У Генриха, чувствовалось, наболело, и он старался выговориться, найдя во мне не только благодарного, но и понимающего слушателя.

И все же у меня вызвало внутренний протест, когда он признался, что решил остаться пока здесь и помочь их справедливой борьбе. Объяснил этот поступок тем, что там — он имел в виду Россию — все заврались, и его тошнит от одной только мысли работать на тех, кому нельзя верить и кто наживается на всем этом.

— Дело твое, Генрих, — ответил я на его признание. — Но как Ия посмотрит на это? Насколько мне известно, вы жили в США. Где она сейчас?

— Я и завел этот разговор с тобой только потому, что ты скоро увидишь ее. Сейчас тебе поручат отправиться в один из районов Подмосковья, в лагерь к бадашевцам. Это учебный центр национал — патриотов. Ия должна быть там. О своем задании скоро узнаешь. А я тебя прошу: дай ей знать обо мне, только осторожно, чтобы ее не раскрыть. Скажи, что жду здесь и хочу вернуться обратно в США, так как полностью разочаровался в российском климате. Она поймет.

Говорю тебе обо всем этом, так как знаю тебя, твою судьбу, доверяю и уверен: Ию в третий раз не предашь.

Генрих встал, похлопал меня по плечу и, больше не говоря ни слова, вышел из комнаты.

Тотчас его место занял чеченец, обещавший уделить мне внимание, как только закончит работу.

— Давай знакомиться. — Мы обменялись рукопожатиями. — Меня зовут Умар Гаджиев. В моем ведении спецслужба. Мне поручено получить у тебя военное имущество, что я и сделал. Должен также отправить тебя с одним важным делом. Об этом мы уже договорились с Буровым.

— Игорь, — коротко представился я в ответ на его тираду.

— Генрих уже в принципе объяснил место, куда ты должен съездить, — продолжал Умар. — Мы говорили ему о тебе, и он попросил разрешения побеседовать с тобой. Мы не возражали. Так что не удивляйся, будь попроще и постарайся понять наши заботы и проблемы. Генрих понял, и мы это никогда не забудем. Если нам делают на пальчик, — он показал на свой мизинец, — то мы отвечаем в сотни раз большим. — И Умар для убедительности провел ладонью по всей руке. — Теперь слушай внимательно.

И дальше он развернул передо мной в общих словах довольно внушительный программный пакет, из которого следовало, что «чеченская армия» (он так и сказал — «чеченская армия») имеет неофициальные связи со многими странами мира и международными организациями.

— Нам, — подчеркнул Умар, — ближе национально-патриотические силы, в том числе и в России. Мы ищем с ними контакты. Нам по душе многие постулаты бадашевцев, хотя и неприемлемы расовые перегибы. И с их экстремизмом мы пока можем мириться. В ответ на зверства российской армии, сравнявшей с землей наши города и села, мы будем принимать адекватные меры. Это отдельные акты возмездия. У нас есть список лиц, которые должны быть наказаны и за развязанную против нас бойню, и за интриги против нашей республики, и за разжигание ненависти против чеченского народа. Все они из так называемой партии войны, которая все больше оказывает влияние на власть.

Твоя роль, Игорь, скромная, — дошел он, наконец, до меня, — договориться с Бадашевым в принципе о возможности использования его боевиков. Мы готовы расплачиваться наличными в любой валюте. Если согласие будет получено, то найдем ключ, чтоб определить с ним последовательность и способ совершения сделки.

— Но почему мне доверена эта миссия? — невольно вырвался вопрос.

— Я ждал, что спросишь об этом, — улыбнулся Умар. — Русский посланник от чеченцев — это неплохо демонстрирует интернациональный характер нашей борьбы и вызывает особое доверие.

— Не будет ли мой визит для Бадашева точно камень с неба?

— Он о тебе уже знает и ждет. Еще есть вопросы? — Умар встал, давая понять, что переговоры закончены, пожал руку, сказал: — Буров заверил, что на тебя можно рассчитывать и надеяться. Я с ним согласен.

На том же уазике меня подбросили до ближайшей станции, и на первом же поезде я вернулся в Москву. Не заезжая домой, там меня все равно никто не ждал, даже не позвонив Бурову, пересел на электричку. Устало закрыл глаза под мерный перестук колес, мысленно перепахивая все, что произошло со мной за эти дни. Незаметно заснул.

— Скоро ваша станция, — толкнул меня сосед, — проспите.

Поблагодарив попутчика, сошел с поезда и взял такси.

Доехали до шлагбаума. Прямо-таки воинская часть. Часовые с оружием расхаживают взад и вперед. Дежурные по КПП с пристрастием проверяют документы.

— Мне к Бадашеву, он обо мне знает, — говорю парню, который с подозрением рассматривал меня и мои бумаги.

— Пройдемте в помещение, оттуда позвоним руководству.

Иду вслед за ним. На пороге вырастает стройная девушка, как все, в камуфляжной форме и прикладывает палец к губам: ни гу-гу. Чуть было не вырвалось: «Ия!»

Игоря я узнала еще издалека, когда он только подходил к проходной. В голове завертелось: как он здесь оказался, что ему надо? Вот будет потеха, если еще и обниматься кинется. Выкручивайся потом. Может, скрыться от него? Нет, поздно. Увидит, окликнет, хуже будет. Да и уходить отсюда нельзя. Я старшая наряда. Дисциплина крутая. Без разрешения дежурного по лагерю не имею права отлучаться даже на минуту. Поэтому вариант «удрать» не годится со всех сторон. Остается ждать, а еще лучше — выйти навстречу и как-то дать ему понять, что он меня не знает.

Сколько стоило труда попасть в эту команду, войти в доверие!

Приехала сюда в самый последний день приема «абитуриентов». Документами снабдил генерал Рожков — московским паспортом с именем Ольги Беловой, аттестатом зрелости, свидетельством спортсмена-разрядника по самбо и характеристикой начальника спортивной школы, где я как будто занималась несколько лет. Комиссия мной заинтересовалась. Председательствовал сам Геннадий Бадашев.

— Хочешь в наши ряды вступить? Не боишься? — спросил Сам, раздевая меня масляными глазками.

— Раз приехала, значит, не боюсь, — отрезала я.

— А что тобой руководит? — Это уж член комиссии прощупывает, как потом узнала, «большой идеолог».

— Русские патриотические идеи, — выпалила я первое, что пришло на ум.

Чувствую, залп пришелся комиссии по душе. Забросали вопросами на любимую тему. Каждый старался показать свою «компетентность», патриотичность, расовую непреклонность и выяснить, подхожу ли я им по своим воззрениям и прежде всего — отношением к евреям, кавказцам и черным. Инструкторы генерала Рожкова неплохо поднатаскали меня, и я дала волю языку, чтобы ублажить этих придурков.

— Ладно, хватит, — остановил Бадашев не в меру развернувшуюся дискуссию. — Мы не на теоретической конференции. — Прочитав мои документы, он одобрительно хмыкнул и изрек: — Так, значит, самбистка. Будешь заниматься в первой группе девчат. Там все такие, как ты.

Непонятно было, что он имел в виду — спортивный ранг или внешние данные. Во всяком случае заметила, что он да и некоторые другие члены комиссии положили на меня глаз. Меньше всего меня беспокоило это. Не привыкать. Научилась отшивать кобелей, да так, что с километр стороной обходили. Здесь, конечно, будет посложней отбиваться. Но ничего, найду выход.

Устроилась, как и все принятые в лагерь девчонки, в общежитии, расположенном на территории учебного центра. Здесь раньше жили студенты техникума. Когда же он закрылся, лапу на этот дом наложил Бадашев. Богатый, дьявол. Большую часть занимает мужской состав лагеря — ребята, захотевшие стать джентльменами удачи. Меньшую — всего одну просторную комнату — девушки, мечтающие о красивой жизни. В нашей комнате десять коек, чистая постель, удобства общие. Ничего, терпимо. Ночью проснулась от страшного грохота.

— В соседней комнате веселится племянник Бадашева со своими друзьями, — объяснили девушки. — Напьются, врубают музыку, пляшут, орут песни, скоро будут сюда стучаться. Хорошо, запоры крепкие. А если не выдержат? Отбивайся потом от этих боровов.

Я не стала ждать, когда постучат. И хотя предупреждал меня Виктор Николаевич, чтоб не лезла в бутылку по каждому поводу, терпение лопнуло. Поднялась, оделась, как обычно для спарринга, и вышла в коридор. За мной потянулись девчата. Предупреждают: