Общий итог рейда - ноль или почти ноль. Дежурный нервничает - надо хоть перед самим собой оправдать свою безрассудность, но урок ему уже преподан - не начинай, если знаешь, что не получится. Поэтому мудрые офицеры-воспитатели предпочитают на дежурстве занимать себя другими участками, чтобы не осталось возможности дойти до этого злополучного объекта.
На всех перерывах подобная картина. Кроме курения и чесания языков были, конечно, и другие развлечения. Описывать их не стоит, т.к. всё это классика, дошедшая до сегодняшнего дня у молодёжи. Ну, например, приклеивание горящей спички к потолку - мелкая пакость, опускаться до описания которой просто стыдно. Найти виновника невозможно, наказание - общее. А общее не страшно.
Рассказанным я хотел показать, насколько тяжелая и бессмысленная, сложная задача для педагогов - бороться с такой заразой, как курение. Сейчас я, конечно, согласен с первой фразой очерка, но ведь это сейчас...
Курю. Время от времени пытаюсь бросить. А первый штык лопаты строительства собственной могилы я, ведь, сделал именно тогда. Так-то. Делай выводы, молодой читатель, не начинай!
Всё, хватит. Моим братьям-кадетам, надеюсь, было приятно вспомнить годы юности, а читателям, для которых всё описанное - новость, надеюсь, было интересно узнать.
Киевское Суворовское военное училище.
В настоящее время – Киевский военный лицей им. И. Богуна
С прической, значит, рота выпускная Трое из одного взвода
Рязанов, Тюрин, Лемешко
Привал в походе
Обед в походе
Отдыхаем на жаре
На склоне училищного стадиона
Мечта молодости – научиться играть
Коллективное нарушение дисциплины – курение в туалете
У бюста Суворова в 2007 годы.Выпускники 1957 года
Ребята нашего взвода. Дворчук, Хомич, Соколов, Овсянников
С лучшим другом Хомичем через 50 лет
ГЛАВА III ПО ОКОНЧАНИИ СУВОРОВСКОГО. ПОСЁЛОК
За год до окончания училища выяснилось, что к офицерской службе я не пригоден по близорукости. Таких в роте выявилось человек тридцать. Итак, училище закончено, семь лет детства и юности за спиной. Свободен во всех смыслах. Устраивайся в жизни где хочешь и как хочешь. Еду в Москву поступать в геологоразведочный институт.
Год Всемирного Фестиваля Молодежи и студентов в Москве. В столице толпы иностранцев. Атмосфера очень дружественная. Нам это нашествие иностранцев в диковинку, страна в те годы была практически закрытой, а темнокожие нам вообще непривычны. Короче, сплошной праздник. И так почти две недели.
Я приезжаю числа тринадцатого. Постфестивальная Москва еще бурлит. Еду в троллейбусе, сижу у окна, на голове берет, слепленный из чехла суворовской фуражки. Этот берет – повод, чтобы прохожие москвичи радостно махали мне, принимая за неуехавшего иностранца.
Шестнадцатого августа у нас первый экзамен – математика письменно. Пишут сто двадцать человек. На следующий день – результат – девяносто неудов. Я в эти девяносто попал. На этом поступление закончилось. И для справки – из нашей группы абитуриентов (тридцать человек) поступил один человек, взяли парня с шестилетним стажем работы в геологоразведке.
Куда дальше? Родных – дедушка в Донбассе и только. Так я оказался в поселке в некотором смысле абсолютно уникальном. Правилa, по которым жил этот посёлок, вполне можно назвать полным отсутствием оных. Судите сами.
Где-то в конце первой половины двадцатого века в открытой степи в Донбассе начали добычу уникального песка, применяемого в литейном производстве. Песок добывали открытым, т.е. карьерным способом. Экскаваторами вскрыли пласт и начали его разрабатывать, т.е. отправлять на металлургические заводы большегрузными автомобилями и по железной дороге.
Для людей, работающих в карьере, построили барак на 8 комнат с отдельными входами. В них жили по 2-3 семьи в каждой. Именно с этого барака и начался посёлок.
Народ там был дружный, работящий, весёлый. Работали все в карьере, где работа была физическая, тяжёлая.
Все жильцы барака страстно желали выстроить себе собственную хату, чтобы вырваться из казарменных условий общежития в бараке. По мере расширения производства люди потихоньку, никого не спрашивая, начали воплощать в жизнь свою мечту - строить, точней лепить себе хатки по периметру карьера, нещадно при этом воруя стройматериалы, и переселялись в них. А барак оставался своеобразным приютом для вновь прибывающих и центром, где вечерами собирались и стар, и млад. У молодых - баян, танцы, разные игры; у старших более серьёзные: домино, шашки, лото, картишки, засекреченные "на троих" и т.п., вплоть (редко) до шахмат. Замечу, что среди жителей посёлка не было ни одного инженерно-технического работника.
Опять к застройщикам. Люди, отчаявшись дождаться достойной оплаты своего труда, тащили всё, что плохо лежит. Хищение, растаскивание всего подряд приобрело характер эпидемии. Тащили рельсы, шпалы, лес, кирпич, цемент, трубы - всё шло на микроновостройки отселяющихся из барака. При этом явно присутствовал дух соревнования - более удачливые гордились своими достижениями; например, построенный погреб считался престижным, если был перекрыт железнодорожными рельсами, лежащими вплотную одна к одной. А если между соседними рельсами из-за нехватки приходилось укладывать ряд кирпича, то это уже не то...
Были, конечно, и не настолько удачливые, поскромней, такие строили себе землянки. Представьте: яма глубиной в метр и шириной максимум метра три. Длина - любая, зависит от количества наворованных стройматериалов. Стенки ямы переходят в стены над уровнем земли метра в полтора высотой, сооружённых из разных кольев, обмазанных саманной смесью (глина с соломой). Сверху по периметру - шпалы. Поперёк этой, уже не ямы, а скорей уже землянки, тоже шпалы, но трёхметровые (такой длины шпалы укладывают на стрелках железной дороги, т.е. добыть их - реально), с уклоном в одну сторону, и потом с помощью того же саманного замеса превращают потолок в крышу и облагораживают интерьер землянки.
Получается нормальное жильё. На крышу наносят слой саманной смеси побольше, чтоб тепло не уходило. Эта обмазка постепенно смывается дождями, поэтому раз в год крышу надо "поновлять", т.е. наносить очередной слой такой же глины с соломой.
Печка, естественно, есть, её сложить - не проблема. Стены - нормальные. При желании можно их и обоями обклеить, а не только побелить. Окна есть, сколько хочешь. Немного непривычно то, что они изнутри смотрятся высоковато, а снаружи - полуподвальными, низковато, но ведь главное - результат: собственное жильё есть.
А если, со временем, хватит сил построить хату, то эта землянка становится сараем для живности - коров и других животных, которые быстро осваивают искусство преодолевать ступеньки.
Вот так проявлялись черты протеста рабочего класса против собственной нищеты - воровать у государства всё, что можно. И что нельзя - тоже. Поэтому попрекать поселковых за своеобразие их жизни не поднимается перо.
Так и образовался посёлок. Никаких архитектур, никаких БТИ и пр. Домов - всего штук тридцать, населения - чуть больше сотни. Никто из них не тяготился оторванностью от города, и образ жизни, по местным критериям, был вполне насыщенным. За счёт ворованных урожаев с колхозных полей люди держали домашнюю птицу, коров, свиней.
Один горожанин, поселившийся здесь, завёл козу. Кормил её ворованным силосом, она через месяц скончалась от несварения желудка. Не козья, оказывается, эта еда. Животновод не состоялся, но это исключение.
В городе, до которого было четыре километра, у власти сложилось своё мнение об этом поселении. Грубоватое, но, по большому счёту, справедливое. Репутация посёлка обрастала надуманными дополнениями о нём, как о воровском гнезде, от которого нет спасения, т.к. посёлок расположен в стороне от города, от власти, от органов правопорядка.
