— Любое несоответствие что-то меняет, — ответил Эллери. — Да, я вижу во всем этом особый смысл, мистер Импортуна. Точно так же, как в пуговице и в отпечатке ботинка…

— В пуговице? В отпечатке ботинка? — мультимиллионер уставился на Эллери. — Какой еще пуговице? Каком ботинке? Мне никто ничего не рассказывал.

Инспектор с готовностью принялся объяснять.

— Пуговица и отпечаток ботинка были ложными уликами. Их сфабриковали с целью бросить тень на вашего брата Марко, — подвел он итог.

— Видимо, перестановка стола преследовала ту же цель, — продолжил Эллери. — Марко — левша. Если стол стоит так, как стоял, когда мы пришли — параллельно стене — то просто напрашивается вывод: удар по голове Джулио был нанесен левшой. Это должно было бы стать в наших глазах еще одним доказательством виновности Марко. Или, по крайней мере, не приходило бы в противоречие с той версией, которую нам пытаются навязать, подбрасывая пуговицу и фабрикуя след.

Однако теперь мы знаем, что стол передвинули нарочно. Ведь что получится, если поставить его в обычное положение, в каком он был к моменту удара? Получается, что левша просто не сможет ударить Джулио по той стороне головы, на которой находится смертельная рана. У него просто-напросто не получится размахнуться здесь кочергой. И убийца понимал это. Чтобы навязать нам версию, что удар был нанесен левшой, ему пришлось переставить стол. Значит, теперь нам следует распрощаться не только с пуговицей и отпечатком ноги, но и с ударом, который нанес левша. Короче, абсолютно все улики против Марко сфабрикованы. Марко, разумеется, это сильно облегчит жизнь, а вот нам теперь абсолютно не за что зацепиться.

Эллери поглядел на отца.

— Ты знал про письменный стол?

Инспектор Квин кивнул.

— Потому я и хотел, чтобы ты побывал здесь сам. Эти ловкие трюки больше в твоем духе. В жизни они встречаются реже, чем в романах.

— Мне кажется, я не совсем понимаю вас, — прохрипел Импортуна.

— Кому-то надо было свести счеты не только с Джулио, мистер Импортуна, но, видимо, также и с вашим братом Марко, — пояснил Эллери. — Во всяком случае, он специально постарался и сфабриковал ложные улики против Марко. Скажите нам — кто так ненавидел Джулио и, по-видимому, Марко, что одного убил, а другого попытался выставить убийцей?

— На этот вопрос я уже отвечал и объяснил все про Марко инспектору Квину и другим полицейским чинам. Что до Джулио, то я даже представить себе не могу, кто мог его ненавидеть. Знаете, он был похож на этакого толстого и веселого щенка сенбернара. Легко запутывал все дела, но сердиться на него было невозможно — он просто обезоруживал своим добродушием. Никогда не был подлым и никому не стремился навредить. Наоборот, всегда веселился, шутил, любил людей, был щедрым и всегда готовым прийти на помощь. Он был очень кротким человеком…

— Вы нарисовали портрет святого, мистер Импортуна, — проговорил Эллери. — Но портрет, который висит у него в апартаментах, выдает, что у этого святого были кое-какие грешки. Быть может, азартные игры.

— Если вы хотите таким образом намекнуть, что он мог оказаться в трудном финансовом положении из-за проигрыша, то это просто смешно, мистер Квин. Я уверяю вас, это не соответствует действительности. А если бы даже и было правдой, то Марко и я всегда выручили бы его.

Теперь губы Нино растянулись в действительно нежной улыбке.

— А может, то была страсть к женщинам, — предположил Эллери.

— Женщины? Да, у Джулио было много подружек. Но когда он их покидал, у них не было оснований его ненавидеть— они только становились от этого богаче и счастливее.

— У женщин иногда бывают мужья, мистер Импорту-иа. Ревнивые мужья.

— Джулио не связывался с замужними женщинами, — отрезал мультимиллионер. — У нас в семье на это было строгое табу. Отношение к браку как к святыне было воспитано в нас с детских лет. Переспать с замужней женщиной для Джулио было все равно что изнасиловать монахиню.

— А как насчет бизнеса, мистер Импортуна? Вряд ли вы трос смогли подняться так высоко, никому не перейдя дорогу и даже не поломав пару-тройку жизней. В делах Джулио тоже оставался святым?

Чувственные губы Нино снова растянулись в улыбке.

— Вы не особенно почтительны к покойному и чересчур любопытны, мистер Квин.

— Только потому, что произошло убийство.

Мультимиллионер кивнул.

— Вы просто одержимы этим делом, как я вижу. Нет, мистер Квин, Джулио никогда особо не интересовался крупными сделками. Он часто говаривал, что был бы гораздо счастливее, если бы мог целыми днями продавать в лавочке помидоры и сыр. Ваше утверждение, конечно, я нс могу безоговорочно опровергнуть. Чтобы делать большие деньги на международном рынке, надо быть человеком бесчувственным. Бесчувственными были Марк о и я, раз уж это так необходимо. Но Джулио я никогда не просил участвовать в подобных делах. Да он и сам отказался бы. Он бы улыбнулся, услышав это, и признал, что я охранял его душевный покой. Как я уже говорил, он был благочестивым и добрым человеком. Каждый, кто его знал, любил его.

— К сожалению, не каждый, — возразил Эллери. — Есть по крайней мере один человек, про которого этого не скажешь. А как насчет Марко, мистер Импортуна? Марко любят все?

Нино покачал мощной головой. Эллери так и не понял, был ли это знак отрицания или признак досады, которую вызвал его вопрос. Он быстро и мягко что-то сказал по-итальянски, и Эллери так и не понял, что. Но, поглядев в необыкновенные глаза Импортуны, он подумал: «Тем лучше».

— Мне кажется, — вдруг сказал инспектор Квин, — мы сейчас двинемся дальше и побеседуем с Марко. Это уже давно пора сделать.

Насколько можно судить о человеке по обстановке в его квартире, думал Эллери на ходу, Марко был эксцентричным интеллектуалом. Его апартаменты отличались от комнат Джулио так же, как эра модернизма от Флоренции времен Микеланджело. Вес украшения позднего викторианского стиля были либо устранены, либо переделаны, либо скрыты. Они прошли через совершенно пустую абсолютно белую комнату, напоминавшую больничную палату. Только пол был покрыт кричаще-яркими красками. Затем в глаза им бросился шедевр — какой-то скрюченный предмет мебели из совершенно невероятного материала. Вслед за ним — отдельное собрание модернистских скульптур. С одной из стен в комнату выдавался насос фирмы «Тексако», грозящий свалиться на голову любителям поп-арта. Другая комната, как видно, была предназначена для того, чтобы осуществлять в ней психоделические светомузыкальные композиции. Эллери увидел здесь дуговую лампу, прожектор, колесо для фейерверков и софиты, которые можно было включать с пульта, играя, как на органе.

Владельца этого великолепия — самого новейшего искусства— они нашли в гимнастическом зале, который служил в то же время комнатой для игр и примыкал к его апартаментам. На Марко был красно-коричневый спортивный костюм. Он сидел, скрестив ноги, на подкидной доске и держал в руках стакан виски. Блестящий бар черного дерева поблизости был явно принесен в зал откуда-то из другого места. На нем были видны следы многочисленных попоек.

— А, это ты, Нино, — Марко с трудом слез с подкидной доски, чуть не выронив при этом из рук стакан. — Слава богу! Знаешь, я уже целую вечность пытаюсь тебя найти. Даже не знаю, сколько раз звонил Вирджинии. Где ты скрывался? Боже, Нино, ты никогда не был мне так нужен, как сегодня. Сегодня самый ужасный день в моей жизни.

Марко Импортунато упал в объятия своего брата, облив его и себя виски. Нисколько не стесняясь окружающих, он зарыдал.

— Питер, — сказал Импортуна, и по его интонации, как обычно, нельзя было определить, что он чувствует. В ней не было ни гнева, ни смущения, ни сочувствия.

Питер Эннис поспешил к братьям. Он и Нино усадили Марко на кресло. Импортуна забрал у него стакан. Эннис взял в баре полотенце и принялся вытирать его куртку.

— Ничего, не обращайте внимания, — сказал мультимиллионер. — Как видите, инспектор Квин, он пьян. Надеюсь, вы отложите допрос до следующего раза.