действительно, 20 января 1826 года встревоженный Пушкин будет писать из села Михайловского в Петербург, Василию Андреевичу Жуковскому:

«Я не писал к тебе, во-первых, потому, что мне было не до себя, во-вторых, за неимением верного случая… Вероятно, правительство удостоверилось, что я к заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел…