– Мальчишка снова ревет!

– Парень, этот монах – обычный калека, каких ты тысячу раз видел на дорогах. Клянусь яйцами Тора, в Миклагарде к ним относятся с большим снисхождением. Может, стоит попытать удачу там. Если им не понравится уродец, мы просто покажем им яйца Офети, и они распахнут нам ворота. Если не подойдет один, у нас есть другой. А пока давайте выпьем, к королю пойдем позже. После наших трудов мы заслужили награду, правда, ребята?

Не может быть, чтобы это была она!

– Дай-ка мне. – Рядом с ним прозвучал холодный, жесткий голос норманна.

Монах не столько произнес, сколько беззвучно выдохнул слово: «Domina».

Исповедник почувствовал, как лицо погладили чьи-то нежные пальцы. Его охватило поразительное, странное ощущение, и если бы ему пришлось описывать его словами, он сказал бы, что в этом прикосновении чувствуется Элис, однако он никогда не прикасался к ней, вообще не помнил, чтобы когда-то прикасался к женщине. И все же прикосновение передавало ее присутствие, ее ноту, походило на отчетливый аромат духов. Боль и унижения не задевали его. А вот это – да. Никто не прикасался к нему – если не считать того, что его переносили с места на место и мыли, – с тех пор, как он был семилетним ребенком. Его пробрала дрожь, восхитительная прохладная волна прошла ото лба к коленям. Он часто предостерегал людей, убеждая не увлекаться плотскими удовольствиями, с тех пор как начал проповедовать в церкви, но для него самого подобные удовольствия были пустым звуком, призрачными образами, явившимися из Библии, которую ему читали братья. Он презирал плотские утехи, не зная их. Однако хватило одного прикосновения, чтобы он понял. Кто это сделал? Она? Первый раз за долгие годы Жеан проклял свою слепоту. Ему необходимо увидеть, узнать.

Викинги уселись пить, а исповедник ощутил, как сгущается ночной холод.

Жеан успокоился, сосредоточившись на мысли о предстоящем свидании с Зигфридом. Он не станет умолять о пощаде или сулить награду за свою жизнь, твердо решил монах. Он знал: чем дольше он пробудет в лагере, тем вернее то, что император Карл придет на помощь. Живого святого нельзя оставлять в лапах язычников. Жеан заставил себя позабыть то странное ощущение, которое вызвало в нем прикосновение, и попытался рассуждать здраво. Что бы он сделал на месте Зигфрида? Этот викинг очень неглуп, он должен понимать, что держать в лагере монаха опасно. Захочет ли он запросить выкуп? Жеан сомневался. К чему суетиться? Город и без того скоро падет, и тогда он получит то же самое, но просто так. Нет, пока он жив, понял исповедник, он будет единственной силой, способной объединить врагов Зигфрида. Король норманнов убьет его, в этом Жеан не сомневался.

Он попытался сосредоточиться на молитве, но мог думать только о недавнем прикосновении, от которого его кожа едва ли не пела. Жеан не был лишен чувства юмора, он отметил, насколько иронично то, что он познакомился с грехом плотского удовольствия именно сейчас, на пороге смерти, из-за чего может запросто оказаться в аду. Он заставил себя помолиться: «Господи, сердце мое трепещет, прими душу грешника». Утром, подумал Жеан, он, наверное, уже узрит Христа и познает покой. Он знал, что его смерть от руки норманнов – это наказание Господа за его гордыню. То был грех Люцифера и давняя слабость Жеана – считать себя лучше других. Он позволял называть себя святым, живым святым. Но святые страдали и умирали, поэтому Бог уготовил и для него такую же участь. В Реймсе норманны раздавили трех монахов огромными камнями. Он прогнал от себя эту мысль. Он идет к своей цели. А превратности пути не имеют значения.

Послышались какие-то голоса, и все вокруг него вскочили на ноги.

– Ты кто такой?

– Посланник короля, Арнульф. Зигфрид хочет видеть вас немедленно. У вас есть то, что принадлежит ему.

– Наверное, речь обо мне, – проговорил гость с востока.

– Христианский святой, пожиратель плоти – это его он хочет видеть.

«Кажется, – подумал Жеан, – я узрю лик Иисуса даже раньше, чем предполагал».

Исповедника Жеана схватили. В суматохе бегства охваченная страхом Элис совсем позабыла, что монах был рядом с ней, когда атаковали норманны. А ее брат, что с ним? Граф Эд был воином, не знающим равных. Если верить его наставникам, он владел оружием, как никто другой. Элис никогда не приходило в голову, что брат может быть ранен, тем более убит. Но ведь северяне ушли из города с исповедником. Эд ни за что не допустил бы такого, если бы был жив. Элис похолодела. Неужели брат погиб?

Она погладила исповедника по лицу, поддавшись порыву, чтобы подбодрить его, подать ему знак, что он не одинок. Она представляла, что бы он ответил на это: «Я никогда не бываю одинок, я с Господом». Но ей почему-то показалось необходимым дотронуться до него.

Теперь же в голове начало проясняться, и Элис охватил ужас. В церкви она так и не смогла объяснить исповеднику, насколько реальны ее сны. А в следующий миг уже появился волк, точнее, человек-волк, защитивший ее ценой своей жизни. То ощущение надвигающейся опасности, которое сопровождало все сны о волке, выплеснулось в реальную жизнь. И что это еще за способность, проявившаяся в умении договариваться с мулами, откуда она? Элис попыталась сосредоточиться на настоящем. Ее главной заботой должна быть сейчас угроза, исходящая от викингов, а не от дьявола.

Все норманны здорово напились и, спотыкаясь, искали свое оружие. Она не поняла их речи, но поняла, что они встревожены. Элис держалась подальше от крысеныша, она боялась его. Остальные становились все более шумными и дружелюбными по мере того, как напивались, он же все глубже уходил в себя, все сильнее дулся, сидел сбоку от костра и презрительно улыбался, глядя на веселящихся товарищей.

Они все спустились по пологому склону к самому большому дому в округе. Дом был добротный, как и все дома за городской стеной, с каркасом из бревен, но недостроенный – раствор, предназначенный для отделки стен, лежал тут же. Строители пытались воспроизвести римскую виллу. Высокую остроконечную крышу покрыли досками, но доски были оштукатурены и разрисованы квадратиками, которые имитировали каменные пластины, отчего в целом вид получался куда более неприглядный, чем если бы это был просто крестьянский дом из обычного дерева. В окнах болтались лохмотья промасленной материи. Элис догадалась, что викинги, поселившись здесь, разрезали ткань, непривычные к душным помещениям. Это была мелочь, сущий пустяк, однако благодаря ему Элис осознала, что они действительно варвары. Как же франки могут потерпеть поражение от таких дикарей? Все дело в том, что, как говорил брат, император толст и ленив, он предпочитает растрачивать деньги подданных, откупаясь от норманнов, вместо того чтобы встретиться с ними на поле боя, как пристало мужчине. Сам Эд доказал, что северян можно разбить, и это гораздо дешевле, чем откупаться от них, однако Карл настоял, что лучше платить. Ее брат утверждал, что платить викингам золотом означает призывать их снова. Если же разок заплатить сталью, они уже не вернутся.

Они дошли до дома и остановили мулов. Воины викингов были повсюду, некоторые стояли, облаченные в доспехи, некоторые сидели, играли в кости, ели или спали. Затем Элис вспомнила, что в одной из сумок спрятаны ее волосы. Что подумал бы король, если бы увидел их? Северянин по имени Фастар вскинул руку, обращаясь к своему отряду. Она не понимала его слов, но Леший, видя ее испуг, перевел:

– Ребята, мы идем к королю. Главное, помните: вы выбрали меня, чтобы говорить с королем, поэтому не мешайте мне. Это мне он поручил дело, и от меня хочет услышать обо всем. Я же хочу, чтобы вы молчали и слушали, это ясно?

– А вдруг он прямо спросит нас, как все прошло?

– Скажете, что просто выполняли мои приказы. Если будут еще вопросы, просто отвечайте, что вы ничего не знаете, и я изложу все как следует.

– А если он спросит меня о моем члене? – поинтересовался Офети, почесываясь.